II
Генерал Фиорелла напрасно артачился - через день ему все-таки пришлось согласиться сдать город. (Туринской цитадели Фиорелла еще не уступил, продолжая сидеть в ней.) Фиорелла мог быть доволен: он оказался не в плохой компании - в этот день фельдмаршал Суворов получил известие, что его войскам сдались города Александрия, Феррара и цитадель в Милане, о взятии которой все уши прожужжала Суворову назойливая, соблюдающая только свои интересы Вена.
Турин встретил Суворова так же торжественно, как Верона и Милан.
17 мая в Турине Суворов отпраздновал день победы.
Сначала на квартире у Суворова православный священник отслужил молебен, а потом Суворов поехал в туринский собор. Он ехал в богатой карете, окруженный русскими и австрийскими генералами, которые верхами сопровождали фельдмаршала. Во время молебствия артиллерия на городском валу дала салют.
Вечером Суворов поехал в театр. При его появлении поднялся занавес. На сцене был изображен храм славы, в котором стоял бюст Суворова. Из театра Суворов ехал по ярко иллюминованным улицам. На транспарантах в свете разноцветных ламп горели буквы "А. С.".
Быстрые, ошеломляющие успехи - за полтора месяца Суворов очистил от врага всю Северную Италию, - восторженный прием населения - все это радовало старого фельдмаршала. Радовало Суворова и то, как горячо встречались его победы на родине, в России.
"Бейте французов, мы будем вам бить в ладоши", - писал в одном из рескриптов Павел I.
Но зато отношения с союзниками-австрийцами портились день ото дня. Пока русские войска были нужны союзникам, чтобы разбить грозного врага, вторгшегося в их страну, до тех пор они заискивали перед русскими. Но стоило только Суворову оттеснить французов, как австрийцы показали зубы. Они косо смотрели на продвижение русских войск на запад. Победы русского оружия стали им уже не по нутру. Теперь союзники всеми силами старались представить дело так, будто бы они разбили врага, а не русские.
Эта перемена в отношениях австрийцев к русским прежде всего сказалась на Суворове.
Барон Тугут, первый австрийский министр, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству, сразу невзлюбил независимо державшего себя Суворова. Самостоятельность Суворова бесила желчного, мелочного Тугута.
Все высшие места в австрийской армии Тугут раздавал бездарным, но послушным, преданным ему людям. А здесь - пусть всемирно знаменитый, но чужой, русский, "варвар", который к тому же не хочет идти на поводу у барона.
Как держал себя с Суворовым господин, так понемножку стали держать себя и его слуги. Австрийские генералы с первых же дней окружили Суворова недоброжелательством, завистью, интригами, за исключением нескольких генералов вроде Шателера, Меласа, Края и старого суворовского друга генерала Карачая.
Суворову были отлично знакомы эти лисьи улыбочки, вежливые поклоны в глаза, а за глаза - доносы, наговоры и сплетни. Все это он видел и при русском дворе. Всю его жизнь завистники, мелкие, бесталанные людишки ставили ему палки в колеса, злословили и клеветали на него. Это они старались сделать его "чудаком".
Еще ни разу Суворова не вязали так по рукам и ногам, как опутал его гофкригсрат.
В Турине Суворов получил ответ на свой план дальнейших операций, который он послал императору Францу из Милана.
Император Франц считал, что Суворов, перейдя на правый берег По, нарушил его прежние инструкции. В головах австрийцев, которые не знали ничего, кроме линейной тактики и вечных поражений на поле боя, не могли уложиться наступление и победа.
Франц в сотый раз твердил главнокомандующему, что главная задача Суворова - "занять пункты и крепости, которые доставляли бы нам возможность сосредоточивать наши силы и отражать стремления французов из Пьемонта и Нижней Италии".
Франц не задавался более важными целями - уничтожением армии противника. Он хотел только небольшого - сохранить то, что завоевал Суворов. И в конце третьего рескрипта подчеркнул категоричность своих предложений Суворову:
Прошу Вас, любезный фельдмаршал, содержание письма сего, так, как и двух предыдущих, всегда иметь в памяти.
Это походило на вежливый выговор, это звучало предупреждением, угрозой, возмущало Суворова.
Сначала позвали, облекли всей властью, а теперь связывают по рукам и ногам. Бездарный, никогда не нюхавший пороху баронишка поучает его, поседевшего в боях. Как-то сразу забыли, что до приезда Суворова австрийская армия терпела одни поражения, а с Суворовым знает только победы.
А ведь если начать считаться, то он может предъявить австрийцам по-настоящему основательные претензии. Тогда, в Вене, Франц определил, что все продовольствие для русского корпуса будут доставлять австрийцы. Такое решение показалось Суворову естественным и удобным. А теперь он увидел, что это была хитрая лазейка: австрийцы хотели ограничить власть Суворова. К тому же австрийцы неаккуратно доставляли провиант. Русские войска по трое суток не видали хлеба. А если и привозили хлеб, то он был из рук вон - сырой, из крупно смолотого, самого различного зерна. Мясо давали большею частью ослятину, вино - разбавленное водой.
В богатой Италии не устроили магазейнов. Войска довольствовались на походе тем, что доставали у населения. Лошади были на подножном корму.
Что же оставалось делать? Жаловаться императору Францу - бесполезно, писать Павлу - преждевременно.
Было горько, нестерпимо, невыносимо. Было противно.
Наклонившись над столом, Суворов перебирал бумаги, когда дверь отворилась и кто-то без стука вошел в кабинет.
Назавтра Суворов назначил выступать из Турина. Сведения о противнике поступали самые разноречивые, но Суворов решил все-таки сосредоточиться у Александрии. И теперь, перед отъездом, и, может быть, накануне решительного сражения, он просматривал свои заметки, бумаги, планы.
И в это время кто-то вошел.
Без стука мог войти только Прошка. Но почему сегодня он не сопит, не ворчит и стоит на одном месте?
Суворов круто обернулся.
Перед ним стоял в мундире, со шляпой в руке, сын Аркадий.
– Здравствуйте, папенька!
– Сынок, Аркашенька!-кинулся к нему Александр Васильевич.
Суворов видел сына за всю его четырнадцатилетнюю жизнь пока что не очень много. До десяти лет Аркадий жил с маменькой в Москве. Впервые Александр Васильевич увидел его в Петербурге в 1796 году, когда приехал из Варшавы. Варвара Ивановна отправила сына к отцу, резонно полагая, что отец сможет дать лучшее воспитание и образование сыну, чем она.
Царица Екатерина сделала Аркадия камер-юнкером великого князя Константина Павловича. Затем Аркадий гостил вместе с Наташей у папеньки в Кончанском. Когда Александр Васильевич приезжал по вызову императора Павла в Петербург, он виделся с сыном. Аркадий провожал отца при его отъезде в Италию.
В общей сложности отец и сын были вместе в течение не более полугода.
После того как Наташа вышла замуж, все отеческие заботы Александр Васильевич сосредоточил на сыне. В переписке с Хвостовым Александр Васильевич уделял Аркадию - его жизни, учению, воспитанию - большое внимание. И вот теперь, нежданно-негаданно, Аркадий очутился в Турине. Он стоял перед отцом - высокий красивый мальчик, загорелый и крепкий.
– Ну что, камер-юнкером к великому князю? - спросил отец. (Великий князь Константин Павлович месяц тому назад приехал в армию к Суворову.)
– Нет, папенька, я сам.
И Аркаша смущенно протянул отцу большой пакет. Александр Васильевич вскрыл его, отнес бумагу подальше от глаз.
Царский рескрипт:
Гр. Александр Васильевич!
Удовлетворяя желание сына идти по стопам отца и, будучи свидетелем побед его, научиться знаменитому искусству сему, отправляю к Вам сына Вашего, коего чувствительность и приверженность к Вам и к славе Вашей достойны всякой похвалы, о чем с удовольствием Вам свидетельствую.
– Ну, молодец, молодец!
Он еще раз обнял сына и поцеловал его в голову.
– Садись. Что в Вене?
– Андрей Кириллович кланяется…
– У него жил?
– У него.
– Как принял?
– Хорошо, папенька. Андрей Кириллович такой добрый…
– Добры-бобры… Добр, да на поводу у Тугута. У этой совы. Что Тугут?
И, не дождавшись ответа сына, с горечью сказал:
– В Вене любят только посредственность. А талант - не поклонник для узды. Тугут. Сын лодочника на Дунае. Ежели бы его отец так правил своей лодкой, как он австрийской политикой, то давно раков бы кормил в Дунае!… Его настоящая фамилия - не Тугут, а лучше: Тунихтгут! А зря укоротил ее так более подходяща, помилуй бог! Беспредельное самолюбие. Самолюбие без предела и без основания…
Суворов глянул на сына.
Впрочем, кому он все это говорит?
Мальчик скучал. Он смотрел в окно - на веселую, залитую солнцем площадь, на фонтан, на голубей у фонтана.
– Аркашенька, поди, мальчик, отдохни, поешь с дороги. Эй, Прошка! крикнул Александр Васильевич, подходя к двери.
"С сыном все-таки легче, чем с дочерью", - думал он, когда Аркаша вместе с Прохором вышел из комнаты.
