В иноземных государствах, да и в самой Москве не переставали удивляться, как могли донские и запорожские казаки без всякой помощи в слабо укрепленном городе выдержать осаду несметной вражьей силы и выйти напоследок победителями?

Победа и ратная доблесть казаков была невыгодна многим недругам Руси и враждовавшим между собой боярам. И стали расползаться по Москве неведомо откуда слухи… Отсиделись, мол, казаки потому, что погода была холодная да дождливая, а непривычные к ней турки все позаболели и осаду держали худо. Другие утверждали, что отсиделись они, мол, потому, что турецкие воины все повымерли от голода. В Крыму-де голод стоит, третий год жары великие, земля выгорела, а который кормишко и был, и тот саранча поела.

Какие-то свидетели-очевидцы привозили в Москву о том даже памятные записки.

Из Царьграда митрополит Мелетий Браиловский писал в Москву: «В Крыму большой голод. Такого голода не бывало с того времени, как Крым утвердился. Хлеба купить негде и не на что. Ожидайте нового нападения татар, потому что в Крыму татары едят человечину. Татары придут за полоном. Султану нужны полоняники на каторги. Спрос на невольников пошел в гору, особенно на русских. Ждите нападения на Черкасск, Маныч, Медведицкий, Раздоры. Магмет Гирею дан указ султаном: „не мешкая идти на Московское государство…"»

Слухи всякие ползли по Москве, но толком никто не знал, что и как будут решать по поводу Азова сам царь и его ближние бояре.

Царь принял атамана Наума Васильева, есаула Федора Порошина, Томилу Бобырева в своих хоромах. Глаза у царя были слезящиеся, красные. Тело немощное, лицо желтое, распухшее от водянки. Он принял казаков, сидя в высоком царском кресле. Долго молча вглядывался в лица казаков, потом спросил:

– Хорошо ли доехали?

Васильев ответил:

– Доехали хорошо. По всей нашей длинной дороге нас поили и кормили. Со всех ближних деревень выходили мужики, провожали и встречали нас по-доброму.

– Стало быть вы, наши дорогие гости, не в обиде?

– Помилуй, царь-батюшка, за что же нам быть в обиде? От такой щедрости и ласки в обиде быть никак нельзя.

– А на Москве какая вам встреча была?

– На Москве нас встретили еще лучше. Палили из пушек, били в барабаны, звонили в колокола. Таких встреч нам, донским казакам, еще не было. Похвалу и благодаренье мы приносим тебе, наш великий государь и царь-батюшка. Сердца наши переполнялись великим счастьем и великой радостью.

– Приятно мне слышать ваши слова. Лихачев запишет вашу радость в царскую бумагу.

Думный дьяк Федор Федорович Лихачев стоял возле царского кресла. Он переминался с ноги на ногу и только шевелил губами, желая что-то сказать, но не решался.

Царь, видно, уже устал. Он передохнул тяжело и затем снова заговорил:

– Живы ли, здоровы ли атаманы на Дону?

Васильев ответил:

– Татаринов убит. Осип Петров весь изранен. Иван Каторжный тоже ранен был. Алексей Старой тоже. Михаил Черкашенин многажды ранен и остался без глаз.

Царь долго молчал, словно припоминал что-то, о чем-то далеком думал. Видно, вспоминал он, как догадались казаки, свои несправедливости к атаману Алексею Старому. Не раз приходилось государю видеть и старейшего атамана – Михаила Черкашенина. Жаловал Михаил Федорович своей царской казной и вниманием атамана Ивана Каторжного. Да и Наума Васильева он знал хорошо.

– Много ли побили вы татар и турок под крепостью?

– Да тысяч за сто навалили под городом, в самом городе, на Дону перетопили и на море.

– Похвально. А много ли потопили турецких кораблей?

– По нашей смете турецких кораблей было поболе шести сот. Ушло их из-под Азова неведомо сколько, но, как видно, самая малость. Мы их топили, жгли, а частью корабли их пометало море.

– Похвально.

– Привезли мы, государь, в Москву самое большое турецкое знамя. Других знамен, которых мы взяли у турок и татар великое множество, мы не взяли. А на большом знамени срисована персона султана Ибрагима.

– Похвально. Принеси-ка то знамя, Федор Федорович, глянуть охота мне на султанскую персону.

Лихачев быстро вышел за дверь и вскоре вернулся с турецким знаменем.

Царь долго и внимательно рассматривал знамя с изображением турецкого султана.

– А много ли казаков погибло?

– Казаков погибло малым более трех тысяч.

– Не так-то много, но тоже люди наши, русские.

Царь встал, перекрестился дрожащей рукой и повелел Лихачеву писать указ:

– «Всех донских воинов, павших под Азовом за православную веру, поминать, за их службу, за кровь и за многое осадное терпение, в Москве, во всех городах и монастырях».

Казакам царский указ был приятен. Они подумали, что раз так, то их дело, пожалуй, сладится.

Царь повелел принести саблю, которую он хотел даровать казачьему атаману, что первым окажется в Москве после осады Азова. Велел он составить похвальную грамоту и указ о награждении всех прибывших казаков. Лихачев написал по воле царя память в приказ Казенного двора дьякам Григорию Панкратову и Алмазу Иванову, что «государь, царь и великий князь всея Руси Михаил Федорович пожаловал донского атамана Наума Васильева, да есаула Федора Порошина, да двадцать четыре человека казаков за их службу: атаману ковш серебрян в две гривенки, камку-куфтерь десять аршин, тафту добрую, сукно лундыш доброе, сорок соболей в сорок рублев; есаулу камку-кармазин десять аршин, сукно лундыш доброе, сорок соболей в двадцать пять рублев; казакам, двадцати четырем человекам, по сукну английскому доброму да по тафте доброй. То все государево жалованье дати при нем, государе, а имена их поставлены под сею памятью».

Память была послана с Петром Борисовым, и тот вернулся вскоре с государевым жалованьем. Государь тут же одарил им атамана, есаула, Бобырева. Казакам роздали царское жалованье позже. Царь велел послать на Дон пять тысяч рублей, вина, хлеба, знамя новое взамен сгоревшего в Азове, изготовить новые колокола взамен разбитых, закупить новые церковные книги, послать два пуда ладану, кресты церковные, образа взамен сгоревших.

Царь говорил с казаками долго и расспрашивал их обо всем: бывала ли помощь от других людей, кто нынче хан в Крыму, крепко ли разорены казачьи городки. Атаман Васильев отвечал царю на все его вопросы так, как велело Донское войско.

Царь обратился к Томиле Бобыреву как будто с некоторой укоризной:

– Ну, а ты, детинушка, по какой причине задержался на Дону? По какой причине царя ослушался? Вестей не писал, в Москву не вернулся сразу и на Валуйки с Дона не приехал. Не достоин ли ты моего наказания?

– Помилуй, царь-батюшка, – заступился Наум Васильев, – без него на Дону нам бы не справиться ни на море, ни на суше.

– Ой ли? Так ли? Из валуйского доброго человека превратился в беглого?

– Какой же он беглый? Он нес на Дону твою царскую службу не в пример другим. Он и на море ходил, топил корабли турецкие, и на вылазках был, и на стене крепостной стоял во весь рост и знатно бил татар и турок, испанцев, немцев и итальянцев. Размахнется дубиной – падают. Ударит дубиной – лежат мертвыми. Томила Бобырев нам был с руки. Да и милость твою, царскую, к нему на Дону все хорошо знали. Ты же ему кафтан дарил, а Евдокиюшке, его суженой, на платье. На великих радостях на Валуйках стольник и воевода Федор Иванович Голенищев-Кутузов такую свадьбу ему с попом Сергием да всем честным народом справил, что такой и в жисть не бывало. Воевода на Валуйках ничего не жалел. Да и самые простые люди ничего не жалели. Дарили Томиле Бобыреву всякую всячину: рубахи снимали с себя при людях, давали платья, лапти и сапоги. А воевода, дай бог ему великого долголетия, подарил Томиле свое седло дорогое, татарское, саблю турецкую да малый ковшик золотой. Куда ни придет Томила на Валуйках, угощают его самым лучшим вином и медом.

– Валуйский воевода всегда чем-нибудь похвастается. Давно его знаю. Прямо хоть в острог сажай. Всем свои порядки вставляет. Вперед царя забегает. Не дело. Наверное, перепились там, передрались? – спросил царь.

– Малость попили. Но на такой свадьбе выпить можно. Все шло чинно, достойно.

– Ну, коль так, то и мне надо подарить Томиле Бобыреву да его Евдокиюшке свой подарок. Из своей казны дам я ему пятьсот рублев денег, кож цветных на сапоги – персидского сафьяну, персидскую шаль, свой малый золотой ковшик с пометой: «Бесплатно – царская!»

Томила низко поклонился царю…

В тот же день царь обедал в Столовой избе с боярами и с казаками. За обедом он снова похвалил казаков, отпил в честь их несколько глотков фряжского вина. А под конец, когда атаман Наум Васильев сказал царю, что Азов-город должен быть взять под великую царскую руку и в том главная цель их поездки, – царь крепко задумался, повел глазами по лицам бояр.

– Нам, атаману и донским казакам, – говорил Наум, – которые приехали в Москву, назад без царского ответа ехать на Дон ни при каком случае нельзя. В Азове надо ставить воеводу, дать царское войско. На пустом месте без хлеба, без постоянной царской помощи нельзя жить дальше и держаться! Мы брали Азов на счастье твоего сына Алексея Михайловича. А каково же счастье? Складывать головы? Кровь беспрестанно лить? Терпеть всякие праведные и неправедные нужды? Возьми Азов, государь-батюшка! Смилуйся над своим сыном и над нами, несчастными. Оттого у тебя будет только одна большая выгода и надежная защита твоего государства. Не теряй времени!

– Погоди, погоди! – закашлявшись, сказал царь. – Такое важное дело мне одному не под силу поднять. Так, походя, за столом, дел важных государственных не решают. Уж больно ты быстро затараторил! С чего бы это? То сидел молча, подарки принимал, а то – гляди! Отыскался мне быстренький! «Возьми Азов!» Как так взять?! А что бояре скажут? Что наши русские послы о том ныне мыслят? Возьми Азов, а завтра с турками воевать!

– Но, великий государь, мы и нынче с турками воевали. И завтра будем воевать! И мы же завсегда в ответе. И мы же не только перед тобой, но и перед султаном, как нас там величают послы твои, – воры и разбойники!

– Погоди! Погоди! Не распаляйся тут больно шибко. Манеру какую взяли непристойно беседы вести с царем. Эдак мне недолго и выслать вас вон из Столовой избы! Да этого дела и бояре с царем не решат. Для этого надобно собрать Земский собор. Собрать со всех городов российских лучших людей, совет с ними держать сообча от всей русской земли. Эко, хватил! А собор Земский собрать – это тебе не в один день сделать можно, не в два. Да и правду ли вы говорите, что в Азове остались одни разбитые стены, башни да место пустое? То еще надобно точно сверить. А чтобы все то сверить, надобно нам спешно послать в Азов надежного человека да все в точности и сметить…

– Все сказанное нами истинная правда. Мы, царь-батюшка, ложью перед тобой не живем. Пошли человека. Собери собор. Опроси людей, к которым ты доверие свое имеешь, но Азов нам покидать нельзя. Азов – твоя вотчина!

– Моя? Да где это записано? Записано другое, что на азовское взятие нашего повеления вам не было. То все шло от вас самих.

Бояре удивились смелой речи Наума Васильева. Такого они давно не слыхивали. Они помнили смелую речь атамана Алексея Старого. Но он же и поплатился за нее ссылкой на Белоозеро да пыткой в подземелье. А что будет за такую речь атаману Васильеву, и они не знали.

Есаул Порошин, заговорил еще круче, еще смелее. Царь оборвал его и сказал, поднимаясь:

– А тебе, беглый холоп князя Никиты Ивановича Одоевского, прыщ на Дону, помолчать бы следовало. Сибирь по тебе да по твоей отпетой голове давно скучает. Сядь в угол да прикуси язык! Наговорил! Бери да присоединяй Азов к Московскому государству! Государь мне нашелся! Защитник Дона! Мы их встречаем колокольным звоном, барабанным боем, громом пушек, награждаем, деньгами жалуем, а они сидят за царским столом в Столовой избе, хлеб-соль царскую едят, вино пьют и лаются с царем. Да где это видано? В каком это государстве делается?

Царь затрясся весь и, едва передвигая ноги, грозно оглянувшись, пошел к выходу, опираясь на палку.