36
Когда части Красной Армии приближались к селам Примаки и Вепры, Василь Бусыга и его друзья переживали тревожные дни. Неустойчивость фронта, принимавшие широкий размах боевые действия партизанских отрядов, их бурный рост — все это заставляло Василя и его единомышленников озабоченно почесывать затылки и задумываться над тем, что несет им прислужничество панам. А что, если паны прогорят? Приятели переживали дни тревог и колебаний. Настроение у них подымалось, когда легионеры где-нибудь одерживали верх, и снова падало, когда приходили вести об успехах партизан и Красной Армии. Они все повеселели, когда Василь принес им весть о том, что против партизанского отряда деда Талаша высылают целый батальон с паном Крулевским во главе. Пан хорошо знал все окрестные леса, а его поместье тоже сгорело в ту страшную ночь. Он-то уж постарается отомстить своим обидчикам.
Весть о карательном батальоне пана Крулевского быстро донеслась в лес, где расположились партизаны деда Талаша. Они получали точную и своевременную информацию обо всем, что происходило в стане врага. Каждый налет легионеров, каждая экзекуция, грабительские поборы, а также перегруппировка частей — все становилось известным партизанам, и они часто появлялись там, где враги их меньше всего ждали.
В глухом лесу, окруженном непроходимыми болотами, происходило совещание партизанских командиров. Выступал дед Талаш.
— Товарищи! Беда надвигается. Посылают на нас целый батальон карателей, а командиром там поставили пана Крулевского, которого вы знаете. Приказали ему: что хочешь делай, только партизанское войско побей всех до одного. А ихнего атамана, старого Талаша, и других возьми живьем. Вот с чем идет на нас пан Крулевский. У его отца я пас скотину, а сын хочет, чтобы я на старости кормил вшей в остроге, а потом они уже избавятся от меня и других наших командиров.
— Собака! — послышался чей-то сердитый возглас.
— Так как же быть, товарищи? Примем бой? — спросил дед Талаш, который хотел узнать настроение своих бойцов.
— Перебить их, как бешеных собак!
— А пана Крулевского повесить на осине! — загудели партизаны.
— Значит; будем драться с ними?
— Будем драться до конца!
— Ладно, ладно, сынки! Спасибо вам, товарищи! У нас уже есть кой-какие мысли о том, как с ними воевать. Но здесь не место о них говорить — и деревья могут иметь уши.
— Мы верим тебе, батька.
Дед Талаш снял шапку.
— Так послужим родине, соколы! Зорко глядите, чутко слушайте и исполняйте все, что прикажут вам командиры.
— Все будем делать, что прикажете! — дружно откликнулись партизаны.
Скрытно, под покровом ночи, выступил в поход паи Крулевский во главе своего батальона, которому были приданы четыре легких орудия и пулеметы. Он уже заранее чувствовал себя прославленным воякой. Гнедой конь гарцевал под ним, подняв упругую шею. Пану Крулевскому казалось, что на него сейчас глядит весь мир, и не было предела его гордости.
Невдалеке от Вепров батальон остановился. В нем насчитывалось около шестисот легионеров. Пан Крулевский собрал офицеров и подробно изложил им свой план, наметил позицию, дал каждому подразделению боевое задание, указал пункт, до которого должен двигаться батальон, рассредоточившись поротно, дал также подробные инструкции каждому начальнику, позаботился о связи между подразделениями на марше, — одним словом, ничего не упустил из виду.
Отдавая эти распоряжения, пан Крулевский постепенно пришел к убеждению, что он не только отличный командир батальона, но сумел бы командовать и дивизией и, быть может, даже лучше, чем батальоном: в дивизии он мог бы ярче проявить свои военные таланты.
Батальон уже развернулся для боевых действий, хотя еще не обнаружил противника. Задача, поставленная паном Крулевским, заключалась в следующем: окружить пущу, примыкающую к Припяти, в которой скрывались партизаны, и не дать никому уйти оттуда. Обойдя ночью Примаки и Вепры, батальон скрылся в лесу, выставив караулы и дозоры, и в боевом порядке расположился на ночь.
Савка Мильгун тоже узнал о сборах карательного батальона. Страх попасться в лапы панов вынудил его снова уйти в лес. Он наспех собрался, положил в берестяной баульчик хлеба и после полуночи тронулся в путь. На опушке леса его окликнул часовой и приказал остановиться. «Нашли дурака, так я и остановлюсь», — подумал Савка и со всех ног бросился в лесную чащу, так что ветер свистел в его ушах. Легионер выстрелил. Савка подскочил от страха, но тут же сказал: «Черта с два попадешь в меня!» На рассвете он уже был далеко от Примаков и отдыхал в дупле старого дуба. У Савки не было определенного плана действий. Намерения его возникали в связи с теми или иными событиями. Так и сейчас: он не пошел бы в лес, если бы не узнал о карательном батальоне. Савка ножом прорезал щель в коре дуба и через нее наблюдал жизнь леса из своего дупла.
Первый день боевых действий батальона пана Крулевского не принес никаких результатов. Разведка, высланная в лес, не вернулась. Заблудилась ли она в лесных дебрях, или наткнулась на партизанскую засаду, а может быть, просто дезертировала — осталось невыясненным. Пан Крулевский продвинулся глубже в лес и занял новые позиции. Штаб батальона разместился в центре. Одной группе было приказано прочесать часть пущи, прилегающей к Припяти. Пан Крулевский рассчитывал, что этот рейд испугает партизан и они перейдут в другую часть пущи по дороге, перехваченной его легионерами. И тут он им устроит баню. Такой маневр был более пригоден для охоты на зайцев, по части которой пан Крулевский был мастак, чем для борьбы с партизанами.
И другой день не принес пану Крулевскому желанной встречи с партизанами, но в этот день произошло событие, на которое пан Крулевский возлагал большие надежды: разведка задержала одного чудаковатого человека, не то нищего, не то придурковатого бродягу. Сидел он у дороги под деревом и дрожал от страха. Одетый в лохмотья, с несколькими котомками на спине и длинной ореховой палкой, он напоминал лесного гнома, и особенно забавной казалась его свалявшаяся козлиная бородка.
— Ты кто такой? — спросил его легионер.
— Никто. Человек.
— Откуда идешь?
— Из Петрикова.
— Куда идешь?
— Никуда.
— А отчего ты дрожишь?
— Напугали меня.
— Кто же тебя пугал?
— Не знаю: может, люди, а может, черти.
Его повели к пану Крулевскому.
— Откуда ты? — спросил пан Крулевский.
— Из лесу, откуда же еще? — спокойно ответил старик и несколько раз плюнул. Он опустил голову и, казалось, о чем-то задумался.
— А ты же сказал, что идешь из Петрикова.
— Ну, из Петрикова.
— А теперь говоришь, что из леса.
— Ну, из леса.
— А кто испугал тебя?
— Напугали, ой, напугали! — сказал дед и снова плюнул.
— Ну, кто?
— Черти, из болота вылезли… А болото там большое. Люди там не ходят. Ступишь туда ногой — так уже не выберешься.
— Расскажи нам подробно. Мы никогда не видели чертей.
— Брось, пан, про них спрашивать: потом будут сниться, поганые.
Но старика уговорили рассказать о том, как он видел чертей.
— Иду я, мои милые паночки, — начал он, — и глядь, выходит один, да такой страшный, черный! А на груди у него накрест целые мониста патронов навешаны. С виду будто бы человек, но откуда же там человеку взяться. Такая нежить, глухомань. Из-за леса неба не видать, а дальше топь, да такая, что в ней только чертям и жить. Страх меня взял. Стою, гляжу. А они как выпрыгнут из болота да загогочут, увидя меня, аж мороз по коже пошел. Бросился я бежать. А они за мной. «Стой!» — кричат. Догнали меня, окружили. А у меня от страха — туман в глазах. «Кто ты такой? Куда идешь? Кто тебя послал сюда?» И все добиваются, зачем я в ихнее пекло попал. Потом отпустили меня. «Иди, говорят, но смотри, никому не рассказывай, что ты видел тут: расскажешь — в болоте утопим». И только как пустили меня, вспомнил тогда, что я крещеный. Стал я креститься и молитву шептать, чтобы они сгинули…
— Врешь, подлец! — крикнул пан Крулевский и схватил старика за бороду. Борода осталась в его руке.
— Ну, что ты теперь скажешь? — спросил пан Крулевский, ткнув в нос деда фальшивой бородой. — Ты шпионить пришел? Признавайся!
— Панок, признаюсь, — сказал старик, упав на колени, — меня послали в разведку. Вот я себе и думаю: дай пойду, но обратно не вернусь, убегу домой. Разве ж мы, простые мужики, можем воевать с таким войском, как у пана? Когда же услышали, что против нас идет сам полковник пан Крулевский, на нас такой страх напал, что начало наше войско разбегаться. А остальные попрятались в таких трущобах, что их там не найти.
— А, собаки! Только сейчас ума набрались, — крикнул пан Крулевский, но уже не так строго: ему польстили похвалы легионерам и то, что его не по чину назвали полковником.
— А зачем же ты нищим нарядился?
— Паночек, я думал, что нищего не тронут, теперь много нищих ходит.
— Не верю тебе, собачий сын!
— Паночек! Правду говорю! Опостылела мне эта война.
— А покажешь то место, где разбойники прячутся?
— Боюсь, паночек, убьют они меня, как узнают, что я вас привел. Я лучше расскажу, как туда дойти.
— Нет, ты сам покажешь дорогу, — решительно заявил пан Крулевский, — а не пойдешь, прикажу расстрелять тебя.
Его взяли под стражу.
Пан. Крулевский изменил план действий. Двум взводам приказал занять все проходы, а сам с главными силами двинулся к топкому болоту, где скрывались партизаны. Шли медленно. Взятый в плен партизан показывал дорогу. Не доверяя ему, пан Крулевский посылал легионеров в разведку.
Пройдя верст пять, разведка донесла, что в лесу обнаружены недавно погасший костер и утоптанное место вокруг него. Там же были найдены и остатки пищи: хлебные корки и картофельная шелуха. Пан Крулевский лично осмотрел это место. Пленный проводник подтвердил, что это партизанский костер, и сказал, что вблизи должно быть еще несколько костров. Его слова вскоре подтвердились. Легионеры еще больше замедлили ход, а проводник сказал, что партизанское убежище уже недалеко.
Лес становился все более непроходимым. Чаще попадались заболоченные низины, заваленные буреломом и трухлявыми пнями. Пан Крулевский и легионеры заметно волновались. В таком напряженном состоянии они прошли еще с полчаса. Наконец проводник подал знак остановиться.
— Там! — тихо произнес он, указав на прогалину в чаще.
Пан Крулевский остановил колонну и приказал легионерам подтянуться. Офицеры окружили своего командира и ждали дальнейших распоряжений. Вдруг дружный ружейный залп потряс лесную чащу. Несколько десятков легионеров упали. Град пуль с змеиным шипением пронесся над группой офицеров, поразив трех, и ударил в сучья и стволы. Легионеры бросились наутек, кто куда, иные прижались к земле.
Взводы и роты перемешались. Три солдата, охранявшие проводника, также убежали.
В этой суматохе проводник — это был партизанский командир Марка Балук — благополучно присоединился к своим.
Пан Крулевский метался как угорелый, что-то кричал, но никто его не слушал.
Один поручик не поддался панике, стремясь привести свой взвод в боевой порядок. Но его сразила партизанская пуля, и взвод в панике рассеялся. Под ураганным огнем оставшиеся в живых легионеры пытались окопаться, но невидимый противник их тут же выводил из строя. Только в одном месте группе легионеров удалось установить пулеметы, и они начали поливать свинцом древесные стволы.
— Взять пулеметы! За мной! — скомандовал Мартын Рыль и во главе тридцати бойцов двинулся вперед.
Не более двадцати шагов отделяло смельчаков от цели. Но в это время три пули, одна за другой, пронзили широкую грудь Мартына. В пылу атаки партизаны обогнали его. Добежав к пулеметам, они штыками и прикладами перебили всю пулеметную команду вместе с офицером.
В это время партизанская лавина атаковала с фланга остатки батальона. Легионеры побежали, но путь им преградило топкое болото, некоторые сгоряча бросились туда и утонули. А партизаны все плотней сжимали их, точно клещами. Легионеры бросили оружие и начали поднимать руки. Бледный от страха стоял в стороне пан Крулевский.
— А ну, вояки, выходите на поляну! — крикнул легионерам дед Талаш. Он глядел на них, как гордый орел. На груди его блестела пулеметная лента. В руке у него была винтовка. Рядом с ним тоже с пулеметной лентой через плечо стояли Панас и партизанские командиры. Не было только среди них Мартына Рыля.
— А ты, пав, что же оружие не бросаешь? Или воевать еще хочешь? — обратился дед Талаш к пану Крулевскому.
Тот молча снял саблю и револьвер и отдал их подошедшему партизану.
— Ну, чей же ты теперь подданный? — повторил дед вопрос, который когда-то задал ему пан Крулевский.
Тот не ответил.
— Ведите их туда. — Дед Талаш указал рукой на лес. — И его ведите! — Он кивнул на пана Крулевского.
Пана повели отдельно от солдат. Из офицеров только он один и остался в живых.
На маленьком бугорке, широко раскинув неподвижные руки, лежал крупный, широкоплечий человек. Смерть настигла его в то мгновение, когда он взбегал на этот бугорок.
На левой руке, ниже локтя, лежал его неизменный спутник, трофейный карабин. Бледное лицо героя, павшего в бою, было обращено к небу, смутно просвечивавшему сквозь густые кроны деревьев. Суровые морщины на лбу разгладились, а плотно сомкнутые губы придавали лицу выражение строгого спокойствия.
Немного поодаль лежали убитые партизаны.
Дед Талаш остановился у тела своего верного соратника и опустил седую голову. Он прощался с ним и со своими боевыми товарищами, павшими за родину.
— Не подыметесь вы больше, мои соколы, на призыв военной трубы! Мартын, голубь мой, ты вырвался из панской неволи и жизнь отдал, защищая свою свободу. Открой же глаза, голубь, и погляди; вот он стоит, наш враг, не смеет глаз поднять. Не смог он нас одолеть. Отдыхайте же, соколы мои, и не бойтесь: не погибнет наше дело, мы будем крепко защищать его и детей ваших не оставим.
Дед Талаш умолк и низко опустил голову.
— Копайте, товарищи, могилу! — Потом он посмотрел на сгрудившихся легионеров. — А вы кто же? Паны или панские слуги, что пришли отбирать нашу свободу?
Из толпы выступил один легионер.
— Батька командир, верни мне ружье и свободу, пойду с вами вместе воевать с панами!
И еще выступил вперед один из пленных. Он подошел к Панасу.
— Узнаешь ты меня, хлопец? — спросил он Панаса, пристально глядя на него.
Панас радостно улыбнулся.
— Батька, это он меня выпустил на волю из острога!
Глянул дед на пана Крулевского.
— Видишь, пан, твои солдаты переходят на нашу сторону, и все они перейдут, когда узнают нашу правду.
И еще один человек стоял одиноко в лесу, наблюдая эту сцену. Он тоже хотел подойти к партизанам и сказать свое слово, но не отважился. Это был Савка Мильгун.
Острогрудый челн пересекает воды Припяти. В нем сидят двое. Один молодой, курносый, с взбитым чубом, неторопливо и размеренно взмахивает веслами. Другой сидит впереди. Под мышкой у него портфель. Глубокими морщинами начертаны на его лбу и лице прожитые годы. В задумчивости глядят куда-то вдаль его темные, выразительные глаза. Это дед Талаш, председатель сельсовета. Правит, лодкой его секретарь, Самок из Вепров.
— А помнишь, Самок, как мы ловко вырвали батальон товарища Шалехина из окружения и переправили на тот берег?
Самок смотрит на деда веселыми искрящимися глазами:
— Поднесли белякам кукиш…
Дед Талаш тоже улыбается:
— А теперь нужно нам так же успешно наладить общественное хозяйство.
— Отчего же не наладить? Земля есть, кони, рабочих рук хватает… Пойдет дело! — уверенно говорит секретарь.
— И я думаю, что хорошо пойдет.
Едут они сейчас в райисполком по делам коллективного хозяйства. Все сельское общество решило взяться за него. В это хозяйство вошли также земли, ранее принадлежавшие Кондрату Бирке и Сымону Брую, — суд их приговорил к высылке. Василя Бусыгу, как махрового контрреволюционера, расстреляли. Авгиня не захотела остаться в хозяйстве Василя, она отдала обществу все имущество и заявила о своем желании вступить в коллективное хозяйство. Заявление обсудили и, учитывая ее заслуги перед партизанами, постановили принять.
Шумит и трудится советское Полесье, и новые аккорды слышатся в этом шуме. Буйный ветер нашептывает вековечным болотам и жестким травам на кочках, что вскоре придет сюда новый, советский человек, нарушит вековое молчание и глушь и превратит эти болота в цветущие нивы и луга. Гуляет ветер над кудрявыми вершинами полесских пущ, колышет травы на свежих могилах, раскинутых на холмистых песчаных островах, и будто поет о славе погребенных здесь героев, сеятелей бури.
Среди топкого болота высится песчаный курган. Высокий столб, старательно отесанный партизанской рукой, стережет эту могилу. На дубовом столбе рукой неискусного резчика вырезаны всего два слова:
«Мартын Рыль».
На могиле лежит простой венок из полевых цветов. Сюда часто приходят две женщины: мать и дочь. Авгиня поведала дочери тайну о ее отце. Грустно глядит Алеся на высокий дубовый столб. Это она приносит сюда венки из свежих цветов. Молча возвращаются они с дорогой могилы, и Алеся гордится, что ее отец герой-партизан.
Проходят годы. Деду Талашу перевалило за восемьдесят. Трудно ему уже заниматься общественной работой, но без работы он жить не может. Сейчас он сторож на берегу Припяти. Его обязанность зажигать фонари на ночь и наблюдать за порядком. Дед Талаш любит вспоминать партизанские дни. Они и послужили материалом для настоящей повести.
Когда деду Талашу напоминают о врагах Советской державы, замышляющих войну против нее, он выпрямляет согнутую годами спину и, глядя по-орлиному, говорит:
— О-о! Я сяду тогда на коня и покажу еще, чего стоит старый Талаш!
Минск, 1933.