«Тайный» дневник 1908 года

2 июля 1908. Ясная Поляна. Начинаю дневник для себя – тайный.

Положение мое было бы мучительно, если бы не сознание того, что все это на пользу душе, если только положить жизнь в душе.

Если бы я слышал про себя со стороны, – про человека, живущего в роскоши, с стражниками, отбивающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог, и исповедующего и проповедывающего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, – я бы не усомнился назвать его мерзавцем! А это-то самое и нужно мне, чтобы мог освободиться от славы людской и жить для души.

Исправлял Василия Морозова рассказ.

Мучительно тяжело на душе. Знаю, что это к добру душе, но тяжело.

Когда спрошу себя: что же мне нужно – уйти от всех. Куда? К богу, умереть. Преступно желаю смерти.

После того как я написал это – непонятно грубая, жестокая сцена из-за того, что Чертков снимал фотографии. Проходит в голову сомнение, хорошо ли я делаю, что молчу, и даже не лучше ли было бы мне уйти, скрыться, как Буланже. Не делаю этого преимущественно потому, что это для себя, для того, чтобы избавиться от отравленной со всех сторон жизни. А я верю, что это-то перенесение этой жизни и нужно мне.

Помоги, господи, помоги, помоги!!!!

Уйти хорошо можно только в смерть.

3 июля. Все так же мучительно борюсь, но плохо борюсь. Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду – стыд и страдание. То грумондские мужики в остроге, то стражники, то старик В. Суворов, который говорит: «Грешно, граф, ох, грешно, графиня обидела». То эта безумно и гадко корыстная, несправедливая дорога. Трудно, не знаю: оттого ли, что я не в духе, или я не в духе от всех этих ужасов. О, помоги, помоги мне, во мне.

4 июля. Немного лучше, но все еще тяжело. С Сашей говорил хорошо. Как странно передается – мужчинам ум отца, характер матери, и наоборот.

6 июля. Мучительно тяжело испытание или расплата за любострастие. Ужасно тяжелая расплата. Сейчас Чертков рассказал бывший с ней разговор: «Он живет, пользуется роскошью и говорит… все фарисейство… и т. д. Я, я жертвую собой».

Помоги мне, господи. Опять хочется уйти. И не решаюсь. Но и не отказываюсь. Главное: для себя ли я сделаю, если уйду. То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю.

Надо думать с богом. Так и буду.

7 июля. Очень было мучительно вчера. Считал деньги и соображал, как уйти. Не могу без недоброго чувства видеть ее. Нынче лучше.

Как на ней видно весь ужас телолюбия, себялюбия, доведенного до потери обязательности духовной. Ужасно и для других, и для нее. Жалеть надо. Попытаюсь получше написать – говорить нельзя.

Это об ней. А о себе забываю. Я плох, очень плох. Не мог вчера не думать о себе, об отвратительном себе.

Да, я – тело – это такой отвратительный нужник – только сними, приоткрой крышку духовности, и смрад и мерзость.

Постараюсь нынче жить для души.

А о спарже она права. Учись жить.

9 июля. Думаю написать ей письмо. Недоброго чувства, слава богу – нет. Одно все мучительнее и мучительнее: неправда безумной роскоши среди недолжной нищеты, нужды, среди которых я живу. Все делается хуже и хуже, тяжелее и тяжелее. Не могу забыть, не видеть.

Все пишут мою биографию – да и все биографии – о моем отношении к седьмой заповеди ничего не будет. Не будет вся ужасная грязь рукоблудия и хуже, с 13, 14 лет и до 15, 16 (не помню, когда начался разврат в распутных домах). И так до связи с крестьянкой Аксиньей – она жива. Потом женитьба, в которой опять, хотя я и ни разу не изменил жене, похоть по отношению жены скверная, преступная. Этого ничего не будет и не бывает в биографиях. А это очень важно, и очень важно как наиболее сознаваемый мной, по крайней мере, порок, более других заставляющий опомниться.

14 июля. Все очень тяжело несу, переношу несчастный характер Сони. Эгоизм, исключающий все, что не я, доходящий до комизма, тщеславие, самодовольство, всезнайство, осуждение всех, раздражение. Надо написать. Жалко ее. Никто ей не говорит, и она думает, что она верх совершенства.

18 июля. Недоброе чувство кончилось. Отвлекся мыслями. Вчера были беглые два матроса. Дал денег, пожалел. Хорошо думается. Саша вернулась со свадьбы – милая, хорошая. Я не хорошо ее – исключительно люблю. Нога болит. И совершенно все равно.