Глава третья
На Петровской просеке
Два наблюдателя — Сокур и Андриенко — несли вахту в секретном окопе за проволокой на ничейной земле.
Окоп трудно было обнаружить. Сверху посмотришь — груда камней. На песчаном перешейке много подобных нагромождений. Над камнями в беспорядке набросаны сучья. Торчит колючий песчаный овес. Над хилым кустиком кружатся, жужжат ярко-желтые шершни. А под кустиком, под камнями скрыт бревенчатый накат. Сквозь бревна в глубокую яму падает свет. Ночью в яму смотрят звезды. Яма тесна — два метра на два. Сырая земля посыпана песком с берега. На песке две доски и солома. Поверх соломы две солдатские шинели: одна — Сокура, другая — Андриенко. Ветками скрыта узкая амбразура. В амбразуру всегда смотрели два глаза: то черные — Сокура, то серые — его товарища.
На той стороне тоже проволока. За проволокой — окопы, блиндажи. А перед проволокой — камни, камни и камни. Редкая елочка пробьется возле камней и клонится к песку. Сокур думал: «Может, и у финнов под камнями окоп? Может, рядом живут их наблюдатели?»
Иногда казалось — проволока звенит. Но шум прибоя заглушал все звуки, кроме выстрелов.
Ночью за проволоку выполз финн. Сокур отчетливо видел движущуюся тень. Финн полз прямо, до острого валуна. Тень валуна поглотила его. Потом снова возникла движущаяся тень — на этот раз она недолго перемещалась влево от валуна в сторону Ботнического залива — и опять пропала. Много теней на перешейке белой июньской ночью, и чем дольше всматривался в них Сокур, тем сильнее начинало мельтешить в глазах. Но вот опять мелькнула тень, теперь правее, она двигалась в сторону Финского залива. Сокур уже слышал тяжелый шорох, словно что-то волокли по песку.
— Ставят мины, — шепнул Андриенко.
Сокур ладонью зажал ему рот.
Блеснула и лязгнула лопатка, врезаясь в песок.
Такой же лязг доносился до Сокуры и с нашей стороны: там саперы заново укрепляли противотанковый ров. «Под шумок старается», — подумал про финна Сокур.
Финн переходил от валуна к валуну. «Минирует возможные укрытия, — определил Сокур. — С нашей стороны ставит…»
Сокур запомнил, где финн закапывает фугасы. Он приметил маршрут, которого придерживался финн. Днем Сокур набросал этот маршрут на бумажке.
В следующие ночи снова выползал финский минер. Он двигался с грузом тяжело и медленно, а уходил бесшумно, быстро — налегке.
Сокур уточнил его маршрут и вычертил схему прохода в минном поле.
А потом, когда финны кончили минирование, по этому маршруту прополз Думичев. Он понаставил в проходе ловушек и фугасов.
За финской проволокой высокая скала. У скалы одинокая лиственница. За ночь как будто гуще стала ее крона.
— «Кукушку» подсадили, — шепнул Сокур товарищу. — Будет куковать по нашему переднему краю.
— Тут не то что патрон — тут полпатрона бы хватило, — тоскливо произнес Андриенко.
— Нельзя! — строго сказал Сокур.
Сокур и Андриенко помнили каждый вершок перед амбразурой. Они знали, где какой камень лежит. Много раз они видели чужих солдат, офицеров. Иным дали клички, имена. Над окопом посвистывали пули. Хотелось ответить, стрелять.
— Петро, на войне мы или нет?
— Охотник лежит на болоте ночь. В костях ломит, сил нет, а молчит. Птицу не спугнет, терпит. А тут не охота, друг. Тут война…
Два комсомольца жили в окопе. Днем и ночью они следили за врагом. Бывало, захочется песню запеть, крикнуть. Желание неисполнимое и, быть может, потому особенно сильное.
Ночью в окоп вползали гости. Или Думичев шепотом споет озорную частушку, рассмешит и полезет дальше, к финским минам; или политрук принесет листок с новостями из газеты. «Днем прочитаете».
Пришел командир взвода, угостил табачком и шепотом сказал:
— Вчера Исайчев снял шюцкоровца. С тысячи метров, между прочим.
Сокур понимал, к чему это сказано. Исайчев — снайпер, и Сокур — снайпер. Он спросил, какой у Исайчева счет.
— Двадцать, — шепнул командир взвода. — Вам не хватает двух.
— Андриенко жалуется, что стрелять не разрешаете…
— Отсюда не разрешаю. Пожалуйста, вылезайте на шоссе. К железнодорожной насыпи. Оттуда можете действовать.
Утром в окоп приходил Мандебура. Роста он маленького, по ходу сообщений идет, почти не сгибаясь. Мандебура приносил котелок с борщом и манерку с кашей.
Сегодня Мандебура запоздал. Капли пота выступили на его красном лице. Сокур удивился:
— Что ты как бурак?
Мандебура молча передал бойцам обед.
Обедали по очереди. Кончил Андриенко, взял котелок Сокур. Мандебура все кряхтел и наконец не выдержал.
— Петро Трофимович, я не хотел вам аппетит портить. Шел я и думал: останетесь без борща и без Мандебуры. Та погана собака на дереве под скалой стреляет и стреляет…
Сокур передал котелок Мандебуре:
— Подержи маленько, я мигом вернусь.
Он взял снайперскую винтовку и пополз из окопа назад, в лес. Осторожно вылез на шоссе. По-пластунски пересек его. Тихонько подтянулся к железной дороге, лег под насыпью и прицелился.
До скалы отсюда дальше, чем из окопа. Но лиственница хорошо видна. Крона на ней по-прежнему густа. Сокур выстрелил, и часть кроны опала.
Ночью Сокур снова вылез к железной дороге. Оттуда он свернул к границе и неслышно пересек «ничейную» землю.
Андриенко через амбразуру всматривался, но и он не заметил ничего подозрительного.
Сокур снял с финна автомат, пистолет и набрал полную каску разрывных патронов. С этими трофеями он повернул назад и залег на камнях у шоссе. Когда к скале пришла смена «кукушек», Сокур расстрелял и смену.
Андриенко хотелось помочь товарищу. Он набил старую гимнастерку сучьями, вложил внутрь две колодочки, привязал к этому чучелу каску и пристроил его подальше от окопа, за валуном. К колодочкам Андриенко привязал две длинные веревки, он их держал в окопе, как вожжи. Сокур выбирался к железной дороге, а его товарищ дергал за веревку и поднимал чучело. Финские «кукушки» открывали огонь. Андриенко тянул за другую веревку — чучело падало. Сокур стрелял по «кукушке».
Изредка Сокур уходил в тыл. К лесу вела узкая канава; по ней протянули телефонный провод. Сверху Репнин прикрыл канаву ветками. Сокур был вынужден передвигаться по канаве ползком. За нашей проволокой встанет и смотрит с высотки на финнов, на свой окоп. Кажется странным: отчего финны окоп не замечают? Ведь вот он, под теми камешками.
Однажды в блиндаже взвода его встретил Мандебура.
— Кипяток у нас есть. Можно баню устроить, Петро Трофимович.
Сокур стал мыться. Мандебура опять не вытерпел:
— Против нашей точки повадились финны ходить. Подстрелят Мандебуру — кто же вам борщ принесет?
— Что же ты за боец! Возьми да убей их!
Сокур наскоро помылся и вышел на высотку. Только Сокур там появился, у самого уха просвистела пуля. Сокур упал плашмя и укрылся за камнем. Он снял каску и чуть высунул ее; о каску тотчас шлепнулась пуля. Сокур оставил каску на камне, а сам отполз в сторону. По каске стреляли. Сокур выследил стрелка и снял его.
Мандебура сказал:
— Вот и с легким паром, Петро Трофимович!
Сокур ответил сердито:
— Ночью ползи за оружием. Это мой личный подарок тебе, Мандебура. Не заберешь — борща больше не носи…
* * *
Второй день у финнов суета. У самой границы гул моторов. К перешейку подошли танки. Выползли офицеры в незнакомой форме. Они разглядывали в бинокли наш передний край.
— Ругаются, — шепнул Сокур. — Танкам тут не пройти.
— Кто такие? — спросил Андриенко.
— Немцы, — коротко ответил Сокур.
Стекла бинокля уставились на окоп. На какое-то мгновение они против амбразуры.
Но немец повел биноклем в сторону: он ничего не разглядел под грудой сучьев и камней.
* * *
Июньская ночь стояла над фронтом. В пазы меж бревен смотрело бледное небо. У амбразуры дежурил Сокур.
Андриенко лежал на спине и считал звезды. В пазах между бревнами и камнями двенадцать звезд. В щели над головой одна, крупная.
— Петро, на Украине звезды такие же? — тихо спросил он.
— Нет, крупнее, — рассмеялся Сокур. — Неужели над Ханко другие звезды подвешены?..
Сокур смотрел в амбразуру и думал о родной Украине.
Странная тут местность, в этой Финляндии. Будто все переломано гремучим штормом, навалено одно на другое. Далека, далека Украина. Цела ли родная Демковка?..
Тихо над просекой на узком перешейке, тихо, как до войны. Ветер упрятался куда-то в небеса. Только в заливах с двух сторон шелестит волна. И Андриенко что-то бормочет про звезды.
Сокур увидел на перешейке тени — семь сломанных теней падало со скалы.
— Довольно про звезды, — он толкнул товарища, — доложи командиру: вижу семерых разведчиков.
— Семеро разведчиков у финской проволоки, — сказал в телефон Андриенко. Он накрыл голову шинелью и старался говорить возможно тише. — Лезут на свое минное поле. На ловушки Думичева.
— Пропустить и продолжать наблюдение, — ответил командир взвода.
Два комсомольца насторожились в окопе. Четыре глаза глядят в амбразуру: два черных — Сокура, два серых — его товарища.
— Семеро разведчиков у финской проволоки! — доложил командир взвода в штаб батальона. — Проход через вражеское минное поле закрыт саперами.
— Финская разведка переходит рубеж! — передали дальше в штаб соединения. — Слышим взрывы. Подрываются на ловушках.
«Начинают!» — понял Кабанов; он ждал в эту ночь штурма.
Сигнал шел дальше — к артиллеристам, на аэродром.
Кончилось затишье над просекой. Взметнулась позади окопа земля, и в лесу упала высокая сосна.
На финской стороне вспыхивали зарницы. Снаряд за снарядом рубили за просекой лес. Мины рвали проволоку на «линии Репнина».
Два бойца притаились в окопе. Над окопом в один ряд лежали бревна. Над бревнами камень, на камне хворост. Рядом ударила мина, хворост загорелся.
Дым затуманил звезды на небе. Стало душно, горько дышать.
— Выкуривают. — Андриенко вытер слезы и всем телом прижался к товарищу.
— Не выкурят! — прошептал Сокур.
Над амбразурой горела маскировка. Желтое пламя закрыло кругозор. В пламени мелькали фигурки людей.
— Два взвода перешли границу, — доложил командиру Сокур. — Маскировка над окопом сгорела. Разрешите в случае необходимости стрелять?
— Разрешаю.
Хворост над окопом догорал. Дымились камни, пламя стихало. Потянуло влажным ветерком с залива. Но тут в амбразуру ударила земля. Разорвалась мина, и землей забило просвет.
Сокур сбросил с доски шинель. Доской он пробуровил амбразуру…
Бледное небо светлело. Окоп окружали финские стрелки. Свободен остался только ход сообщений — путь в тыл, к своим.
— Отходить не будем? — спросил Андриенко.
— Останемся здесь, — ответил Сокур.
Они вышли из окопа и встали в канаве — спиной к спине. Каждый держал в руке по гранате. Один бросал вправо, другой — влево.
— Закрывай проход, — сказал Сокур.
Андриенко подтащил к канаве бревна. Бревно на бревно — и ход закрыт.
— Одни остались… — вздохнул Андриенко. — Может, помирать придется, Петро Трофимович.
— Поживем еще. Ты стой тут. А я пойду гляну в амбразуру.
Сокур и Андриенко отбивались вдвоем. На войне это называют круговой обороной.
* * *
В ту ночь Маннергейм приказал любой ценой захватить Ханко. Флотилия катеров пыталась прорваться в бухты полуострова. С запада и с востока шюцкоровцы атаковали батарейцев на островах. Авиация и артиллерия «Ударной группы» не жалели бомб и снарядов. Но нигде, за исключением перешейка, противнику не удалось перешагнуть наши рубежи.
Удар по перешейку был главным. В узкую горловину шли рота за ротой. На узкой полосе суши держались наши опорные пункты — по два, по три бойца в каждом.
Позади финских рот рычали моторы танков. У самой линии фронта они наткнулись на глубокий ров и повернули обратно. Пехота наступала без поддержки танков.
Финны применили тактику своих учителей — немцев. Они попробовали в карликовом масштабе скопировать и повторить на Ханко все гитлеровское наступление. Пусть русские задыхаются в дыму и огне. Пусть остаются позади, как остались за фронтом германских армий Либава или Брест. Вперед — ценою гибнущих взводов и рот! На материке еще достаточно резервов!
Финны обошли окоп Сокура.
У скалы постукивал финский пулемет. Каску Андриенко рикошетом задела пуля.
— Войди в окоп, — сказал Сокур.
Андриенко встал у выхода из окопа.
— Справа у скалы крупнокалиберный, — доложил Сокур по телефону.
Связь на полуслове прервалась.
Между скалой и окопом упал наш снаряд. Песок и осколки осыпали окоп.
Сокур досадовал:
— Сидим здесь, а поправить не можем…
Второй снаряд угодил в скалу. Захлебнулся пулемет. Одинокая лиственница полетела корнями вперед к заливу.
Сокур пожалел:
— Хороша была ловушка для «кукушек».
В окопе стемнело, в просветах исчезло небо: кто-то лег на бревна и застучал из автомата.
Андриенко схватил Сокура за руку:
— Петро, финн над нами!
— Не волнуйся. Сейчас я его…
Сокур выстрелил в щель между бревнами. Донесся тяжелый стон и шорох. Закапала кровь. В щели над головой вновь открылось чистое небо.
Трое финнов — офицер и два солдата — по ходу сообщений бежали к окопу Сокура. У Сокура и Андриенко осталось только по гранате и снайперская винтовка. Диск автомата пустой. Когда финны подошли вплотную, Сокур поднялся и вскинул над головой гранату:
— Ложись!
Двое солдат упали ничком. Офицер что-то закричал. Андриенко выстрелил из винтовки Сокура. Офицер, раненный, упал.
— А ну, перевернуться на спину! — скомандовал Сокур.
Финны как будто не поняли.
— Андриенко, переведи-ка им на финский!
В лесу загремел голос командира взвода:
— Мандебура! Доставить мне Сокура с Андриенко живыми или мертвыми!
— Так мы здесь! — крикнул Андриенко. — Сюда идите!
К окопу бежали бойцы.
— Петро Трофимович! — кричал Мандебура. — А мы думали, вы зовсим убитые.
— Не зовсим, Мандебура, не зовсим. Осторожнее, не споткнись. Раздавишь трофеи…
Над просекой светило утреннее солнце.
Мандебура ходил кругом окопа и считал:
— Трое пленных. Тринадцать убитых…
— Наверху еще четырнадцатый. — Сокур показал на камни — там лежал убитый автоматчик. — А ты, Мандебура, подобрал мой личный подарок?
— Уже открыл боевой счет, — похвастал Мандебура, тряхнув трофейным автоматом.
— Оставайтесь, Мандебура, здесь, — приказал командир взвода, — а вы, Сокур, ведите пленных в штаб батальона.
Сокур повел пленных по канавке к лесу.
* * *
Первый, бой на Петровской просеке длился ночь и все утро. К полудню восстановилась прежняя линия фронта. Штурмовой батальон финнов погиб бесславно и без пользы для планов своего командования: ни одного клочка Гангута противник не захватил.
Сокур выбрался с пленными в лес, оттуда на шоссе и направился в штаб батальона.
Его обогнала повозка с ранеными.
— Садись, Петро, подвезем, эти теперь сами притопают! — крикнул знакомый санинструктор.
Сокур отказался. Пленные, правда, не собирались бежать; они, кажется, были рады, что выбрались из боя живыми. Но доставить их к командиру батальона Сокур должен сам.
Недалеко отошел Сокур, когда с финской стороны засвистел снаряд. Пленные легли на шоссе. И Сокуру хотелось прижаться к земле. Но равняться с врагами совестно. Он стоял.
Снаряд оказался необычным — по лесу и по дороге разметало серые листки.
Сокур поднял один листок, прочитал и рассмеялся. Листок был адресован лично командиру батальона и сочинен, видимо, заранее, до штурма. Финны писали: «Русские солдаты! Вы почувствовали силу нашего первого удара. Бегством от нас не спасетесь. Позади вас море. Сдавайтесь, или мы сотрем вас в порошок».
Сокур спрятал листовку в карман и прикрикнул на перепуганных пленных:
— А ну, вояки, шагу…
Перед землянкой штаба батальона очередь: толпа пленных ожидала допроса. Допрос вел командир батальона капитан Сукач вместе с капитаном Граниным, «блоха» которого стояла возле КП.
Гранин прослышал про пленных и приехал, чтобы расспросить их про Моргонланд. Его все еще интересовало: почему взорвался маяк? Но, допросив с десяток солдат, он так ничего и не добился. Финны разговаривали охотно. Они выкладывали все, что знали про свои части, и назойливо добавляли: «Русская артиллерия — это страшно».
— Что это за «языки»? — корил Гранин Сукача. — Хоть бы одного офицерика приволокли!..
А тут как раз и появился Сокур. Его пропустили в штаб вне очереди: офицера привел!
— Двойная вам благодарность, — обрадовался Сукач. — Спасибо за службу от меня и от товарища Гранина.
— Служу Советскому Союзу! — ответил Сокур и замялся, стесняясь постороннего командира.
— Что у вас еще?
— Письмо вам, товарищ командир, — осклабился Сокур. — Можно сказать, личное…
Сукач с удовольствием прочитал вслух заглавие подобранной Сокуром листовки:
— «Русскому капитану Якову Сидоровичу Сукачу». Здорово, не забыл меня Маннергейм!
Гранин спросил:
— Маннергейм тебе сват или брат?
— Породнились на Карельском перешейке, — ответил Сукач.
Сокур понял, что он здесь больше не нужен.
— Разрешите идти, товарищ командир?
— Идите. Передайте командиру взвода: вам трое суток отдыха.
— Есть передать командиру взвода… Только где же сейчас отдыхать… Разрешите остаться в роте, товарищ командир?
— Дело ваше. А трое суток за мной, как в сберкассе. Когда откроем дом отдыха, сможете получить сполна.
На передний край Сокур вернулся ночью.
Над просекой горели финские ракеты. Боясь контратаки, противник всю ночь стрелял из пулеметов и автоматов. «Психуют», — думал Сокур, пробираясь к окопу. Он с досадой отметил, что его окоп освещен, как театральный подъезд.
Сокур полз по канаве. На опушке леса он столкнулся с саперами. Думичев и его товарищи уже занялись обновлением «линии Репнина».
— Что, Петро Трофимович, рассекретили вашу хату? — тихо спросил Репнин, увидев хмурого, измазанного землей Сокура.
— Отслужила свое, товарищ лейтенант. Никакого наблюдения теперь оттуда не будет.
— Для вас Думичев новую точку построит. Со всеми удобствами.
— За удобства — благодарю. Только разрешите строить самому, без Думичева.
Репнин удивился:
— За что вы нашего комсорга обижаете, Петро Трофимович?
— А за то, что профиль всех окопов и ходов сообщений он подгоняет под свой рост.
— Ах, вот что! Ну, тогда поставим вам хату в полтора этажа.
Думичев в ту же ночь начал строить новый секретный окоп.
А на другой день, когда на переднем крае стало известно про письмо маннергеймовцев Сукачу, Думичев убедил Репнина, что на письмо надо достойно ответить. Он срубил тонкую сосну, обтесал ее и на макушке пристроил нечто вроде ракетницы. Сооружение это он вкопал в землю на просеке.
На лист бумаги Думичев наклеил вырезанные из местной газеты карикатуры: фашист, приглашающий русских в плен, кричит: «Рус, сдавайся, ты в плену!» — «Да ну!» — отвечает боец, вонзая в фашиста штык.
Крупными буквами Думичев от себя добавил:
Под ударом Сукача
Финны дали стрекача!
Письмо он запечатал в пустую гильзу от ракеты, перевязал ленточкой, вложил гильзу в ракетницу на конце шеста, шест отогнул в сторону, и, отскочив, отпустил, как тетиву.
Снарядик перелетел через просеку.
