Книга 3.
Глава 1
...Миновала зима 1651 года. Покрылись робкой, нежной зеленью берега рек. На тысячи миль лежала дикая степь. Из далеких южных краев шли на Украину ровными треугольниками журавлиные стаи.
Весна приближалась, солнечная, ветреная, загадочная.
Мартын Терновый сопровождал гетманича Тимофея Хмельницкого в Крым.
Когда Мартын услыхал, что в Бахчисарай выезжает посольство и Лаврин Капуста подбирает людей сопровождать Тимофея, он опрометью кинулся к Капусте. Чуть в ноги не повалился. Капуста знал, почему так просится в эту поездку казак Терновый. Успокоил его:
– Добро, поедешь.
...И вот Мартын едет степью. Навстречу то и дело попадаются казацкие загоны, торговые обозы со стражей, множество людей верхами, на телегах, пешком. И все на Чигирин, Корсунь, Киев.
Когда вдали возникли подернутые дымкой просторы Дикого Поля, людей стало меньше. Ехали осторожнее, береглись, как бы внезапно не наскочить на татарскую засаду, высылали вперед разведку, ночью на стоянках выставляли дозоры.
Дикое Поле встретило ветрами. Прошлогодний курай катился до самого края неба. Ночью над головами бездонная ласковая синева. А в сердце у Мартына тревога. Он исхудал, побледнел. Затуманенным взором смотрит он вдаль, поглядывает на небо, слушает, как рассыпают веселое «курлы» журавли, а сам ничего не замечает и не слышит. Неотвязно стоит у него перед глазами страшная ночь, пережитая зимой в Красном... Из круговорота воспоминаний память выхватывает: мушкетный выстрел, звон стекла, крик сотника Булавенка, упавшего на пороге под тяжким ударом шляхетской сабли.
...Драгуны Калиновского наскочили среди ночи. Ворвались в Красное сразу со всех сторон. Знали, проклятые, что полковник Нечай ночует в поповском доме... Данило Нечай в одной рубахе, с саблей в руке, вскочил на неоседланного коня. Крикнул Мартыну и еще нескольким казакам:
– За мной!
Мартын рубился бок о бок с Нечаем, и вокруг них, как капустные кочаны, валялись головы жолнеров. Казаки пробились к замку и засели за стенами. Но нечего было и надеяться, что отобьются. Железным кольцом охватили замок жолнеры Калиновского. Яростно кричали казакам:
– Выдайте нам Нечая – всем жизнь даруем!
Нечай понимал: спасения не будет. Раненный в плечо и голову, он на миг прислонился к каменной стене, чтобы перевести дух. Поманил пальцем Мартына. Как сейчас, видит Мартын горячий блеск Нечаевых глаз, слышит его хриплый голос:
– Приманим огонь на себя, а ты через восточные ворота вырвись, скачи к гетману, пока не поздно, скажи – Нечай... – Замолчал. Подумал и махнул рукой:
– Нет, не надо... Скажи – Калиновский ударил, хочет захватить Брацлав и прорывается на Винницкий шлях... Надо, чтоб знал гетман, Богун... Скачи, Мартын!
– Может, и вы со мною... – робко предложил Мартын.
Полковник гневно толкнул его в грудь:
– Нечай не бежит. Запомни это, казак. Скачи! Не мешкай!
И вдруг бессильно опустился на землю.
– Воды! – простонал он.
Воды не было. Мартын наскреб горсть снега и поднес к губам Нечая.
– Продали меня, – сказал полковник, отдышавшись. – Знаю, кто продал.
Подлюга Ковалик Демид. И Капусту, видно, продает. Ты скажи там, чтоб не верили. Вчера, когда он письмо привез, был не один, а с каким-то шляхтичем, мне сразу подумалось: что-то неладно. А нынче днем, как проведал, что я еду в Красное, исчез, – видно, к Калиновскому подался. Ты передай. Ну, будет. – Держась руками за стену, поднялся, обнял Мартына. – Прощай, Мартын. Иди.
...Привольно в степи. Катит ветром курай. Среди рыжих, выжженных прошлогодним солнцем трав мелькают ранние, нежные цветы. Далекий стелется путь. Можно думать, вспоминать, мечтать. Молча едут казаки. Каждый погрузился в свою думу.
...Снова перед глазами Мартына зимняя ночь. Вьюга, лютый ветер.
Колючий снег засыпает глаза. Храпит конь. В небе пылает зарево: это жолнеры жгут села. Конь бешено бьет копытами утоптанный шлях. У Мартына одна мысль: скорее бы доскакать до Чигирина. Скорее!
Около села Верхний Брод, в десяти милях от Чигирина, конь пал. Мартын бросил коня, седло, побрел пешком. Постучался в первую дверь на околице.
Прохрипел в лицо заспанному селянину:
– Коня!
Мужик только охнул, увидев лицо Мартына. Метнулся в конюшню. Через минуту Мартын скакал дальше. А на рассвете стучался в чигиринские ворота.
Недовольному сторожу только крикнул в упор:
– Нечая шляхта обложила!
***
...Шелковыми волнами плещет в лицо ветер с юга, а Мартыну чудится, что глаза ему засыпает снег, что вокруг та страшная февральская ночь. Вот перед ним сухощавый, низенький Капуста, вот гетман, положив ему руки на плечи, вытягивает из него слова, а Мартын уже ничего не может сказать, язык отнялся, бешено колотится сердце...
Через несколько дней дознались. Погиб полковник Данило Нечай. Только нескольким казакам удалось вырваться из осады. Они завернули в попону отрубленную польскими жолнерами голову Нечая и привезли ее в Чигирин.
Жолнеры Калиновского сожгли Красное, а затем двинулись на Шаргород, Мурахву, Черниевцы. Остановясь под городком Стена, пробовали взять его, но казаки, посполитые и мещане отбили приступ, и тогда войско Калиновского повернуло на Ямполь, где как раз в это время происходила ярмарка и не было никакой охраны. Жолнеры ворвались в Ямполь, порубили множество безоружного народа, разграбили город и сожгли его...
Мартын Терновый остался на службе в гетманском полку. Гетман не сидел на месте. То жил в Умани, то в Белой Церкви, с неделю гостил в Корсуне, у Ивана Золотаренка, ездил под Чернигов. В Чигирине оставался Капуста, и Мартыну не раз приходилось по его поручению разыскивать гетмана, возить ему грамоты.
Едет Мартын по степи и мучится. То надеждой себя тешит, то охватывает его тоскливое отчаяние. Кто знает, найдет ли он Катрю? Сколько месяцев прошло? Все могло статься. Лишь бы какой беды не приключилось с ней. А может, погибла Катря? Может, продали ее в Туретчину? Но Иван Неживой уверяет, что татары красивых дивчат в Туретчину не отдают. Немалый раздор из-за того между султанским визирем и ханом...
Посольство гетмана не мешкало. Приказ Хмельницкого был – ехать быстрее и добиться, чтобы орда еще до Пасхи выступила на помощь гетманскому войску. Тимофей ехал впереди, с ним рядом – сотник Иван Неживой.
– Поедешь, старый лев, с молодым орленком, – напутствовал гетман сотника, – научишь его разуму казацкому, недаром ты зубы проел на татарских плутнях. Язык знаешь, людей среди них знакомых имеешь, даже друзей...
– Как не иметь, гетман, – отозвался Неживой, – пять лет пленником хана был. Они меня помнят, я – их.
Гетман наказывал: вручить подарки хану, визирю, мурзам, а где надо – деньгами подмазать, для этого велел казначею Крайзу выдать послам десять тысяч злотых. Если татары будут спрашивать Тимофея, поехало ли гетманское посольство в Москву, говорить одно: «Того не ведаю. Я к тебе, хан, с отцовским поручением прибыл – напомнить, что пришла тебе пора выполнить договор и выступить с войском».
Посольство не останавливалось ни в городах, ни в селах. Лишь в низовьях Днепра задержались на полдня у Кодака. Из крепости выехало навстречу несколько всадников. Узнав, что за люди и куда путь держат, отворили ворота. В честь гетманича пять раз прогремели пушки с валов.
Тимофей наедине говорил с атаманом Тарасенком. Передал, что гетман велел атаману немедля быть в Чигирине, есть для него важное поручение.
– Панов пощипать? – спросил, посмеиваясь, Тарасенко.
– Не ведаю, пан атаман, – уклончиво ответил Тимофей.
– Что ж, – молвил Тарасенко, отодвигая кварту с медом, – поеду.
Правду сказать, нудно тут, одна отрада – стреляем из луков по беркутам. А помнишь, Тимофей, как этот Кодак страшен был нам два года назад?..
Тимофей не забыл. Разве забудется та глухая ночь... Шли берегом, кроясь в камышах, не жгли костров. Тогда в Кодаке стояло кварцяное войско, тогда еще страшны казались панцыри и пушки... Все прошло!
– Правду отец говорил по-латынски: «Ману факта, ману деструо», – весело сказал Тимофей.
– "Рукою сделано, рукою разрушаю", – отозвался задумчиво Тарасенко, – хорошо сказано. Не ждали паны, что мы с ними так рассчитаемся. Не ждали.
Снова быть войне, Тимофей?
– Не миновать.
– Повоюем. – Тарасенко потер лоб загорелой жилистой рукой, на которой нехватало двух пальцев. Заметив взгляд гетманича, пошевелил короткими обрубками. Пояснил:
– За это благодарить я должен тех, к кому путь держишь. Ну, может, когда-нибудь посчастливится, отплачу.
– Для них свое время!
В маленькой горнице было прохладно. В печи слабо горел огонь. Тимофей зябко повел плечами. Налил себе в кубок меду, выпил. Тарасенко поднялся.
Сквозь оконце, затянутое пузырем, слабо просеивалось солнце.
– Пойду прикажу, чтобы на дорогу поесть дали твоим казакам, а ты на лежанке опочинь малость, не повредит.
Тимофей прилег. Слушал, как за стеною кричал на кого-то Тарасенко.
Потом отдался своим мыслям. Вторично ехал он в Бахчисарай. Как говорил хитрый турок Осман-ага: «Все реки текут в Черное море». Да и он ему неплохо тогда ответил! Закрыл глаза. Замелькали чигиринские дни, заботные и тревожные. Вот и теперь, как вспомнишь их, тяжело на сердце. Много усилий стоило уговорить отца, чтобы послал его в Бахчисарай к хану. А все из-за проклятого Выговского. Обожди, писарь! Дождешься своего злого часа.
Крутил, крутил, а все-таки по-твоему не вышло. На изможденном, суровом лице Тимофея промелькнула легкая усмешка и тотчас растаяла. Другие заботы растопили ее. Управится ли он там, в Бахчисарае? Должен! Хан хитер, визирь – коварен. Он это хорошо знает.
Сердце волновало еще иное. Виделся ему далекий край и далекая девушка с чудесным именем Домна-Розанда. Не задумал ли он, Тимофей, неосуществимое? Может быть, прав сотник Неживой, когда говорит: «На что тебе Лупулова дочка, не годится казаку брать в жены дочь господаря, не с царями тебе родниться». Смешно! Почему бы и не жениться на дочке господаря? Даже отец одобрил. С тех пор как Тимофей увидел в Бендерах Домну-Розанду, покой оставил его: одной надеждой жил – снова увидеть. У отца, – он говорил Тимофею, – были свои замыслы: женится Тимофей на Домне-Розанде – Лупул будет верным союзником против короля польского.
Не спалось Тимофею. Поднялся с лежанки, торопливо надел кунтуш и вышел из дому. На майдане уже ожидали казаки. Мартын Терновый, хмурый и молчаливый, подвел гетманичу коня. Садясь в седло, Тимофей пошутил:
– Не тужи, брат, вызволим твою Катрю!
Конь гетманича нетерпеливо заржал. Тарасенко стиснул на прощание руку Тимофею:
– Счастливо!
– В Чигирине встретимся, – ответил Тимофей, хлестнув плетью горячего коня.
...И снова степь кругом. Низовой ветер с силой бьет в лицо. В степной беспредельности плывет казацкая песня.
На шестой день пути показались белые стены Бахчисарая. Под городом посольство встречали давние знакомцы: брат хана Калга и мурза перекопский Карач-бей с сотней ханских сейманов.
Когда Мартын увидел озаренные сверкающим солнцем стены Бахчисарая, у него тревожно забилось сердце. Там Катря! За этими стенами мучится она.
Тяжелая злоба против лукавых татарских мурз подымалась в нем. Крепко, до боли в пальцах, стиснул рукоять сабли. Сотник Неживой тронул его локтем, тихо проговорил:
– Не дури!
Вечером Мартын сидел на пороге дома, отведенного для Тимофеевой свиты неподалеку от ханского дворца. Рядом, опершись о притолоку, попыхивал люлькой Иван Неживой. Цедил сквозь зубы:
– Терпи, казак. Ко всему приготовься, сынок. Эти разбойники все могли сделать с твоей невестой. Добра от них ждать нечего. Нашею кровью и слезами кормятся. Твое ли только горе за этими стенами проклятыми? Сотни лет грызут, как гиены, тело нашей Украины хан и его захребетники.
– Покончить с ними надо! Чего ждем?
– Горяч ты, Мартын. Так и я когда-то говорил, когда мою жинку в полон угнали. Такой лютый был – вот, кажется, сам все это логово разнесу. А ведь нельзя! Дай с одним врагом управиться – со шляхтой, а после и татары свое получат.
– Сразу бы с ними покончить, – сумрачно проговорил Мартын.
– Так думаешь потому, что Катерина твоя тут. Нет, сынок. Не с татар починать. Король и шляхта страшнее. Уния – как моровая язва для нас. С церкви начинают паны, знают, на какой крючок рыбку брать. Сначала униаты свое возьмут, а там и не опомнишься, как и в костел заставят итти и уж навечно ярмо панское наденут. Тогда и подыхай из роду в род хлопом. Хмель верно поступает, что старается сперва от панской неволи избавить край наш.
И хорошо делает, что бережется: как бы Варшава хана не подговорила в спину нам ударить...
Мерцали в небе крупные звезды. Перекликалась стража перед ханским дворцом. Темно было на душе у Мартына.
На другой день Мартын попал в ханский дворец. Тимофей велел ему быть при своей особе, сопровождать его к визирю. Мартын шел вслед за гетманичем, между рядами ханских сейманов. Вдоль стен и возле каждой двери стояли мускулистые аскеры. Мартын внимательно присматривался к окружающему. Щекотал ноздри сладкий запах расцветших роз, но Мартыну было горько. Пока Тимофей говорил с визирем. Мартын попробовал завязать беседу с ханским аскером. Припомнив все татарские слова, какие знал, начал разговор издалека. Аскер хитро щурился.
– Где дивчата, которых с Украины берут в ясырь? – решился, наконец, задать вопрос Мартын.
Аскер покачал головой:
– О, многое желает знать казак! – Засмеялся. – И зачем это ему нужно?
Для чего знать? Никаких дивчат тут нет! Все это глупости болтают про хана и мурз!
Мартын положил на ладонь аскеру несколько злотых. Тот быстро спрятал деньги. Оглянулся. Если это так интересует казака, то он узнает. Кажется, недавно в гарем привезли несколько десятков девушек с Волыни. Мартын задрожал.
– Теперь? А в прошлом году?
– И в прошлом году тоже привез богатый ясырь Карач-бей.
Так больше ничего и не узнал. Невеселый возвращался Мартын с гетманичем домой.
Помог ему Иван Неживой. Среди ханской стражи оказался у сотника старый знакомый, татарин. За несколько десятков злотых принес он радостную и грустную весть: Катерина была в Бахчисарае, в ханском гареме. Об этом сейман доподлинно узнал от главного евнуха гарема Ибрагима.
У Мартына голова закружилась. Кинуться бы в гарем, зарубить стражу, схватить Катерину...
– И что? – насмешливо спросил Неживой, слушая взволнованную речь Мартына. – Одного сеймана зарубишь, а двадцатеро тебя растерзают...
Бессмыслица! Да не забывай, что ты тут не сам по себе, а в посольской свите. Не так надо дело вести. Жди, казак.
Два дня после этого не заговаривал с Мартыном Иван Неживой. На третий день пришел веселый, подмигнул Мартыну. Сбросил с себя кунтуш, сапоги, растянулся на коврах, сладко потягиваясь. Мартын в нетерпении кусал ус.
– Собирайся, парубок. Сегодня ночью увидишь свою Катрю.
Мартын задрожал. Кинулся к Неживому, сел рядом.
– Как увижу?
Глаза пылали. Не обманывает ли, не шутит ли Неживой?
– Трудное дело было, сынок, – устало проговорил Неживой. – Деньги помогли. Золото все сделает. Спасибо скажи гетманичу, пришлось и у него взять несколько сотен. Нынче ночью придет за тобой ханский евнух. Принесет татарскую одежу, переоденешься, и проведет он тебя в сад, там увидишь Катерину свою...
Помолчал Неживой, глубокие морщины разбежались в ласковой улыбке. По щеке Мартына катилась слеза. Он стыдливо смахнул ее пальцем.
– Не стыдись, казак, коли легче – плачь. Одно приказываю тебе: веди себя там спокойно, не дури. А Катерину твою вызволим. Дай срок!
...Ночью Мартын, одетый в татарское платье, шел вслед за молчаливым евнухом. Стража у тайной калитки, узнав евнуха, дала дорогу. У Мартына пересохло во рту. Тяжело стучало сердце. Евнух шел впереди, вобрав, как птица, голову в плечи. Мартыну казалось – дороге не будет конца. Но вот среди кустов забелели стены. Евнух, не оборачиваясь, поднял руку. Мартын остановился. Евнух пошел дальше один, оставив Мартына. Таинственная тишина стояла кругом. Где-то в вышине захлопала крыльями ночная птица, хрипло простонала и замолкла. Мартын поднял голову. Из-за туч выползла луна.
Беспокойно зашуршал в кустах ветер. Евнуха все еще не было. Уж не задумал ли худое проклятый татарин? Мороз прошел по спине Мартына. Сабля теперь пригодилась бы. Но вспомнил, как старательно обшаривал его евнух. Нашел за пазухой кинжал, всплеснул руками и забормотал: «Не поведу, как можно, как можно?» Насилу Неживой уговорил. Пришлось еще несколько десятков злотых подсыпать в карман. А теперь татарин может сделать с Мартыном все, что угодно. Но нет! Есть еще у Мартына руки. Хватит в них силы, чтобы не сдаться покорно врагам. Мартын насторожился. От стены отделилась темная фигура. Казак узнал легкие шаги евнуха.
– Иди за мной!
Мартыну казалось – сердце вырвется из груди. Спустя несколько минут он очутился в обширной зале, освещенной огнем фонаря. Евнух спокойным движением раздвинул занавес. Перед Мартыном стояла Катря. Он кинулся к ней, протянув руки, и ударился грудью о железные прутья: зала была разделена пополам решетчатой загородкой. Он застонал в отчаянии.
– Катря! – воскликнул он с болью. – Катря!
Катря просунула сквозь решетку руки, положила их ему на плечи. По лицу ее катились слезы.
– Боже мой! Мартын!..
– Катря!
И замолчали. Глядели в глаза друг другу. Казалось, прошла вечность.
Память воскресила далекий Байгород, весеннюю степь, багровый закатный небосклон...
– Мартын, вырви меня из этого пекла! – услышал он ее мольбу и со злобой тряхнул решетку, точно пытаясь сломать ее.
Но железо было холодно и крепко. Где-то сбоку тихонько хихикал евнух.
И Мартын понял свое бессилие. Он прижался лбом к решетке.
– Катря, – проговорил он хрипло, – все сделаю. Жизнь отдам, но тебя тут не оставлю.
Говорил быстро, спеша рассказать ей о своей тревоге и любви, о ночах, проведенных в думах о ней, о своей непоколебимой вере в счастье, о том, что скоро придет свобода для всех навеки, – и вдруг осекся. Зачем он ей все это говорит? Зачем, если, как птице, подрезали ей крылья, замкнули в тюрьме, держат для надругательства... А может быть, уже и надругались?
Может быть? Он не спросил об этом, вернее – не осмелился. Но она поняла его вопрошающий взгляд. И, заглянув глубоко в его глаза, сказала:
– Чиста я перед тобой, Мартын, перед богом и людьми чиста...
Он дрожал. Его Катерина, его сердце! Он бы простил ей все!
– Знай, Мартын, живою им не дамся.
Она тихо и твердо сказала это и прислонилась головой к решетке.
Горячими губами припал Мартын к ее щеке. Шептал на ухо:
– Катря, держись, свет мой, не дам тебе остаться в неволе. Гетман поможет, сын его тут, выкупим тебя, Катря...
Евнух дернул Мартына за рукав:
– Довольно, батыр. Скоро смена караула. Пора уходить.
– Подожди, поганый! – заскрежетал зубами Мартын и швырнул ему под ноги еще несколько злотых.
Проворным движением евнух подобрал деньги.
– Катря!
– Мартын!
А между ними стояла железная решетка, и неведом был завтрашний день.
Снова забормотал за спиной евнух, дергая за рукав:
– Пора, пора, батыр!
– Поцелуй меня в лоб, Мартын, – дрожащим голосом попросила Катерина.
Мартын прижался губами к ее лбу. Почему в лоб? Неужели это прощание?
– Катря! – шептал он горячо. – Катря! Единственная моя, зорька ты моя...
– Идем, казак, – нетерпеливо зашептал евнух. – Идем. А ты ступай! – прикрикнул он на Катерину, и Мартын увидел, как упали плечи Катри, будто сломал их кто-то, и она неверными шагами ушла в темень. Только донеслось, как стон:
– Мартын!
***
...Звездная тихая ночь за окнами. Мартын сидит на лавке, рассказывает. Тимофей и Неживой слушают.
– Выкрасть бы ее, – сказал Тимофей, но сейчас же признал:
– Нет, невозможно это.
– Выкупить! Поговорить с визирем.
– Не поможет, – отозвался Неживой, – я уже расспрашивал Ибрагима.
Проклятый пес говорит, что она в ханском гареме и что хан уже знает о ней.
С самим ханом надо вести речь об этом.
Мартын обхватил голову руками, склонился на подоконник. Неумолчно трещал где-то в стене сверчок.
***
...Катря прошла в свою комнату. Евнух заглянул к ней. Строго приказал:
– Спи!
Покорно улеглась на ковер. Сухими глазами уставилась в потолок. Еще чувствовала на лбу прикосновение губ Мартына. Еще слышала его слова. Еще видела его лицо. Но его уже не было. Стены и решетки отделяли ее от мира.
Стыд и позор ожидали ее. Наложить на себя руки! Но она хочет жить! Хочет свободы! Хочет увидеть сизо-зеленую степь весной, растереть в руке стебелек мяты... Вместе с Мартыном слушать задумчивые казацкие песни.
Вместе с Мартыном... Все это была жизнь. А теперь каждый день, каждую минуту ее стережет смерть. Доля у нее одна. Она уже знает ее в лицо, эту долю, страшную и неумолимую. Сколько рассказали ей тут! Хоть бы кто-нибудь дал яд! Хотела попросить у Мартына, но не осмелилась. Хоть бы нож достать!
Нет, не для себя, для него, для того жирного, ненавистного палача, коварного и хищного хана.
Коротка весенняя ночь, а мыслей, темных и беспросветных, на тысячи долгих ночей. Слез нет, все высохло уже в груди. Сама удивилась, когда заплакала, увидав Мартына. А теперь и хотела бы заплакать, да не может.
В груди жжет. Болит сердце. Горит тело от прикосновения шелковой чужой одежды. Лучше бы продали рабыней на галеры, лучше камни грызть...
Только не это!..
Из уст Катри вырывается страшный крик отчаяния и боли. Он проникает сквозь тяжелые дубовые двери. Вскакивает с ковра евнух. Дрожащими руками зажигает фонарь.
...Ночь гасит звезды в темном небе. Где-то далеко на востоке небо загорается пока еще слабым, рассветным огнем.
