По приказанию Будакова командный пункт полка разместили на невысоком холме с восточной стороны хутора Кеслерово. По склонам холма среди вянущих листьев стлались по земле толстые стебли арбузов и тыкв. Дивизионы располагались на западной окраине. До них было километра два. Когда взошла луна, с командного пункта можно было отчётливо различить глубокие каналы, проложенные в подсолнечном поле боевыми машинами.

С тыла КП охраняла батарея Сомина. Она находилась совсем близко, среди деревьев, подступавших к холму с восточной стороны. Будаков оставил при себе взвод автоматчиков Горича. Мало ли что может произойти ночью? Эта ночь — первая после смерти Арсеньева — страшила его. Далеко на востоке грохотала канонада. С запада донёсся залп гвардейских миномётов. «Наверно, дивизион Ермольченко под Ново-Георгиевской», — подумал Будаков. Немцы были и спереди и сзади. Больше всего Будаков боялся танков, от которых ушёл из Павловского. Видимо, противник решил нанести сильный контрудар. «Скорее бы прошла эта ночь! Утром подойдут наши…» И вдруг он понял, что подсознательно страшится встречи с наступающими советскими частями не меньше, чем немецкого контрудара. Флаг! Будаков не сообщил о его потере. Он все ещё надеялся на чудо, на то, что этот флаг будет снова в полку, хотя не предпринимал ничего для его спасения. Сколько мечтал Будаков о том времени, когда он заменит Арсеньева. И вот он — командир полка. Но при каких обстоятельствах?! Теперь Будаков готов был бы отдать год — нет — два года жизни, чтобы снова оказаться начальником штаба, чтобы опять ответственность за полк нёс Арсеньев, чтобы флаг лежал на месте и не было бы этого сосущего мучительного предчувствия неизбежной катастрофы. Ведь за потерю флага ответит в первую очередь он — Будаков. Когда Будаков запретил Николаеву предпринимать какие-либо шаги для спасения флага, это вызвало такое возмущение среди офицерского состава, что подполковник начал опасаться открытого неповиновения. Но вскоре по непонятной для него причине это возмущение улеглось. Видимо, мысли каждого были заняты гибелью Арсеньева. А главное все думали о том, в каком положении оказался полк.

«Я поступил правильно, — убеждал он себя, — полк сохранён, потери невелики. Как только подойдут наши, можно будет продвигаться вперёд. Планомерно, уверенно, без нелепого арсеньевского маневрирования. Арсеньев за несколько минут до своей смерти принял решение прорываться на Ново-Георгиевскую. Может быть, это и удалось бы ему. Арсеньеву всегда везло. Даже, когда он действовал вопреки всем уставам и наставлениям. Но это везение не могло продолжаться бесконечно. Теперь он — труп. Наконец…»

Будаков поймал себя на этой мысли. Конечно, так: «Наконец…» С самим собой можно быть откровенным. При Арсеньеве он не имел решительно никаких перспектив, даже сейчас, во время наступления, когда звёздочки на погонах растут, как грибы после дождя. Каких бы успехов ни добился полк, все было бы отнесено за счёт талантов покойного командира. Яновский уж позаботился бы об этом! Для него Арсеньев — все равно, что флаг — символ морской доблести.

«Опять этот флаг! — он зябко поёжился, представив себе на мгновенье, как генерал Назаренко срывает с него погоны перед строем. — Сейчас самое главное выполнить приказ генерала, сохранить часть и удержать рубеж».

Будаков поправил булавкой фитиль коптилки, освещавшей блиндаж, и перечёл свою шифровку командующему опергруппой:

«В 17.50 убит командир полка Арсеньев. Приняв командование, я отвёл два дивизиона в Кеслерово, где сдерживаю контрнаступающие танки противника. Докладываю о дезертирстве бывшего ПНШ-2 капитана Земскова, который находился под арестом. Одновременно дезертировали разведчик Косотруб и радистка Шубина. Исполняющий обязанности командира полка подполковник Будаков».

В ответ на эту радиограмму была получена шифровка:

«Приказываю держать рубеж. При первой возможности поддержу огнём. Расследуйте обстоятельства исчезновения Земскова. Назаренко».

«Генерал сомневается! — подумал Будаков. — Однако против фактов не попрёшь! С Земсковым необходимо было покончить. Он сам помог мне своим побегом из-под ареста. Независимо от того, как высшее командование расценит моё сообщение о ложных разведданных, сейчас Земсков уже не начальник разведки и не капитан, а просто дезертир».

Будаков посмотрел на часы. Близился рассвет. В углу спал около рации дежурный радист. У входа в блиндаж храпел штабной писарь. Младший лейтенант — шифровальщик, недавно присланный в полк, спал на земле, подложив под голову свою заветную сумку с таблицами. Снаружи вышагивал часовой.

Будаков отвинтил крышечку фляжки и сделал несколько глотков. Водка ободрила его. Откусив полпомидора, он крутнул ручку полевого телефона и взял трубку.

— Дежурный по первому дивизиону слушает!

— Николаева к аппарату! — сказал Будаков.

Николаев коротко доложил, что на огневой позиции все в порядке.

— Помните, товарищ Николаев, — без моего приказания ОП не менять. Дивизионам стоять на месте.

Командир дивизиона ответил «Есть» и положил трубку, не ожидая дальнейших приказаний. В блиндаж вошёл Горич:

— Разрешите, товарищ подполковник.

— Ну, как дела, строевой медик? Садись! Выпить хочешь?

Горич мотнул головой:

— У нас в тылу появились немцы.

— Это точно?

— Точно, товарищ подполковник. Доложил мой дозор. Замечено два танка и около роты пехоты.

Будаков приказал вызвать Сомина. Горич ушёл, а вскоре на холме начали рваться снаряды. Будаков снова соединился с дивизионами, так как он понимал, что противник начнёт наступать и с фронта. В дивизионах уже было известно, что раненого Бодрова сменил Земсков, но докладывать об этом Будакову Николаев не стал.

Будаков некоторое время колебался: «Может быть, снять одну батарею и перебросить её на восточную окраину?» Он так и не решился сделать это, помня о приказе генерала Назаренко во что бы то ни стало отразить контратакующие танки. Когда пришёл Сомин, подполковник предложил ему сесть и не спеша начал объяснять обстановку:

— Вам понятно, товарищ лейтенант, что полк находится в крайне сложном положении? Такого ещё, пожалуй, не было.

В последнем Сомин справедливо усомнился, но промолчал.

— У нас только два дивизиона, причём в строю не все боевые машины… Наступают крупные силы. Генерал приказал любой ценой удержать рубеж до подхода наших частей. Вот смотрите, — Будаков вытащил из кармана расшифрованную радиограмму Назаренко.

«Подполковник не очень-то уверен в себе, — решил Сомин, — мог бы ограничиться кратким приказанием, не показывая шифровку генерала».

Из-под листка, который Будаков положил на ящик рядом с коптилкой, высовывался уголком другой листок. Прежде чем Будаков убрал его. Сомин успел прочесть слова: «…о дезертирстве бывшего ПНШ-2…»

Права была Людмила. Уже поспешил обвинить Земскова! Сомин с трудом скрыл своё негодование. Он стоял перед новым командиром полка навытяжку, но не слушал его слов. «Где же сейчас Земсков? Он должен был давно вернуться, если все обошлось благополучно. Если…»

Будаков положил на ящик карту:

— Вот ваш сектор, лейтенант Сомин. Как видите, четыре ваших орудия прикрывают полковой КП с тыла. От вас зависит многое. Помните: от вас зависит судьба полка. Если вы удержите противника, просочившегося в тыл, я представлю вас к высокой награде…

«Зачем так долго говорить о совершенно понятных вещах?» — думал Сомин. Но Будаков сказал ещё не все. Он хотел убедиться в надёжности своего тыла, а кроме того, обеспечить себе средство для отхода, если наступающие подразделения противника прорвутся сквозь огонь дивизионов Николаева и Сотника.

— Значит ясно, Сомин? Вы — сам себе начальник. Ваше дело не подпустить с тыла ни одного немецкого солдата. Огонь открываете по собственной инициативе. Выдвиньте вперёд НП — кого-нибудь из толковых ребят. Скажете, что я приказал дать вам телефонную линию.

Стрельба в тылу усилилась. Где-то на расстоянии десяти — пятнадцати километров шёл бой. Но вот выстрелы раздались совсем близко, и тут же прогрохотали очереди автоматических пушек Сомина.

«Некогда уже выбрасывать НП», — подумал он.

— Разрешите идти, товарищ подполковник? — Не дожидаясь ответа, Сомин выбежал из блиндажа. Будаков крикнул ему вслед:

— Без моего личного приказания не уводить орудия!

До батареи было совсем недалеко. Стоило только спуститься с холма и пробежать метров сто по дорожке между деревьями. На бегу Сомин услышал автоматную трескотню. Бойцы Горича, лёжа в неглубокой траншее, вели огонь по немецким солдатам, наступающим перебежками через поляну. На той стороне поляны вспыхивали отсветы стреляющих орудий, и в то же мгновение у подножия холма рвались снаряды. Их свиста не было слышно. Две самоходные установки били в упор по батарее Сомина. Одним из первых снарядов было выведено из строя орудие, стоявшее на правом фланге.

— «Фердинанды»! — доложил Сомину Белкин. — Наши снаряды их не берут.

— Прекратить огонь! — скомандовал Сомин. К собственному удивлению, он был спокоен. — Надо подпустить их поближе. Стрелять только по моей команде.

Самоходки перенесли огонь на холм. Теперь снаряды падали вокруг командного пункта. Один из них разорвался у входа в блиндаж. Радист схватился обеими руками за лицо. Младший лейтенант шифровальщик выбежал из блиндажа со своей сумкой в руках.

— Куда вас черт несёт? — заорал на него Будаков. — Телефонист, вызовите первый дивизион.

Телефонист крутил ручку изо всех сил, но связи не было. Вероятно, осколок перебил провод. Будаков послал телефониста на линию. Новый разрыв обрушился на КП. Орудия Сомина молчали.

«Неужели подавлены? Надо было все-таки снять с востока одну из батарей РС!» — Будаков торопливо набил трубку и выпустил клуб дыма. Молоденький шифровальщик перевязывал раненого радиста. Он посмотрел на Будакова жалкими, умоляющими глазами:

— Пожалуйста, не курите, товарищ подполковник. Ему и так плохо.

Будаков загасил трубку. «Дожил! Мальчишка, младший лейтенант, делает мне замечания! Ну, ничего. Пройдёт это утро, и все станет на свои места. Сейчас подоспеют наши части и начнётся нормальное наступление без арсеньевского маневрирования».

Разрывы гранат и автоматная перестрелка придвинулись к самому подножию холма.

— Сейчас ворвутся сюда! — Будаков вытащил пистолет. Шифровальщик стоял ни жив ни мёртв, закусив нижнюю губу.

— Какого черта вы испугались! — прикрикнул на него Будаков. Тот только моргал глазами, прижимая сумку к груди. Стонал раненый радист.

Будаков посмотрел на часы: «Четыре тридцать. Уже всходит солнце. С минуты на минуту подойдут наши. Но до этого времени немцы ворвутся на КП. Бесполезно гибнуть здесь. Ради чего? В дивизион! Вот правильное решение. Перебежать через хутор, пока туда не просочились немецкие автоматчики». Он позвал писаря:

— Бери документы. Пойдёшь со мной. А вы, младший лейтенант, остаётесь здесь за меня. Ясно! Никуда не уходить. Сейчас восстановят связь. Ждите моего приказания из дивизиона.

Умышленно медленно, не торопясь, Будаков положил в карман портсигар, трубку, фонарик. Радист перестал стонать. Он тихо лежал в углу, прижимая ладони к забинтованному лицу. Будаков вспомнил о том, что санитарная машина находится во втором дивизионе. На КП не было даже санинструктора. «Вот ранят самого — и некому оказать помощь. Нет, надо идти немедленно. А рация? Все равно радист ранен».

Он успокоил себя тем, что, придя в дивизион, прикажет немедленно развернуть дивизионную рацию, чтобы принять данные с наблюдательного пункта. Снова разорвался снаряд, сквозь бревна посыпалась земля.

— Остаётесь за меня! — ещё раз приказал Будаков шифровальщику и, пригнувшись, вышел из блиндажа. Вместе с писарем он спустился с западной стороны холма. Теперь снова раздавались длинные очереди автоматических пушек Сомина. Но Будаков уже не пытался разобраться в том, что происходит за его спиной. Он бежал к крайнему дому хутора, прыгая через арбузы и двухпудовые жёлтые тыквы. Писарь едва поспевал за ним.

Будаков уже миновал крайнюю хату, когда рядом с ним просвистело несколько пуль. Он припал к земле. На противоположной стороне улицы среди акаций мелькнули немецкие каски.

— Просочились! Бежать по улице? Застрелят…

Он пополз вдоль забора, пролез по-собачьи под воротами. Во дворе никого не было. Будаков негромко окликнул своего писаря, но тот не отзывался. Либо убит, либо побежал через хутор на огневую позицию.

Пальцы Будакова расстёгивали пуговицы кителя.

— Что я делаю? Нет! Переждать и выйти!

За забором разорвалась граната. Кто-то кричал, раздавались винтовочные и автоматные выстрелы. Будаков снова застегнул верхние пуговицы кителя и, озираясь, попятился к сараю. Здесь он зарылся с головой в сено и затих.

За холмом батарея Сомина и автоматчики Горича продолжали бой. Прошло не более пяти минут с тех пор, как он начался, но Сомину казалось, что уже много часов он находится под огнём «фердинандов». Одна из неуклюжих бронированных машин сунулась вперёд. Её встретили непрерывными очередями всей батареи. «Фердинанд» сполз с перебитой гусеницы и остановился. Он не мог, подобно танку, повернуть свою башню и теперь вынужден был прекратить огонь, так как ствол оказался направленным мимо цели. Клычков пополз вперёд. Сомин видел, как он подобрался к неподвижному «фердинанду» и бросил зажигательную бутылку. Пламя поползло по серо-зеленой коробке. Распахнулся люк. Танкисты выпрыгивали из горящей машины, а Клычков, лёжа в десяти шагах, спокойно расстреливал их из автомата.

Снаряд из второй самоходки попал в орудие Омелина. Взрывной волной Сомина сбило с ног. «Вот теперь на самом деле конец, — подумал он падая. — Прямое попадание…» Писарчук и Тютькин подхватили лейтенанта и потащили его под деревья.

— Не надо! Я сам… — Мгла перед его глазами рассеивалась. В ушах ещё гудело, но он уже снова слышал звуки боя. В самом хуторе автоматчики Горича вели перестрелку с просочившимися туда немецкими солдатами. «Фердинанд» двигался в обход поляны, не рискуя пересечь открытое пространство, где догорала первая самоходка. Клычков снова устремился вперёд. Вместе с ним было человек пять.

— Не стрелять! — крикнул Сомин.

Матросы уже были в нескольких шагах от «фердинанда», который медленно поворачивался на месте, наводя свой длинный ствол на орудие Белкина.

— Сейчас выстрелит! — Сомин инстинктивно пригнулся. Раздался сильный взрыв, и самоходная установка окуталась дымом. Ни Сомин, ни его бойцы не видели, кто бросил противотанковую гранату. «Фердинанд» больше не стрелял, а через несколько минут показались двое матросов, которые вели под руки третьего. Клычкова среди них не было. Он и ещё двое остались лежать у взорванного «фердинанда».

Бой кончился, только в хуторе ещё шла перестрелка. Сомин в изнеможении опустился на землю рядом с орудием. Ему хотелось лежать, закрыв глаза, и не думать ни о чем. Но надо было позаботиться о раненых.

— Товарищ лейтенант, смотрите! — крикнул Писарчук.

Сомин вскочил. Все, кто был у орудия, смотрели, как через поляну идёт человек с брезентовым свёртком в руках.

— Валерка! Откуда ты взялся? — Сомин бросился к нему. — Где Земсков? Где Людмила?

Косотруб протянул Сомину свой свёрток:

— Флаг!.. Земсков — там. Людмилу ранило. Остался с ней. Доложу и пойду за ним.

Они пошли на КП. Недалеко от входа в блиндаж лежал вниз лицом убитый офицер. Воронка от снаряда чернела в нескольких шагах от него. Это был шифровальщик. Он все ещё прижимал к груди свою сумку.

В блиндаже, при тусклом свете догорающей коптилки, Косотруб увидел раненого радиста. Он был без сознания.

— Бросили человека, сволочи! — выругался Косотруб. — Хорошо хоть перевязали.

— Тихо! — сказал Сомин. Он услышал какой-то неясный, монотонный звук. Звук шёл снизу. Сомин нагнулся, поднял микротелефонную трубку и услышал:

— Я — Земсков… Я — Земсков… Отвечайте. Приём!

— Валерка! — крикнул Сомин. — Валерка, иди сюда! Это Земсков. Как сделать, чтобы он меня слышал?

— Жми на клапан!

Задыхаясь от волнения, Сомин нажал на клапан и закричал:

— Андрей! Это я — Сомин. Я и Валерка. Он принёс флаг. Андрей!.. Приём!

— Нахожусь на рубеже номер два, — передал Земсков, — сто метров севернее развилки дорог. Передай Будакову: танки на обеих дорогах. Не менее шестидесяти машин. Подходят к рубежу номер один. Немедленно — залп по квадратам тринадцать и четырнадцать.

Сомин представил себе лавину танков, катящихся по дорогам. Если сейчас не остановить их, танки пройдут рубеж, где находится Земсков, выйдут на равнину, развернутся широким фронтом и обрушатся на огневые позиции дивизионов. Прошедший бой с двумя «фердинандами» казался мелочью по сравнению с тем, что надвигалось сейчас. В открытую дверь блиндажа Сомин видел голубое небо и дальние избы хутора. Ему казалось, что он уже различает гул приближающихся танков. «А на КП никого. Где Будаков? Где все?» — Сомин схватил трубку полевого телефона. Связь с огневой позицией уже была восстановлена, но и там не знали, где находится подполковник. Сомин передал Николаеву сообщение Земскова и снова подошёл к рации. Косотруб куда-то исчез. Сомин был один в пустом блиндаже. Он и голос Земскова. Больше никого.

Сомин сообщил Земскову, что подполковника Будакова нет ни на командном пункте, ни на огневой позиции:

— Я старший на КП. Приём!

В ответ прозвучал голос Земскова:

— Танки прошли рубеж номер один. Полк, слушай мою команду…

В дивизионах уже установили прицел. Расчёты отошли от орудий, готовых к залпу. Николаев стоял с поднятым пистолетом в руке. Он оглянулся. Солнце всходило. Первые лучи брызнули из-за холма, где находился командный пункт. А над холмом развевался на длинном шесте бело-голубой Флаг миноносца.

В это время Сомин снова услышал голос Земскова:

— Танки подходят к рубежу номер два. Полк!.. Залп на меня!

— Залп на меня… — повторил Сомин мгновенно пересохшими губами. — Андрей вызывает залп двух дивизионов на свой НП…

В освещённом квадрате входа в блиндаж показалось лицо Валерки. Он был очень доволен собой. Удалось найти несколько шестов и, связав их, поднять над командным пунктом флаг. Сейчас его видят в дивизионах. В этот момент Валерка забыл обо всем пережитом ночью.

— Володя…

Сомин махнул ему рукой:

— Молчи! — Он передавал по телефону на огневую позицию приказ Земскова.

Косотруб пригнулся, будто он услыхал над своей головой свист снаряда.

На огневой позиции уже меняли прицел. Николаев снова поднял пистолет. Невидимые танки обтекали с двух сторон крохотный окопчик в открытой степи. Сейчас на них обрушится залп двух гвардейских дивизионов. Николаев представил себе вихрь взметнувшейся земли, бурю раскалённых осколков, от которых плавится броня танков, и Земскова…

Сомин опустил телефонную трубку. Николаев медлил какую-то крохотную долю секунды. Краем глаза он снова увидел флаг своего корабля и нажал на спуск пистолета:

— Залп!!!