На следующий день, 2 мая, Таня не смогла приехать, так как произошли неожиданные и важные события.

В ночь на 2 мая из Берлина на запад через районы Вильгельмштадт и Пихельсдорф прорвалась большая группировка немецких войск общей численнностью до 30 тысяч человек с самоходными орудиями и бронетранспортерами.

Не успел Лубенцов прибыть в Потсдам, как из Гатова и Кладова сообщили первые сведения о появлении на дорогах больших масс вооруженных немцев.

Вся дивизия поднялась по тревоге. В предрассветной густой темноте, только изредка прорезаемой лучами карманных фонариков, солдаты грузились на автомашины и отправлялись на север, чтобы перекрыть дороги, ведущие из Берлина на запад.

Телефоны в штабе беспрерывно звонили. Сообщались все новые подробности о прорывающихся немцах, которые шли густыми колоннами, избегая по возможности населенных пунктов.

Лубенцов поднял разведчиков, спавших в доме напротив. Они быстро вскочили, разобрали автоматы и гранаты. Их уже дожидался грузовик. Вскочили в кузов. Машина быстро двинулась к северу.

Рассветало. Мимо пролетело одно селение, затем другое. По временному мосту, возле которого занимали оборону саперы, машина с разведчиками выехала к Фарланду. Севернее этого селения, на холме, Лубенцов велел остановиться.

Разведчики спрыгнули с машины и пошли вслед за гвардии майором к видневшейся неподалеку большой дороге.

Им не пришлось долго ждать. Из-за поворота показалась колонна немцев, насчитывавшая не меньше тысячи человек. Впереди двигалось штурмовое орудие типа «фердинанд». Шествие замыкалось вторым таким же орудием. Черные кресты на самоходках напомнили Лубенцову прошедшие годы войны.

Он внимательно следил за колонной, потом, полуобернувшись к Мещерскому, сказал:

— Дайте залп.

Разведчики дали залп. Немцы засуетились, рассыпались в придорожных кустах и в складках местности и ползком, на четвереньках, бегом двинулись дальше. Самоходки остановились и выстрелили три раза по видневшейся неподалеку железнодорожной станции.

Через несколько минут к Лубенцову подоспела батарея. Артиллеристы развернули пушки и дали залп по деревне, где скрылись немцы.

Прибежавший солдат сообщил гвардии майору, что несколько восточнее появилась другая колонна, состоящая тоже примерно из тысячи человек.

Солдат показал пальцем на лес, в который только что втянулись немцы. Лубенцов выслал туда Воронина и еще двух разведчиков, а к деревне, где скрылась первая колонна, послал Митрохина с тремя разведчиками.

Воронин вскоре вернулся и сообщил, что действительно в лесу расположились сотни три немецких солдат. Артиллеристы развернули одну пушку стволом к этому лесу и дали два выстрела. Через минуту оттуда посыпались немцы. Они бежали в разные стороны, размахивая руками.

Лубенцов дождался возвращения Митрохина, кототорый доложил, что немцы возобновили движение, но уже не сплошной колонной, а отдельными группами. Лубенцов велел садиться в машину и поехал обратно к командиру дивизии.

Генерала вызвал по рации командарм из района деревни Вахов, южнее Науэна, где тоже шли бои с прорывающимися колоннами.

Переговорив с командармом, комдив сказал:

— Придется подраться еще раз к концу войны… Опять людей терять, кровь проливать. Командарм говорит, что тут прорываются самые отчаянные, которым страшно в наши руки попасть… Знают, что худо им будет! К американцам прут. А берлинский гарнизон капитулирует, там уже все закончено.

Лубенцов пожал плечами:

— Я наблюдал за ними, не такие уж они отчаянные. По-моему, надо высылать к немцам парламентеров с белыми флагами и предложить сдаваться… Жалко опять людей гробигь.

Генерал позвонил в политотдел. Плотиков согласился с предложением гвардии майора.

— Это правильно, — сказал он. — Надо попробовать.

«Движение милосердия», желание избегнуть ненужного кровопролития, возникло в частях совершенно стихийно. Потом оно получило санкцию Военного Совета. Почти из всех дивизий к немцам выезжали советские парламентеры офицеры, знавшие хоть немного по-немецки, — и предлагали сдаваться. Дико и глупо было теперь, когда война фактически закончилась, драться, убивать, умирать.

Гвардии майор выехал на броневичке с белым флагом.

Оганесяна и Мещерского он отправил, тоже с белыми флагами, к поселку Гросс-Глиникке, а сам двинулся на северо-запад.

В первой же деревне он натолкнулся на наших всполошенных интендантов, только что выдержавших первый в их жизни бой — и не простой, а рукопашный — с немцами. Среди интендантов были раненые.

— Я отпускал муку для дивизионного ПАХА, — рассказал гвардии майору один из них, толстяк в разорванном кителе, с винтовкой в руках, выглядевший весьма воинственно и жаждавший крови, — и вдруг вижу: немцы идут! Мы залегли и начали отстреливаться. Отстояли муку… К ним не с белым флагом ездить, а с «катюшами»!

Лубенцов поехал дальше, миновал автостраду и канал Парец-Науэн. Всюду царило необычайное возбуждение. Солдаты тыловых частей, завидев майора с белым флагом, наперебой сообщали ему:

— Вот туда пошла одна колонна!

— В том лесу немцы!

— За насыпью человек двести ползут!

Лубенцов остановил броневичок возле леса, где, по словам солдат, находилась большая группа немцев.

Взяв в руки белый флаг, гвардии майор быстрыми шагами направился к роще. Углубившись в рощу, он начал громко и раздельно произносить:

— Deutsche Soldaten! Das Kommando der Roten Armee…

Не успел Лубенцов закончить, как из лесу метнулась какая-то тень, и к нему вышел с поднятыми руками немец. Это был очкастый длинный и небритый человек с обер-ефрейторскими погонами.

Он шел, робко вглядываясь в лицо Лубенцова.

Лубенцов тут же отпустил его обратно в лес, объяснив, что немцу вменяется в обязанность привести сюда своих товарищей.

Не прошло и десяти минут, как очкастый немец привел с собой два десятка других. Этих Лубенцов тоже отпустил.

— Геен зи, — напутствовал он их, — унд цурюк мит андере…

Расчет его полностью оправдался. Они разбрелись по лесу, и он издали слышал, как они аукают, зовут остальных и что-то настойчиво и быстро-быстро говорят.

Наконец показалась большая группа — человек около ста. Оружие они побросали в лесу. Они также внимательно и опасливо, как тот, первый, очкастый, вглядывались в русского офицера.

Лубенцов повел пленных за собой в видневшийся неподалеку обнесенный оградой большой фольварк с кирпичным заводом. За оградой росли развесистые, старые каштаны.

Броневичок медленно поехал вслед за пленными и остановился на лужайке неподалеку от ограды.

На фольварке было шумно. Гражданские жители, главным образом женщины и дети, высыпали из домов, но смотрели на пленных издали, не решаясь подойти.

Лубенцов назначил старшим очкастого, который суетился больше всех и не отходил от гвардии майора ни на шаг.

Гвардии майор подошел в сопровождении этого очкастого к женщинам и сказал км, что хорошо бы накормить соотечественников.

Женщины вначале не поняли, что им говорит этот миролюбивый русский с белым флагом, а потом, когда Лубенцов повторил свои слова, затараторили, закричали и побежали в дома и на скотные дворы. Через короткое время они появились с караваями хлеба и с эмалированными ведрами, в которых плескалось молоко.

Это вызвало среди пленных веселое оживление. Немцы уселись на травку вокруг ведер и принялись разливать молоко по котелкам, которые они сохранили, поняв, наконец, что теперь котелки нужнее, чем автоматы.

Они не позабыли и поблагодарить русского офицера, так как очкастый тут же сообщил им, кто «организовал» для них молоко. Вокруг стояли женщины и дети, глядя на пленных с состраданием, а на русского, одиноко прохаживающегося возле них, — с признательностью и уважением, а те женщины, что помоложе, — не без кокетства.

Если добавить к этому, что над большими каштанами, и над зелеными лужайками, и над возбужденными лицами немцев и немок висело очень синее весеннее небо и солнце светило ярко и весело, можно себе представить, какая радующая и многозначительная картина открывалась перед глазами Сергея Лубенцова.

Очкастый между тем, перекусив немного, опять вызвался пойти привести пленных. Лубенцов велел ему отобрать несколько помощников из тех «ветеранов», которые первые пришли на зов белого флага.

Гвардии майор предложил детишкам, стоящим вокруг с открытыми ртами, тоже бежать в лес и вести сюда, к миру и молоку, прячущихся там немцев. Дети, понятное дело, были бесконечно счастливы, получив такое задание. Они где-то достали длинные шесты, привязали к ним белые платочки и, высоко подняв их над головами, побежали в лес.

Через несколько минут из лесу вышла новая многочисленная группа немецких солдат, предводительствуемая раненным в плечо подполковником.

Подполковник подошел к Лубенцову, отдал честь, отстегнул кобуру и вручил ему свой пистолет. Гвардии майор взял в руки пистолет и сказал полувопросительно:

— Also, Frieden?

— Gott sei Dank! — от всей души ответил подполковник.

Лубенцов назначил его комендантом всего лагеря, который уже насчитывал теперь триста с лишним человек. Время от времени со всех концов появлялись одиночки, прибрел какой-то капитан, потом — обер-лейтенант с железным крестом на груди. Пленные рассаживались на траве, блаженно щурясь при свете утреннего солнца.

Все-таки Лубенцова начинало беспокоить его одиночество среди почти пяти сотен немецких солдат. Кругом не видно было ни одного советского бойца, только возле броневичка стоял водитель в синем комбинезоне, младший сержант. Он тоже был несколько обеспокоен и, подойдя к Лубенцову, сказал:

— Уж больно их много собирается… Охрану хорошо бы.

Лубенцов, подумав, предложил:

— Садись в машину и поезжай в ту деревню, с разбитой кирхой. Там я видел нашу пушечную батарею. Пусть пришлют хотя бы десяток солдат.

Броневичок укатил. Лубенцов остался один. А немцы все шли и шли. Очкастый со своими добровольцами все время курсировал к лесу и обратно, всегда возвращаясь «с прибылью».

Лубенцов поговорил с подполковником. Немец рассказал, что Гитлер так по крайней мере было объявлено — покончил самоубийством в рейхсканцелярии позавчера, 30 апреля. Берлин капитулировал после того, как выяснилась полная невозможность оказывать дальнейшее сопротивление русским войскам. Что касается самого подполковника, служившего командиром зенитного полка, расположенного в лесу Грюневальд, то он решил участвовать в прорыве, потому что сам он родом из Тюрингии и хотел попасть домой. С этой же целью прорывались на запад и многие другие солдаты и офицеры. Правда, подполковник не мог не согласиться с замечанием Лубенцова на счет того, что немало немцев хотели уйти на запад в надежде скрыться от наказания за прошлые преступления. Да, подполковник встречал на дороге немало видных эсэсовцев, а также гражданских лиц из аппарата различных нацистских организаций. На вопрос Лубенцова, считают ли эти люди, что американцы не будут их преследовать, подполковник несколько смешался и, исподлобья взглянув на Лубенцова, ответил, что, пожалуй, так многие считают.

Становилось все теплее. Белые тучки медленно ползли по ярко-синему небу.

В это время из лесу послышалась автоматная очередь, и показался очкастый. Он шел быстро, почти бежал. Подбежав к Лубенцову, он начал что-то быстро говорить, и из всей его речи Лубенцов разобрал только три слова:

— Kaum lebendig'raus….

Наконец Лубенцов понял, что там, невдалеке от опушки, находится только что прибывшая большая группа людей, вооруженных автоматами и не пожелавших идти в плен. Когда же очкастый стал их агитировать, один из них дал очередь из автомата.

Дождавшись возвращения броневичка, на котором восседало несколько советских солдат с винтовками, Лубенцов оставил их охранять пленных, а сам взял белый флаг и пошел к лесу. Позади, на некотором расстоянии за ним, шли мальчишки с шестами, на которых весело хлопали белые носовые платки.

Громко обращаясь к молчаливым деревьям, за которыми, как он знал, скрывались люди, Лубенцов предложил немцам сдаваться.

Лес враждебно молчал. Лубенцов повысил голос и повторив то же самое, добавив, что советское командование не желает пролития крови и поэтому предлагает немецким солдатам сдаться в плен.

Опять стало очень тихо. Только ветер шелестел листьями деревьев. Кругом на траве валялись каски, винтовки и пистолеты.

Наконец слева откуда-то поднялись два немца и пошли к Лубенцову. Отдав ему честь на ходу, они прошли мимо по направлению к фольварку. Лубенцов сделал три шага вперед. Впереди виднелась лощина, а за ней в отдалении приютился небольшой лесной домик. Люди, конечно, находятся именно в лощине, — чуткий слух разведчика не мог его обмануть.

Однако никто оттуда не выходил, и Лубенцов решил было возвращаться на фольварк, когда перед ним во весь рост из лощины поднялся какой-то немец; почти одновременно грянул выстрел, немец упал, как подкошенный, и следом за этим раскатисто хлестнула короткая автоматная очередь.

Гвардии майор удивленно отпрянул, заметил в последний момент, как осыпались зеленые листья с нижних веток деревьев, и, схватившись за сердце, упал на траву.