Действие второе
Театр представляет внутренность людской кухни. Мужики, раздевшись и запотев, сидят у стола и пьют чай. Федор Иваныч с сигарой на другом конце сцены. На печке старый повар, не видный первые четыре явления.
Явление первое
Три мужика и Федор Иваныч.
Федор Иваныч. Мой совет, ты ему не препятствуй. Если его желание есть и ее тоже, так и с богом. Девушка хорошая, честная. На это не смотри, что она щеголиха. Это по-городски, нельзя без этого. А девушка умная.
2-й мужик. Что ж, коли его охота есть. Ему жить с ней, а не мне. Только уж оченно чиста. Как ее в избу введешь? Свекрови-то она и погладиться не дастся.
Федор Иваныч. Это, братец ты мой, не от чистоты, а от характера. Коли доброго характера, так будет покорна и уважительна.
2-й мужик. Да уж возьму, коли так малый усетился, чтобы беспременно ее взять. Тоже с немилой жить беда! Со старухой посоветуюсь, да и с богом.
Федор Иваныч. Ну, и по рукам.
2-й мужик. Да уж видно, что так.
1-й мужик. И как тебе фортунит, Захар: приехал за совершением дела, а глядь – сноху за сына какую кралю высватал. Только бы спрыснуть, значит, чтобы хворменно было.
Федор Иваныч. Этого совсем не нужно.
Неловкое молчание. Я ведь вашу жизнь крестьянскую очень понимаю. Я, вам скажу, сам подумываю, где бы землицы купить. Домик построил бы да крестьянствовал. Хоть бы в вашей стороне.
2-й мужик. Разлюбезное дело!
1-й мужик. Двистительно, при деньгах можно в деревне себе всякое удовольствие получить.
3-й мужик. Что и говорить! Деревенское дело, скажем, во всяком разе слободно, не то, что в городу.
Федор Иваныч. Что ж, примете в общество, коли у вас поселюсь?
2-й мужик. Отчего же не принять? Вина старикам выставишь, сейчас примут.
1-й мужик. Да питейное заведение, примерно, или трактир откроете, житье такое будет, что умирать не надо. Царствуй, и больше никаких.
Федор Иваныч. Там видно будет. А только хочется на старости лет спокойно пожить. Жить мне и здесь хорошо – жалко и оставить: Леонид Федорович ведь редкой доброты человек.
1-й мужик. Это двистительно. Да что же он наше-то дело? Ужели ж так, без последствий?
Федор Иваныч. Он-то бы рад.
2-й мужик. Видно, он жены боится..
Федор Иваныч. Не боится, а тоже согласия нет.
3-й мужик. А ты бы, отец, постарался, а то как нам жить? Земля малая…
Федор Иваныч. Да вот посмотрим, что выйдет от Татьяниных хлопот. Ведь она взялась.
3-й мужик (пьет чай). Отец, помилосердствуй! Земля малая, не токмо скотину, – курицу, скажем, и ту выпустить некуда.
Федор Иваныч. Да кабы в моих руках дело было. (Ко 2-му мужику.) Так так, братец, сваты мы с тобой будем. Кончено дело об Тане-то?
2-й мужик. Да уж сказал коли я, и без пропою назад не попячусь. Только бы дело наше вышло.
Явление второе
Те же, входит кухарка, заглядывает на почку, делает туда знаки и тотчас же начинает оживленно говорить с Федором Иванычем.
Кухарка. Сейчас из белой кухни позвали Семена вверх; барии да энтот, что вызывает с ним, лысый-то, посадили его да велели на место Капчича действовать.
Федор Иваныч. Что ты врешь!
Кухарка. Как же! сейчас Тане Яков сказывал.
Федор Иваныч. Чудно это!
Явление третье
Те же и кучер.
Федор Иваныч. Ты что?
Кучер (к Федору Иванычу). Так и скажите, что я не нанимался с собаками жить. Пускай другой кто живет, а я с собаками жить не согласен.
Федор Иваныч. С какими собаками?
Кучер. Да привели от Василья Леонидыча трех кобелей к нам в кучерскую. Напакостили, воют, а приступиться нельзя – кусаются. Злые, черти! – того и гляди, сожрут. И то хочу поленом ноги им перебить.
Федор Иваныч. Да когда же это?
Кучер. Да нынче привели с выставки, какие-то дорогие, пустопсовые, что ль, леший их знает! Либо собакам в кучерской, либо кучерам жить. Так и скажите.
Федор Иваныч. Да, это непорядок. Я пойду спрошу.
Кучер. Их бы сюда, что ль, к Лукерье.
Кухарка (горячо). Тут люди обедают, а ты кобелей запереть хочешь. Уж и так…
Кучер. А у меня кафтаны, полости, сбруя. А чистоту спрашивают. Ну, в дворницкую, что ль.
Федор Иваныч. Надо Василью Леонидычу сказать.
Кучер (сердито). Повесил бы себе на шею кобелей этих, да и ходил бы с ними, а то сам-то небось на лошадях ездить любит. Красавчика испортил ни за что. А лошадь была!.. Эх, житье! (Уходит, хлопая дверью.)
Явление четвертое
Те же, без кучера.
Федор Иваныч. Да, непорядки, непорядки! (К мужикам.) Ну, так так-то, пока прощайте, ребята!
Мужики. С богом.
Федор Иваныч уходит.
Явление пятое
Те же, без Федора Иваныча. Как только Федор Иваныч уходит, на печке слышно кряхтенье.
2-й мужик. Уж и гладок же, ровно анарал.
Кухарка. Да что и говорить! Горница особая, стирка на него вся от господ, чай, сахар – это все господское, и пища со стола.
Старый повар. Как черту не жить, – накрал!
2-й мужик. Это чей же, на печке-то?
Кухарка. Да так, человечек один.
Молчание.
1-й мужик. Ну, да и у вас, посмотрел я давеча, ужинали, капиталец дюже хорош.
Кухарка. Жаловаться нельзя. На это она не скупа. Белая булка по воскресеньям, рыба в постные дни по праздникам, а кто хошь, и скоромное ешь.
2-й мужик. Разве постом лопает кто?
Кухарка. Э, да все почитай. Только и постятся, что кучер (не этот, что приходил, а старый…), да Сема, да я, да икономка, а то все скоромное жрут.
2-й мужик. Ну, а сам-то?
Кухарка. Э, хватился! да он и думать забыл, какой такой пост есть.
3-й мужик. О господи!
1-й мужик. Дело господское, по книжкам дошли. Потому умственность!
3-й мужик. Ситник-то каждый день, я чай?
Кухарка. О, ситник! Не видали они твоего ситника! Посмотрел бы пищу у них: чего-чего нет!
1-й мужик. Господская пища, известно, воздушная.
Кухарка. Воздушная-то, воздушная, – ну, да и здоровы жрать.
1-й мужик. В аппеките, значит.
Кухарка. Потому запивают. Вин этих сладких, водок, наливок шипучих, к каждому кушанью – свое. Ест и запивает, ест и запивает.
1-й мужик. Она, значит, в препорцию и проносит пищу-то.
Кухарка. Да уж как здоровы жрать – беда! У них ведь нет того, чтоб сел, поел, перекрестился да встал, а бесперечь едят.
2-й мужик. Как свиньи, в корыто с ногами.
Мужики смеются.
Кухарка. Только, господи благослови, глаза продерут, сейчас самовар, чай, кофе, щиколад. Только самовара два отопьют, уж третий ставь. А тут завтрак, а тут обед, а тут опять кофий. Только отвалятся, сейчас опять чай. А тут закуски пойдут: конфеты, жамки – и конца нет. В постели лежа – и то едят.
3-й мужик. Вот так так. (Хохочет.)
1-й и 2-й мужики. Да ты чего?
3-й мужик. Хоть бы денек так пожить!
2-й мужик. Ну, а когда же дела делают?
Кухарка. Какие у них дела? В карты да в фортепьяны – только и делов. Барышня, так та, бывало, как глаза продерет, так сейчас к фортепьянам, и валяй! А эта, что живет, учительша, стоит, ждет, бывало, скоро ли опростаются фортепьяны; как отделалась одна, давай эта закатывать. А то двое фортепьян поставят, да по двое, вчетвером запузыривают. Так-то запузыривают, аж здесь слышно.
3-й мужик. Ох, господи!
Кухарка. Ну, вот только и делов: в фортепьяны, а то в карты. Как только съехались, сейчас карты, вино, закурят – и пошло на всю ночь. Только встанут – поесть опять!
Явление шестое
Те же и Семен.
Семен. Чай да сахар!
1-й мужик. Милости просим, садись.
Семен (подходит к столу). Благодарю покорно.
1-й мужик наливает ему чай.
2-й мужик. Где был?
Семен. Вверху был.
2-й мужик. Что ж, какие же там дела?
Семен. Да и не поймешь. Не знаю, как сказать.
2-й мужик. Да что ж, дело какое?
Семен. Да и не знаю, как сказать, силу какую-то во мне пытали. Да я не пойму. Татьяна говорит: делай, мы, говорит, нашим мужикам землю охлопочем, продаст.
2-й мужик. Да как же она сделает-то?
Семен. Да не пойму от нее, она не сказывает. Только, говорит, делай, как я велю!
2-й мужик. Что ж делать-то?
Семен. Да сейчас ничего. Посадили меня, свет потушили, велели спать. А Татьяна тут же схоронилась. Они не видят, а я вижу.
2-й мужик. Что ж это, к чему?
Семен. А бог их знает – не поймешь.
1-й мужик. Известно, для разгулки времени.
2-й мужик. Ну, видно, этих делов не разберем мы с тобой. А вот ты сказывай: денег ты много забрал?
Семен. Я не брал, все зажито, двадцать восемь рублей, должно.
2-й мужик. Это ладно. Ну, а коли бог даст, о земле сладимся, ведь я тебя, Семка, домой возьму.
Семен. С моим удовольствием.
2-й мужик. Набаловался ты, я чай. Пахать не захочешь?
Семен. Пахать-то? Давай сейчас. Косить, пахать, это все из рук не вывалится.
1-й мужик. А все, примерно, после городского жительства не поманится.
Семен. Ничего, и в деревне жить можно.
1-й мужик. А вот дядя Митрий на твое место охотится, на великатную жизнь.
Семен. Ну, дядя Митрий, наскучит. Оно, глядеться, легко, а беготни тоже много. Замотаешься.
Кухарка. Вот ты бы, дядя Митрий, посмотрел балы у них. Вот подивился бы!
3-й мужик. А что ж, едят всё?
Кухарка. Куды тебе? Посмотрел бы, что было! Меня Федор Иваныч провел. Посмотрела я: барыни – страсть! Разряжены, разряжены, что куда тебе! А по сих мест голые, и руки голые.
3-й мужик. О господи!
2-й мужик. Тьфу, скверность!
1-й мужик. Значит, клеймат так позволяет.
Кухарка. Так-то и я, дяденька, глянула: что ж это? – все телешом. Веришь ли, старые – наша барыня, у ней, мотри, внуки, – тоже оголились.
3-й мужик. О господи!
Кухарка. Так ведь что: как вдарит музыка, как взыграли, – сейчас это господа подходят каждый к своей, обхватит и пошел кружить.
2-й мужик. И старухи?
Кухарка. И старухи.
Семен. Нет, старухи сидят.
Кухарка. Толкуй, я сама видела!
Семен. Да нет же.
Старый повар (высовываясь, хрипло). Полька-мазурка это. Э, дура, не знает! – танцуют так…
Кухарка. Ну, ты, танцорщик, помалкивай знай. Во, идет кто-то.
Явление седьмое
Те же и Григорий. Старый повар поспешно скрывается.
Григорий (кухарке). Давай капусты кислой!
Кухарка. Только с погреба пришла, опять лезть. Кому это?
Григорий. Барышням тюрю. Живо! С Семеном пришли, а мне некогда.
Кухарка. Вот наедятся сладко, так, что больше не лезет, их и потянет на капусту.
1-й мужик. Для прочистки, значит.
Кухарка. Ну да, опростают место, опять валяй! (Берет чашку и уходит.)
Явление восьмое
Те же, без кухарки.
Григорий (мужикам). Вишь, расселись. Вы смотрите: барыня узнает, она вам такую задаст трепку, не хуже утрешнего. (Смеется и уходит.)
Явление девятое
Три мужика, Семен и старый повар (на печке).
1-й мужик. Двистительно, штурму сделала давеча – беда!
2-й мужик. Давеча хотел он, видно, вступиться, а потом как глянул, что она крышу с избы рвет, захлопнул дверь: будь ты, мол, неладна.
3-й мужик (махая рукой). Все одно положение. Тоже моя старуха, скажем, другой раз распалится – страсть! Уж я из избы вон иду. Ну ее совсем! Того гляди, скажем, рогачом зашибет. О господи!
Явление десятое
Те же и Яков (вбегает с рецептом).
Яков. Сема, беги в аптеку, живо, возьми порошки вот барыне!
Семен. Да ведь он не велел уходить.
Яков. Успеешь. Твое дело еще, поди, после чаю… Чай да сахар!
1-й мужик. Милости просим.
Семен уходит.
Явление одиннадцатое
Те же, без Семена.
Яков. Некогда, да уж налейте чашечку для компании.
1-й мужик. Да вот предлегает разговорка, как давеча ваша госпожа очень как себя гордо повела.
Яков. О, эта горяча – страсть! Так горяча – сама себя не помнит. Другой раз заплачет даже.
1-й мужик. А что, примерно, я спросить хотел? Она что-то давеча предлегала макроту. Макроту, макроту, говорит, занесли. К чему это приложить, макроту эту самую?
Яков. О, это макровы. Это, они говорят, такие козявки есть, от них, мол, и болезни все. Так вот, мол, что на вас они. Уж они после вас мыли-мыли, брызгали-брызгали где вы стояли. Такая специя есть, от ней дохнут они, козявки-то.
2-й мужик. Так где же они на нас, козявки-то эти?
Яков (пьёт чай). Да они, сказывают, такие махонькие, что и в стекла не видать.
2-й мужик. А почем она знает, что они на мне? Може, на ней этой пакости больше моего.
Яков. А вот поди, спроси их!
2-й мужик. А я полагаю, пустое это.
Яков. Известно, пустое; надо же дохтурам выдумывать, а то за что бы им деньги платить? Вот к нам каждый день ездит. Приехал, поговорил – десятку.
2-й мужик. Вре?..
Яков. А то один есть такой, что сотенную.
1-й мужик. Ну! и сотенную?
Яков. Сотенную? Ты говоришь: сотенную, – по тысяче берет, коли за город ехать. Давай, говорит, тысячу, а не дашь – издыхай себе!
3-й мужик. О господи!
2-й мужик. Что ж, он слово какое знает?
Яков. Должно, что знает. Жил я прежде у генерала, под Москвой, сердитый был такой, гордый – страсть, генерал-то! Так заболела у него дочка. Сейчас послали за этим. Тысячу рублей – приеду… Ну, сговорились, приехал. Так что-то не потрафили ему. Так, батюшки мои, как цыкнет на генерала. А! говорит, так так-то ты меня уважаешь, так-то? Так не стану ж лечить! – Так куда тебе! генерал-то и гордость свою забыл, всячески улещает. Батюшка! только не бросай!
1-й мужик. А тысячу-то отдали?
Яков. А то как же?..
2-й мужик. То-то шальные деньги-то. Что б мужик на эти деньги наделал!
3-й мужик. А я думаю, пустое все. Как у меня тады нога прела. Лечил, лечил, скажем, рублей пять пролечил. Бросил лечить, а она и зажила.
Старый повар на печке кашляет.
Яков. Опять тут, сердешный!
1-й мужик. Какой такой мужчинка будет?
Яков. Да нашего барина повар был, к Лукерье ходит.
1-й мужик. Кухмистер, значит. Что ж, здесь проживает?
Яков. Не… Здесь не велят. А где день, где ночь. Есть три копейки – в ночлежном доме, а пропьет все – сюда придет.
2-й мужик. Как же он так?
Яков. Да так, ослаб. А тоже человек какой был, как барин! При золотых часах ходил, по сорока рублей в месяц жалованья брал. А теперь давно с голоду бы помер, кабы не Лукерья.
Явление двенадцатое
Те же и кухарка (с капустой).
Яков (к Лукерье). А я вижу, Павел Петрович опять тут?
Кухарка. Куда ж ему деться – замерзнуть, что ли?
3-й мужик. Что делает винцо-то! Винцо-то, скажем… (Щелкает языком с соболезнованием.)
2-й мужик. Известно, окрепнет человек – крепче камня; ослабнет – слабее воды.
Старый повар (слезает с печи, дрожит и ногами и руками). Лукерья! Говорю, дай рюмочку.
Кухарка. Куда лезешь! Я те дам такую рюмочку!..
Старый повар. Боишься ты бога? Умираю. Братцы, пятачок…
Кухарка. Говорю, полезай на печь.
Старый повар. Кухарка! пор-рюмочки. Христа ради, говорю, понимаешь ты – Христом прошу!
Кухарка. Иди, иди. Чаю вот на!
Старый повар. Что чай? Что чай? Пустое питье, слабое. Винца бы, только глоточек… Лукерья!
3-й мужик. Ах, сердешный, мается как.
2-й мужик. Да дай ему, что ль.
Кухарка (достает в поставце и наливает рюмку). На вот, больше не дам.
Старый повар (хватает, пьет дрожа). Лукерья! Кухарка! Я выпью, а ты понимай…
Кухарка. Ну, ну, разговаривай! Лезь на печку, и чтобы духа твоего не слышно было.
Старый повар лезет покорно и не переставая ворчит что-то себе под нос.
2-й мужик. Что значит – ослаб человек!
1-й мужик. Двистительно, слабость-то человеческая.
3-й мужик. Да что и говорить.
Старый повар укладывается и все ворчит. Молчание.
2-й мужик. Ну, что я хотел спросить: эта вот девушка живет у вас с нашей стороны – Аксиньина-то. Ну что? Как? Как она живет, значит, честно ли?
Яков. Девушка хорошая, похвалить можно.
Кухарка. Я тебе, дядя, истину скажу, как я здешнее заведение твердо знаю: хочешь ты Татьяну за сына брать – бери скорее, пока не изгадилась, а то не миновать.
Яков. Да, это истинно так. Вот летось Наталья, у нас девушка жила. Хорошая девушка была. Так ни за что пропала, не хуже этого… (Показывает на повара.)
Кухарка. Потому тут нашей сестры пропадает – плотину пруди. Всякому манится на легонькую работу да на сладкую пищу. Ан глядь, со сладкой-то пищи сейчас и свихнулась. А свихнулась, им уж такая не нужна. Сейчас эту вон – свеженькую на место. Так-то Наташа сердешная: свихнулась – сейчас прогнали. Родила, заболела, весною прошлой в больнице и померла. И какая девушка была!
3-й мужик. О господи! Народ слабый. Жалеть надо.
Старый повар. Как же, пожалеют они, черти! (Спускает с печи ноги.) Я у плиты тридцать лет прожарился. А вот не нужен стал: издыхай, как собака!.. Как же, пожалеют!
1-й мужик. Это двистительно, положения известная.
2-й мужик. Пили, ели, кудрявчиком звали; попили, поели – прощай, шелудяк!
3-й мужик. О господи!
Старый повар. Понимаешь ты много. Что значит: сотей а ла бамон? Что значит: бавасари? Что я сделать мог! Мысли! Император мою работу кушал! А теперь не нужен стал чертям. Да не поддамся я!
Кухарка. Ну, ну, разговорился. Вот я тебя!.. Залезай в угол, чтоб не видать тебя было, а то Федор Иваныч зайдет или еще кто, и выгонят меня с тобой совсем.
Молчание.
Яков. Так знаете мою сторону-то, Вознесенское?
2-й мужик. Как же не знать. От нас верст семнадцать, больше не будет, а бродом меньше. Ты что же землю-то держишь?
Яков. Брат держит, а я посылаю. Я сам хоть здесь, а умираю об доме.
1-й мужик. Двистительно.
2-й мужик. Анисим, значит, брат тебе?
Яков. Как же, брат родный! На том концу.
2-й мужик. Как не знать – третий двор.
Явление тринадцатое
Те же и Таня (вбегает).
Таня. Яков Иваныч! что вы тут прохлаждаетесь? Зовет!
Яков. Сейчас. Что там?
Таня. Фифка лает, есть хочет; а она ругается на вас: какой, говорит, он злой. Жалости, говорит, в нем нет. Ей давно обедать пора, а он не несет!.. (Смеется.)
Яков (хочет уходить). О, сердита? Как бы чего не вышло!
Кухарка (Якову). Капусту-то возьмите.
Яков. Давай, давай! (Берет капусту и уходит.)
Явление четырнадцатое
Те же, без Якова.
1-й мужик. Кому же это обедать теперь?
Таня. А собаке. Собака эта ее… (Присаживается и берется за чайник.) Чай-то есть ли? а то я принесла еще. (Всыпает.)
2-й мужик. Обедать собаке?
Таня. Как же! Коклетку особенную делают, чтобы не жирная была. Я на нее, на собаку-то, белье стираю.
3-й мужик. О господи!
Таня. Как тот барин, что собаку хоронил.
2-й мужик. Это как же так?
Таня. А так, – рассказывал один человек, – издох у него пес, у барина-то. Вот он и поехал зимой хоронить его. Похоронил, едет и плачет, барин-то. А мороз здоровый, у кучера из носу течет, и он утирается… Дайте налью. (Наливает чай.) Из носу-то течет, а он все утирается. Увидал барин: «Что, говорит, о чем ты плачешь?» А кучер говорит: «Как же, сударь, не плакать, какая собака была!» (Хохочет.)
2-й мужик. А сам, я чай, думает: хоть бы ты и сам издох, так я бы плакать не стал… (Хохочет.)
Старый повар (с печки). Это правильно, верно!
Таня. Хорошо, приехал домой барин, сейчас к барыне: «Какой, говорит, наш кучер добрый: он всю дорогу плакал, – так ему жаль моего Дружка. Позовите его: на, мол, выпей водки, а вот тебе награда – рубль». Так-то и она, что Яков собаки ее не жалеет.
Мужики хохочут.
1-й мужик. Хворменно!
2-й мужик. Вот так тáк!
3-й мужик. Ай, девушка, насмешила!
Таня (наливает еще чай). Кушайте еще!.. То-то, оно так кажется, что жизнь хорошая, а другой раз противно все эти гадости, за ними убирать. Тьфу! В деревне лучше.
Мужики перевертывают чашки. (Наливает.) Кушайте на здоровье, Ефим Антоныч! Я налью, Митрий Власьевич!
3-й мужик. Ну, налей, налей.
1-й мужик. Ну как же, умница, дело наше происходит?
Таня. Ничего, идет…
1-й мужик. Семен сказывал…
Таня (быстро). Сказывал?
2-й мужик. Да не понять от него!
Таня. Мне сказать теперь нельзя, а только стараюсь, стараюсь. Вот она – и бумага ваша! (Показывает бумагу за фартуком.) Только бы одна штука удалась… (Взвизгивает.) Уж как бы хорошо было!
2-й мужик. Ты смотри, бумагу-то не затеряй. За нее тоже денежки плачены.
Таня. Будьте покойны. Ведь только чтобы подписал он?
3-й мужик. А то чего же еще? Подписал, скажем, и крышка. (Перевертывает чашку.) Да будет уж.
Таня (сама с собой). Подпишет, вот увидите, подпишет. Еще кушайте. (Наливает.)
1-й мужик. Только охлопочи насчет свершения продажи земли, миром и замуж можем отдать. (Отказывается от чая.)
Таня (наливает и подает). Кушайте.
3-й мужик. Только сделай: и замуж отдадим и на свадьбу, скажем, плясать приду. Хоть отродясь не плясывал, плясать буду!
Таня (смеется). Да уж я буду в надежде.
Молчание.
2-й мужик (оглядывая Таню). Так-то так, а не гожаешься ты для мужицкой работы.
Таня. Я-то? Что ж, вы думаете, силы нету? Вы бы посмотрели, как я барыню затягиваю. Другой мужик так не потянет.
2-й мужик. Да куда ж ты ее затягиваешь?
Таня. Да так на костях исделано, как куртка, по сих пор. Ну, на шнуры и стягиваешь, как вот запрягают, еще в руки плюют.
2-й мужик. Засупониваешь, значит?
Таня. Да, да, засупониваю. А ногой в нее ведь не упрешься. (Смеется.)
2-й мужик. Зачем же ты ее затягиваешь?
Таня. А вот затем.
2-й мужик. Что ж, она обреклась, что ль?
Таня. Нет, для красоты.
1-й мужик. Пузу, значит, ей утягивает для хвормы.
Таня. Так тáк стянешь, что у нее глаза вон лезут, а она говорит: «Еще». Так все руки обожжешь, а вы говорите: силы нет.
Мужики смеются и качают головами. Однако я заболталась. (Убегает, смеясь.)
3-й мужик. Вот так девушка, насмешила!
1-й мужик. Да уж как аккуратна!
2-й мужик. Ничего.
Явление пятнадцатое
Три мужика, кухарка, старый повар (на печке).
Входят Сахатов и Василий Леонидыч. У Сахатова в руках ложка чайная.
Василий Леонидыч. Не то чтобы обед, a déjeuner dînatoirх. И прекрасный, я вам скажу, был завтрак: поросячья окорочка – прелесть! Рулье отлично кормит. Я ведь только сейчас приехал. (Увидев мужиков.) А мужики опять здесь?
Сахатов. Да, да, это все прекрасно, но мы пришли спрятать предмет. Так куда же спрятать?
Василий Леонидыч. Виноват, я сейчас. (К кухарке.) А собаки где же?
Кухарка. В кучерской собаки. Разве можно в людскую?
Василий Леонидыч. А, в кучерской? Ну хорошо.
Сахатов. Я жду.
Василий Леонидыч. Виноват, виноват. А, что? спрятать? Да, Сергей Иваныч, так вот что я вам скажу: мужику, одному из этих, в карман. Вот хоть этому. Ты послушай. А, что? Где у тебя карман?
3-й мужик. А на что тебе карман! Ишь ты, карман! У меня в кармане деньги.
Сахатов. Ну, где кошель?
3-й мужик. А тебе на что?
Кухарка. Что ты! Молодой барин это.
Василий Леонидыч (хохочет). А вы знаете, отчего он испугался так? Я вам сейчас скажу: у него денег пропасть. А, что?
Сахатов. Да, да, понимаю. Ну, так вот что: вы поговорите с ними, а я покамест незаметно положу вон в эту сумку – так, чтоб и они не знали, не могли ничем указать ему. Поговорите с ними.
Василий Леонидыч. Сейчас, сейчас. Ну, так как же, ребятушки, купите землю-то? А, что?
1-й мужик. Мы-то предлагаем как всей душой. Да вот все не происходит в движение делу.
Василий Леонидыч. А вы не скупитесь. Земля – дело важное. Я вам говорил – мяту. А то можно табак еще.
1-й мужик. Это двистительно, всякие продухты можно.
3-й мужик. А ты, отец, попроси батюшку. А то как жить? Земля малая, – курицу, скажем, и ту выпустить некуда.
Сахатов (положил ложку в сумку 3-го мужика). C'est fait. Готово. Пойдемте. (Уходит.)
Василий Леонидыч. А вы не скупитесь. А? Ну, прощайте. (Уходит.)
Явление шестнадцатое
Три мужика, кухарка и старый повар (на печке).
3-й мужик. Я говорил: на фатеру. Ну, по гривне, скажем, отдали бы, по крайности покойно, а тут помилуй бог. Деньги, говорит, давай. К чему это?
2-й мужик. Должно, выпимши.
Мужики переворачивают чашки, встают и крестятся.
1-й мужик. А ты помни, как он слово закинул, чтоб мяту сеять? Тоже понимать надо.
2-й мужик. Как же, мяту сей, вишь. Ты попытай-ка, горбом поворочай – запросишь мяты небось… Ну, благодарим покорно!.. А что ж, умница, где нам лечь тут?
Кухарка. Ложитесь – на печку один, а то по лавкам.
3-й мужик. Спаси Христос. (Молится богу.)
1-й мужик. Кабы бог дал свершения дела. (Ложится.) Завтра после обеда на машину бы закатились, во вторник и дома бы.
2-й мужик. Свет-то тушить будете?
Кухарка. Где тушить! Всё прибегать будут: то того, то другого… Да вы ложитесь, я заверну.
2-й мужик. На малой земле как проживешь? Я нынче ведь с рожества хлеб покупаю. И солома овсяная дошла. А то закатил бы четыре десятинки, Семку бы домой взял.
1-й мужик. Твое дело семейное. Без нужды! Землю уберешь, только подавай. Только бы свершилось дело.
3-й мужик. Царицу небесную просить надо. Авось смилосердуется.
Явление семнадцатое
Тишина, вздохи. Потом слышны топот шагов, шум голосов, двери растворяются настежь, и стремительно вваливаются: Гросман с завязанными глазами, держащий за руку Сахатова, профессор и доктор, толстая барыня и Леонид Федорович, Бетси и Петрищев, Василий Леонидыч и Марья Константиновна, барыня и баронесса, Федор Иваныч и Таня. Три мужика, кухарка и старый повар (невидим). Мужики вскакивают. Гросман входит быстрыми шагами, потом останавливается.
Толстая барыня. Вы не заботьтесь: я слежу, я взялась следить и строго исполняю свою обязанность. Сергей Иваныч, вы не ведете?
Сахатов. Да нет же.
Толстая барыня. Вы не ведите, но и не противьтесь. (К Леониду Федоровичу.) Я знаю эти опыты. Я сама их делала. Я, бывало, чувствую истечение, и как только почувствую…
Леонид Федорович. Позвольте попросить соблюдать тишину.
Толстая барыня. Ах, я это очень понимаю! Я это на себе испытала. Как только внимание развлеклось, я уж не могу…
Леонид Федорович. Шш…
Ходят, ищут около 1-го и 2-го мужика и подходят к 3-му. Гросман спотыкается на скамейку.
Баронесса. Mais dites-moi, on le paye?
Барыня. Je ne saurais vous dire.
Баронесса. Mais c'est un monsieur?
Барыня. Oh, oui.
Баронесса. Ça tient du miraculeux. N'est-ce pas? Comment est-ce qu'il trouve?
Барыня. Je ne saurais vous dire. Mon mari vous l'expliquera. (Увидав мужиков, оглядывается и видит кухарку.) Pardon… Это что?
Баронесса подходит к группе.
(Кухарке.) Кто пустил мужиков?
Кухарка. Яков привел.
Барыня. Якову кто приказал?
Кухарка. Не могу знать. Федор Иваныч их видели.
Барыня. Леонид!
Леонид Федорович не слышит, занят отыскиванием и шикает. Федор Иваныч! Это что значит? Разве вы не видали, что я дезинфицировала всю переднюю, а теперь вы мне всю кухню заразили, черный хлеб, квас…
Федор Иваныч. Я полагал, что здесь не опасно; а люди по делу. Идти им далеко, а из своей деревни.
Барыня. В том-то и дело, что из курской деревни, где, как мухи, мрут от дифтерита. А главное – я приказывала, чтоб их не было в доме!.. Приказывала я или нет? (Подходит к кучке, собравшейся около мужиков.) Осторожнее! Не дотрогивайтесь до них: они все в дифтеритной заразе!
Никто ее не слушает; она с достоинством отходит и неподвижно стоит, дожидаясь.
Петрищев (сопит громко носом). Дифтеритная – не знаю, а некоторая другая зараза в воздухе есть. Вы слышите?
Бетси. Полноте врать! Вово, в какой сумке!
Василий Леонидыч. В той, той! Подходит, подходит.
Петрищев. Что это тут, духи или духи?
Бетси. Вот когда ваши папироски кстати. Курите, курите, ближе ко мне.
Петрищев нагибается и окуривает.
Василий Леонидыч. Добирается, я вам скажу. А, что?
Гросман (с беспокойством шарит около 3-го мужика). Здесь, здесь. Я чувствую, что здесь.
Толстая барыня. Истечение чувствуете?
Гросман нагибается к сумочке и достает ложку.
Все. Браво!
Общий восторг.
Василий Леонидыч. А? так вот где паша ложечка нашлась! (На мужика.) Так ты так-то?
3-й мужик. Чего так-то? Не брал я твоей ложечки. И что путает? Не брал я, и не брал, и душа моя не знает. А вольно ему! Я видел, он приходил не за добрым. Кошель, говорит, давай. А я не брал, вот те Христос, не брал.
Молодежь обступает и смеется.
Леонид Федорович (сердито на сына). Вечно глупости! (3-му мужику.) Да не беспокойся, дружок! Мы знаем, что ты не брал; это опыт был.
Гросман (снимает повязку и делает вид, как бы очнулся). Воды, если можно… позвольте.
Все хлопочут около него.
Василий Леонидыч. Пойдемте отсюда в кучерскую. Я вам покажу, какой кобель один там у меня. Epatant! A, что?
Бетси. И какое слово гадкое. Разве нельзя сказать: собака?
Василий Леонидыч. Нельзя. Ведь нельзя про тебя сказать: какая Бетси человек épatant? Надо сказать: девица; так и это. А, что? Марья Константиновна, правда? Хорошо? (Хохочет.)
Марья Константиновна. Ну, пойдем.
Марья Константиновна, Бетси, Петрищев и Василий Леонидыч уходят.
Явление восемнадцатое
Те же, без Бетси, Марьи Константиновны, Петрищева и Василия Леонидыча.
Толстая барыня (Гросману). Что? Как? Отдохнули? (Гросман не отвечает. К Сахатову.) Вы, Сергей Иванович, чувствовали истечение?
Сахатов. Я ничего не чувствовал. Да, прекрасно, прекрасно. Вполне удачно.
Баронесса. Admirable! Ça ne le fait pas souffrir?
Леонид Федорович. Pas le moins du monde.
Профессор (Гросману). Позвольте вас попросить. (Подает термометр.) При начале опыта было тридцать семь и две. (Доктору.) Так, кажется? Да будьте добры, пульс проверьте. Трата неизбежна.
Доктор (Гросману). Ну-ка, господин, позвольте ваш пульс. Проверим, проверим. (Вынимает часы и держит его за руку.)
Толстая барыня (к Гросману). Позвольте. Но ведь то состояние, в котором вы находились, нельзя назвать сном?
Гросман (устало). Тот же гипноз.
Сахатов. Стало быть, надо понимать так, что вы сами гипнотизировали себя?
Гросман. А отчего же нет? Гипноз может, наступить не только при ассоциации, при звуке тамтам, например, как у Шаркò, но и при одном вступлении в гипногенную зону.
Сахатов. Это так, положим, но все-таки желательно точнее определить, что такое гипноз?
Профессор. Гипноз есть явление превращения одной энергии в другую.
Гросман. Шаркò не так определяет.
Сахатов. Позвольте, позвольте. Таково ваше определение, но Либò мне сам говорил…
Доктор (оставляя пульс). А, хорошо, хорошо, только температуру теперь.
Толстая барыня (вмешиваясь). Нет, позвольте! Я согласна с Алексеем Владимировичем. И вот вам лучше всех доказательств. Когда я после своей болезни лежала без чувств, то на меня нашла потребность говорить. Я вообще молчалива, но тут явилась потребность говорить, говорить, и мне говорили, что я так говорила, что все удивлялись. (К Сахатову.) Впрочем, я вас перебила, кажется?
Сахатов (достойно). Нисколько. Сделайте одолжение.
Доктор. Пульс восемьдесят два, температура повысилась на ноль целых три десятых.
Профессор. Ну, вот вам и доказательство! Так и должно было быть. (Вынимает записную книжку и записывает.) Восемьдесят два, так? И тридцать семь и пять десятых? Как только вызван гипноз, так непременно усиленная деятельность сердца.
Доктор. Я как врач могу засвидетельствовать то, что ваше предсказание вполне подтвердилось.
Профессор (к Сахатову). Так вы говорили?..
Сахатов. Я хотел сказать, что Либò мне сам говорил, что гипноз есть только особенное психическое состояние, увеличивающее внушаемость.
Профессор. Это так, но все-таки главнее – закон эквивалентности.
Гросман. Кроме того, Либò – далеко не авторитет, а Шаркò всесторонне исследовал и доказал, что гипноз, производимый ударом, травмою…
Вместе (Сахатов, Гросман, Профессор):
Сахатов. Да я и не отрицаю трудов Шаркò. Я его тоже знаю; я говорю только то, что говорил мне Либò.
Гросман (горячась). В Сальпетриере три тысячи больных, и я прослушал полный курс.
Профессор. Позвольте, господа, не в этом дело.)
Толстая барыня (вмешиваясь). Я в двух словах вам объясню. Когда мой муж был болен, то все доктора отказались…
Леонид Федорович. Пойдемте, однако, в дом. Баронесса, пожалуйте!
Все уходят, говоря вместе и перебивая друг друга.
Явление девятнадцатое
Три мужика, кухарка, Федор Иваныч. Таня, старый повар (на печке). Леонид Федорович и барыня.
Барыня (останавливает за рукав Леонида Федоровича). Сколько раз я вас просила не распоряжаться в доме! Вы знаете только свои глупости, а дом на мне. Вы заразите всех.
Леонид Федорович. Да кто? Что? Ничего не понимаю.
Барыня. Как? Люди больные в дифтерите ночуют в кухне, где постоянное сношение с домом.
Леонид Федорович. Да я…
Барыня. Что я?
Леонид Федорович. Да я ничего не знаю.
Барыня. Надо знать, коли вы отец семейства. Нельзя этого делать.
Леонид Федорович. Да я не думал… Я думал…
Барыня. Слушать вас противно!
Леонид Федорович молчит. (К Федору Иванычу.) Сейчас вон! Чтоб их не было в моей кухне! Это ужасно. Никто не слушает, всё назло… Я оттуда их прогоню, они их сюда пустят. (Все больше и больше волнуется и доходит до слез.) Всё назло! Всё назло! И с моей болью… Доктор! Доктор! Петр Петрович!.. И он ушел! (Всхлипывает и уходит, за ней Леонид Федорович.)
Явление двадцатое
Три мужика, Таня, Федор Иваныч, кухарка и старый повар (на печке). Картина. Все стоят долго молча.
3-й мужик. Ну их к богу совсем! Тут, того гляди, в полицию попадешь. А я в жизнь не судился. Пойдем на фатеру, ребята!
Федор Иваныч (Тане). Как же быть-то?
Таня. Да ничего, Федор Иваныч. В кучерскую их.
Федор Иваныч. Да как же в кучерскую? И то кучер жаловался, там полно собак.
Таня. Ну, так в дворницкую.
Федор Иваныч. А как узнают?
Таня. Ничего не узнают. Уж будьте покойны, Федор Иваныч. Разве можно их ночью гнать? Они и не найдут теперь.
Федор Иваныч. Ну, делай как знаешь, только бы тут их не было. (Уходит.)
Явление двадцать первое
Три мужика, Таня, кухарка и старый повар. Мужики собирают сумки.
Старый повар. Вишь, черти проклятые! С жиру-то! Черти!..
Кухарка. Молчи уж ты-то. Спасибо, не увидали.
Таня. Так пойдемте, дяденьки, в дворницкую.
1-й мужик. Ну, а что же дело-то наше? Как же, примерно, насчет подписки, руки приложения? Что ж, в надежде нам быть?
Таня. Вот через час всё узнаем.
2-й мужик. Исхитришься?
Таня (смеется). Как бог даст.
Занавес
