Книга: Флаг миноносца
Назад: 2. ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Дальше: 4. ЗАЛП — НА МЕНЯ!

3. НАДЁЖНАЯ ДУША

Шоссе осталось далеко влево. Земсков торопился. Он хотел быть в Павловском до восхода луны. Но небо на востоке уже серебрилось.
Косотруб шёл впереди, за ним Людмила, последним — Земсков. Напрямик было много ближе, чем по шоссе, петляющему между плавнями, но все-таки когда луна поднялась над лесом, они прошли только полдороги.
— Бери правее, — прошептала Людмила, — вон по тропке…
— Залезем в плавни, не выберемся! — предупредил Земсков.
Людмила обернулась к нему. В её лице не было и тени тревоги:
— Раз взяли меня, верьте. Я знаю дорогу.
«Она не представляет себе опасности, — подумал Земсков, — идёт, как на прогулку. И ещё радуется чему-то!»
Дорожка действительно упёрлась в плавни. Людмила обогнала Валерку и пошла вправо по краю болота. Земсков взглянул на компас: «Уклоняемся в сторону!»
Девушка уверенно шла вперёд. Показалась какая-то тёмная постройка.
— Волчья мельница. Здесь гребля — плотина такая, — пояснила Людмила.
На мельнице было темно. Это старое сооружение давно пустовало. Даже мыши и крысы ушли отсюда, наверно, на Адагум, где совхоз построил мельницу с дизельным мотором. Ручей затянуло илом, колёса прогнили. Но гребля и старая булыжная мостовая по той стороне болота сохранились. Сюда, на старую мельницу, Людмила не раз ходила девочкой. Многие боялись, а она нет. Какие могут быть водяные и ведьмы в эпоху механизации сельского хозяйства? Вот бандиты здесь были, но и те давно повывелись. Девчонки говорили, что по ночам тут слышатся голоса и кто-то ухает под колесом. Людмила не верила. Впрочем, точно сказать не мог никто, так как ночью сюда ходить не отваживались. Людмила много раз собиралась пойти одна, но так и не решилась. Все-таки жутко было бы оказаться одной среди ночи на Волчьей мельнице.
В темноте покосившийся дом с кровлей, сдвинутой набекрень, напоминал не то сидящую у болота бабу в косынке торчком, не то собаку, поднявшую вверх одно ухо над водорослями и кувшинками.
У мельницы начиналась гребля. Разведчики перешли через болото по замшелым скользким камням. Из-под ноги Валерки спрыгнула на широкий водяной лист жирная лягушка. Валерка не удержался, плюнул в неё, но она так и осталась сидеть на прогнувшемся под её тяжестью листе, провожая людей удивлённым взглядом выпученных глаз.
По булыжникам старой мостовой, заросшим бурьяном, шли минут пятнадцать.
Компас говорил Земскову о том, что они, описав дугу, идут теперь прямо на хутор. Шоссе было близко. Один раз оно мелькнуло под луной белой лентой в просеке между густыми кустами. Земсков на всякий случай запомнил этот поворот. У самого хутора наткнулись на немецкий патруль. Трое солдат курили, сидя на поваленном дереве. Их осторожно обошли. Между деревьями белели хаты. Теперь двигались медленно, поминутно прислушиваясь, держась в тени акаций, а когда посадка окончилась, Земсков и за ним остальные переползли по-пластунски через поле гречихи. До места, где была огневая позиция первого дивизиона, оставалось не более полукилометра, но пройти эти пятьсот метров по уличке напрямик не представлялось возможным. Земсков прошептал прямо в ухо Людмиле:
— Теперь веди дворами…
Она мотнула головой, хлестнув волосами по лицу Земскова:
— Сейчас — по канаве…
Они пробрались по канаве, заросшей крапивой и лопухом. Сильно запахло гарью. За поваленным забором показался обгорелый дом. Сквозь стропила светила луна, а под окном блестели осколки стекла.
Видимо, дом был подожжён. Никаких следов разрывов снарядов не было заметно.
— Сволочи! Гавриловну спалили! — Косотруб толкнул Людмилу локтем. — Узнаешь?
Это был тот самый дом, где их угощали сливянкой. Во дворе у крыльца мёртвый пёс все ещё скалил зубы на своих убийц. «Ну, здесь было дело!» — подумал Косотруб и вошёл в дом. Он вышел через несколько секунд:
— Убили Гавриловну. Вся обгорела. Только по этому узнал, — он протянул на ладони две крупные коралловые бусины, оправленные в серебро. Рука Косотруба дрогнула, и кораллы скатились на землю. Никто не сказал ни слова. Обойдя дом, пошли огородом. На огороде среди капустных шаров валялись где юбка, где шёлковая кофточка, где цветная косынка. Вероятно, их обронили, спасаясь от пожара или от погони. Людмила вдруг резко остановилась, вскинув руки, будто на краю пропасти. Среди высокой картофельной ботвы лежал труп одной из девушек. Юбки были задраны на голову, голое тело под луной казалось зеленоватым. На животе чернела широкая штыковая рана. В нескольких шагах Косотруб обнаружил труп второй девушки, ещё более обезображенный. На этот раз удар штыком был нанесён в лицо. Косотруб отшатнулся. Он шагнул в сторону. Гулкий звон струны заставил всех троих вздрогнуть от неожиданности. Валерка нагнулся и поднял из картошки чёрную гитару.
Несколько минут ушло на то, чтобы прикрыть изуродованные тела Ирины и Полины.
— Вернёмся — похороним, — сказал Земсков. — Пошли!
Сразу за огородом начинался колхозный сад, где днём стояли батареи Николаева. Разведчики продвигались ползком, затаив дыхание. Земсков вдруг крепко сжал плечо Косотруба:
— Смотри!
За деревьями чернел характерный силуэт боевой машины. Она стояла на поляне. Оттуда доносились голоса. Косотруб пополз вперёд, притаился в тени дерева. На освещённой поляне он увидел троих немцев. Унтер-офицер в высокой фуражке чем-то восхищался. Второй, придерживая локтем винтовку с широким штыком, показывал какую-то вещь. Косотруб вытянул шею. Острое зрение сигнальщика не обмануло его. Немец держал в руках ожерелье.
— Wo hast du das genommen? — спросил унтер-офицер.
— Dort! — солдат указал в сторону сгоревшего дома, и Валерка понял, что это те самые кораллы.
Третий немец — часовой — с интересом прислушивался к разговору, широко расставив ноги и положив локти на автомат, висящий у него на шее. Унтер-офицер вскоре удалился, а тот немец, который показывал ожерелье, — видимо патрульный — начал описывать широкие круги по краю поляны. Один раз он прошёл совсем близко от Косотруба. Часовой все так же стоял у машины, исправно неся свою службу.
Валерка возвратился к Земскову и Людмиле. Всем было ясно, что прежде чем приняться за часового, необходимо избавиться от патрульного. Валерка предложил свой план. Сначала Земсков не соглашался на него, но ничего другого он придумать не мог.
— Давай, Людмила! — Земсков сжал её холодные пальцы. — Иди.
Вернувшись на огород, Людмила подобрала там юбку и кофточку, натянула их с большим трудом поверх комбинезона. Затем она, уже не прячась, пошла по дорожке, ведущей на поляну. Патрульный сразу заметил её.
— Halt! — он выставил вперёд штык.
Людмила улыбнулась, ткнула себя пальцем в грудь:
— Их мусс ин дорф, — она наугад махнула рукой, указывая на какую-то хату. — К капитану твоему иду. Хауптман! Понял?
— Was fur ein Hauptmann?
Людмила не могла ответить на этот вопрос, но все же ей удалось объяснить солдату, что она гораздо охотнее провела бы время с ним, нежели с хауптманом. Немец пошёл рядом с Людмилой. Косотруб видел их спины. Он приближался неслышными прыжками, падая в траву, перекидываясь от дерева к дереву. Ни одна ветка не хрустнула под его ногами.
Людмиле стоило огромного труда сохранить безразличный вид, когда она увидела в канаве убитых матросов.
— Jch heisse Helmut, — представился солдат.
— Хельмут! — повторила Людмила. — Покойник Хельмут.
— Was sagst du?
— Говорю, что ты — хороший парень. Ду! — она указала на него — файнер керль.
Хельмут достал из кармана ожерелье и помахал им перед носом Людмилы. Девушка протянула руку, но немец замотал головой и снова сунул кораллы в карман. Потом он беспокойно оглянулся вокруг, надел винтовку за спину и обхватил Людмилу за талию. «Только бы не нащупал гранаты!» — с ужасом подумала она. Две «лимонки» «Ф-1» висели на её поясе под кофточкой. Но рука немца поползла вверх. Людмила вытерпела и это.
Косотруб был уже в нескольких шагах. Он последовал за парочкой в густые кусты, куда немец уверенно вёл свою добычу.
Хельмут считал, что ему очень повезло. Ведь патрульный может передвигаться свободно по всему вверенному ему участку. Смена придёт не раньше чем через час. Никто не станет искать его. А этот чурбан часовой хотя бы и видел — все равно не отойдёт ни на шаг от поста. Хельмут уже заранее смеялся над хауптманом, у которого он — простой солдат — перехватил такую девчонку.
Он даже не вскрикнул. Только задёргалась голова на длинной шее. Косотруб брезгливо вытер нож о траву.
Людмила помогла Косотрубу натянуть на себя немецкую форму. Шёпотом ругаясь и отплёвываясь, Валерка надел каску, взял винтовку и пошёл на поляну. В тот момент, как он появился в поле зрения часового, Людмила вышла на поляну с другой стороны. Окрик часового заставил её остановиться, но на этот раз она ничего не говорила, а только рыдала, усевшись прямо на землю. Не сводя с неё глаз, часовой крикнул патрульному, чтобы тот посмотрел, что это за сука визжит там под деревом. Косотруб вразвалку приближался сзади к часовому, нарочно тяжело ступая, как это делал патрульный.
— Schneller! — сказал часовой. В ответ он получил сокрушительный удар прикладом немецкой винтовки.
Теперь путь был свободен. Они поспешили к машине.
В десяти шагах от машины лежал Шацкий. Земля вокруг него была истоптана, изрыта каблуками. В окостеневших пальцах Шацкий сжимал рукоятку противотанковой гранаты, которая, по-видимому, взорвалась у него в руках. Маленького Дручкова застрелили в машине. Он так и остался в кабине, будто уснул после долгого перехода, привалившись к спинке сиденья. Шофёр лежал у раскрытой дверцы.
Земсков попытался представить себе ход разыгравшейся здесь трагедии. Возможно, машина не завелась, когда по приказу Будакова батарея покидала позиции. И тут же в сад ворвались немцы. Ведь батарея из второго дивизиона, преграждавшая доступ на хутор, ушла ещё раньше. Шацкий остался с машиной. Может быть, он надеялся вывести её, может, верил, что свои вернутся или хотя бы дадут отсечный залп с дороги. Шацкий хотел повернуть боевую машину. Это видно по положению колёс. Не успел! Матросы с гранатами и карабинами залегли в канаве. Это был их последний рубеж. Все восемь человек погибли там. След гусеницы танка врезан в землю, а кругом выгорела трава. Кто-то бросил в танк зажигательную бутылку.
Вероятно, в конце их осталось только трое. Шацкий послал Дручкова и шофёра в машину. Он рассчитывал на последний шанс, вышел вперёд, подпустил врагов и взорвал себя вместе с ними. Кто знает скольких гитлеровцев увёл с собой в могилу Шацкий — балтийский кочегар, прошедший за этот год путь от матроса до командира батареи?
Все эти мысли проносились в голове Земскова, пока он вместе со своими друзьями осматривал машину. Машина оказалась цела. На спарках лежал полный комплект реактивных снарядов. Немцы не тронули машину. То ли они боялись, что грозная установка взорвётся при первом прикосновении, то ли решили оставить все как есть до приезда высокого начальства. Они ограничились тем, что выставили часового.
«А что, если попытаться завести машину?» — У Земскова холодок пробежал между лопатками от этой идеи.
— Товарищ капитан! — Косотруб сорвал висячий замок с железного ящика за кабиной. Там лежал аккуратно упакованный в брезент Флаг лидера «Ростов». — Вынимать?
По этому вопросу Земсков понял, что и Косотрубу пришла в голову та же мысль. Он ещё раз осмотрел ходовую часть. Решено!
Земсков послал Косотруба посмотреть, свободен ли выезд на шоссе, перенёс флаг из ящика на сиденье, потом полез под машину и вставил запал и бикфордов шнур в заряд тола, укреплённый под рамой. Затем Земсков опустил подъёмный механизм на наименьший прицел. Кажется, все!
Людмила все ещё стояла у тел убитых матросов. Земсков увёл её обратно к машине.
— Хорошо, что ты пошла с нами, — сказал он.
— Конечно, вы не нашли бы дорогу через мельницу.
— Нет. Не только поэтому. Я жалею, что раньше…
Она приложила ладонь к губам:
— Ш-шшш! Я тоже жалею, но совсем о другом. Когда мы вернёмся…
С дороги раздался вопль. Земсков и Людмила замерли Косотруб бежал к ним, уже не соблюдая никакой осторожности. Ещё издали он крикнул:
— Заводи!
— Есть там часовой? — спросил Земсков, уже сидя в кабине.
— Был!
Земсков нажал на стартер. Мотор завёлся.
— Поехали! — крикнул Косотруб, становясь на крыло.
— Подожди! — Земсков развернул машину, вкатив задние колёса на пригорок. — Людмила, Косотруб, оба в кабину!
Когда они уселись, Земсков крутнул рукоятку пульта управления на полный оборот.
Гитлеровцы могли ждать чего угодно, но не залпа гвардейской миномётной установки среди хутора. Земсков не знал, какой урон причинил его огонь, но паника поднялась такая, что он беспрепятственно проехал через весь хутор. Только когда хаты остались позади, в хуторе поднялась пальба.
Косотруб распахнул дверцу и посмотрел назад:
— Машина с солдатами и танк!
Дорога летела под колёса. Телеграфные столбы проносились мгновенно. Кусты вдоль дороги слились в чёрную полосу. Не сбрасывая газ на поворотах, прижав акселератор до пола, Земсков выжимал из машины всю скорость, на какую она была способна. Он забыл обо всем, даже о Людмиле, которая сидела рядом, тесно прижавшись к нему. Она не смотрела по сторонам. Взгляд её был прикован к стрелке спидометра. Стрелка дрожа поднималась по циферблату все выше и выше.
— Пятьдесят… Пятьдесят пять, — беззвучно шептала Людмила. — Шестьдесят. Шестьдесят пять миль!
Танк открыл огонь из пулемёта. Пули засвистели над кабиной. Правой рукой Земсков пригнул Людмилу вниз и пригнулся сам. Через отверстие в лобовом стекле, пробитое пулей, ворвался ветер. Три или четыре пули пронзили кабину насквозь. Машина вдруг затряслась, запрыгала, дала крен влево.
— Задний скат пробит! — крикнул Косотруб.
Шоссе делало петлю. Преследователи потеряли машину из поля зрения. Земсков сбросил газ. «Что делать сейчас? Ехать дальше — нельзя. С пробитым баллоном далеко не уедешь. Остановиться и подорвать машину? Некогда!»
Впереди, с левой стороны шоссе, показалась между кустами узкая дорога. «Старое шоссе на Волчью мельницу! — сообразил Земсков. — Может быть, это — спасение!» Он круто повернул. Раненый «студебеккер», накренившись на левый борт, полз по булыжнику. Сзади что-то скрежетало. Очевидно, был повреждён задний мост или ступица колёса.
Земсков съехал с дороги прямо в кусты. Раздвигая массивным буфером густые заросли, машина ушла в них всем своим грузным телом. Она двигалась все медленнее, словно чувствовала, что идёт к своей гибели. Резким нажимом на рычаг Земсков включил демультипликатор. Мотор взревел. Десять огромных скатов, подминая кусты, вращались, вдавливая мягкий болотистый грунт. Последний рывок. Стоп!
Машина сидела в болоте, погрузившись диферами в зеленое месиво. Мотор заглох.
— Они проскочат мимо, — сказал Земсков, — но скоро увидят, что нас нет впереди, и вернутся на эту дорогу.
Все трое стояли рядом с машиной, увязая по колени в болоте.
Земсков достал из кабины флаг, дал его Косотрубу:
— Иди, Людмила, за ним. Прикрою.
— Товарищ капитан, отход прикрою я, и машину взорву, — Косотруб протянул ему брезентовый свёрток, туго перетянутый кожаными тесёмками.
— Ты что, приказ не выполняешь?
— Не выполняю, товарищ капитан. Не имею полного права оставить вас одного.
Земсков схватил матроса за ворот:
— Иди! Приказываю доставить Флаг миноносца в полк. Ясно?
Косотруб повернулся и понуро побрёл.
Людмила вцепилась в плечи Земскова:
— Андрей, я останусь, я не пойду, я с тобой…
Резким движением Земсков сбросил её руки:
— Старшина Шубина, приказываю тебе идти. Если его убьют, флаг понесёшь ты! — он вдруг улыбнулся и добавил: — Не бойся, глупая, я вас догоню…
Когда шаги стихли, Земсков погрузил руки до плеч в болото, нащупал под рамой машины толовую шашку, вытащил бикфордов шнур наружу. Он обтёр грязь о свой комбинезон и обмотал конец шнура вокруг дверной ручки.
Белый якорь раскинул лапы на дверке кабины. Теперь машина стояла на своей последней якорной стоянке. Первая машина первой батареи первого дивизиона, которая пронесла Флаг миноносца от Москвы до Таманских плавней, закончила свой боевой путь.
Земсков достал из-под комбинезона портсигар и закурил. Он ждал.
Ждать пришлось недолго. Послышался лязг гусениц по булыжнику. Чёрная тень заслонила луну. Танк остановился на повороте и дважды выстрелил наугад. Земсков приблизил огонёк папиросы к концу бикфордова шнура, но раздумал и снова зажал папиросу в зубах. Из-за танка по одному вышло человек пятнадцать солдат.
— Hieraus! — воскликнул один из них.
Несколько человек приблизились к просеке, проложенной машиной. Земсков затянулся в последний раз, прижал огонёк папиросы к пороховой мякоти шнура и пошёл от машины. Немцы услышали его шаги. В автоматной трескотне потонуло шипение бикфордова шнура.
Уходить можно было только вдоль дороги. Земсков медленно пробирался по болоту, в то время как немцы могли идти по мостовой гораздо быстрее. Скоро шесть человек обогнали его. Путь вперёд был отрезан.
Земсков не отрывал глаз от светящейся секундной стрелки. Ещё полминуты. По возгласам немцев он понял: те, кто остались сзади, приблизились к машине.
Солдаты, которые прошли вперёд, в нерешительности топтались посреди дороги. Вдруг из кустов хлестнули автоматные очереди.
— Это они! Не ушли, ждали!
Трое немцев упали на дорогу, остальные, отбежав несколько шагов, залегли на противоположном краю мостовой и начали поливать кусты автоматным огнём. В это время раздался оглушительный взрыв. Высоко над кустами взлетели обломки. Крики и стоны донеслись до Земскова. Он понял, что машина Шацкого и Дручкова, подобно её хозяевам, дорого отплатила за свою гибель.
Ломая кусты, Земсков бежал вперёд.
— Капитан, сюда!
— Андрей, сюда! — два выкрика слились вместе. Земсков уже видел сквозь кусты силуэты своих друзей, когда танк открыл огонь из пулемёта.
— Андрей! — крикнула снова Людмила.
Земскова бросило в жар от этого крика. Он рванулся вперёд, раздвинул руками кусты и выскочил на тропинку, невидимую с дороги.
Людмила сидела на земле. Косотруб поддерживал её, обхватив за плечи. Глаза девушки были широко раскрыты. На маскировочном комбинезоне справа, повыше ремня, расплывалось тёмное пятно. Задыхаясь, она проговорила:
— К мельнице… скорей… бегите! Я не могу…
Танк начал стрелять из пушки, но снаряды ложились далеко. Земсков подхватил Людмилу:
— Косотруб, флаг! Беги вперёд!
На этот раз Валерка сразу понял, что спорить с Земсковым бесполезно. Он подхватил драгоценный свёрток и побежал вперёд по узкой тропке.
Земсков поднял Людмилу на руки и молча понёс её. Выстрелы слышались в стороне. Очевидно, немцы потеряли след.
Людмила тихо стонала. Сознание её помутилось. Земсков дважды окликал её, но она не отзывалась. У гребли Земсков опустил Людмилу на землю. Руки его были в крови. Он вынул нож, осторожно разрезал комбинезон и гимнастёрку Людмилы. Пуля прошла навылет пониже правой груди. Промыв рану водкой, он наложил повязку, но кровь проступала сквозь слой бинтов.
По плотине Земсков шёл из последних сил. Скользя и задыхаясь, шаг за шагом он преодолевал путь через заболоченный ручей. Мысли его оледенели. Все плыло перед глазами — чёрное здание мельницы на том берегу, кусты и заросшая зеленью гладь. Луна то двоилась, то снова сливалась в неясный расплывчатый круг. А он все шёл через бесконечную греблю, прижимая к груди свою ношу. Жирная лягушка сидела на листе. Она смотрела на человека до тех пор, пока его не поглотила тень, падающая от мельницы.
Земсков спустился по ступенькам в полуподвал. Луна ярко светила через окно, оплетённое по углам многолетней пушистой паутиной. По неровной кладке каменных стен местами стлались белые пятна плесени. Посреди помещения лежали один на другом два жернова. Земсков положил на них Людмилу. Она открыла глаза:
— Андрей… Это ты? Пить!
Земсков поднёс фляжку к бледным губам Людмилы. Она пила жадно, большими глотками.
— Людмила, Людмила! — повторял Земсков. Только одним этим словом он мог выразить своё отчаяние.
— Андрей, где мы с тобой?
— На Волчьей мельнице. Не говори! Я переменю повязку.
— Не надо. Мне хорошо… — Она обвела взглядом мокрые стены. — Ещё девчонкой хотела прийти сюда ночью. И пришла — с тобой. Андрей, скажи мне ещё раз, как называется эта река?..
— Какая река? — он не сразу понял, чего она хочет.
— Та речка, что мы переходили вброд. Под Майкопом… Помнишь?
— Курджипс она называется.
— Курджипс… — повторила она, — какое хорошее слово! Подыми меня, Андрей. Я хочу сидеть рядом с тобой, как на сеновале в Майкопе.
Земсков приподнял её, осторожно придерживая за плечи. Луна светила им прямо в лица.
— Крепче, крепче держи меня! — сказала Людмила. — Теперь не страшно. Только почему так темно? Я не вижу тебя! Ты — далеко. Ты уходишь, Андрей?..
— Я здесь, Людмила! Смотри же!
— Поцелуй меня… — еле слышно попросила она.
Губы Людмилы были ещё тёплыми, но она уже не почувствовала, его поцелуя. Он положил её голову себе на колени. Дыхание становилось все слабее. Луна уходила из окна. Вместе с ней уходила надёжная душа Людмилы.
Скоро стало темно. Только окно светилось. Ветерок качнул гирлянды паутины, пробрался в подвал. Волосы Людмилы зашевелились и коснулись руки Андрея.
Он ещё долго сидел на холодном мельничном камне. По шоссе, лязгая гусеницами, двигались танки. Много танков. Земсков поднялся, взял автомат и, не оглядываясь, вышел из подвала.
По звукам, доносившимся с дороги, по лёгким шорохам ночи, Земсков не понял, а скорее почувствовал, что кольцо окружения сжимается вокруг полка. Луна уже опускалась за лес. Неуклонно приближался рассвет нового дня. Этот день нужно будет прожить без Людмилы, потому что её нет нигде. Потом будут другие дни, множество бесконечных дней, а её нет нигде и не будет никогда. Впервые в жизни Земсков понял ледяную твёрдость этого слова: «никогда!»
Он не мог думать ни о чем, кроме Людмилы. Её голос заполнял пустоту ночи, её шаги слышались рядом, её глаза светились перед его глазами, и все-таки Земсков видел, слышал и запоминал все.
Пересекая луг, он видел танки, остановившиеся на дороге. А слева по просёлку шла другая колонна, и Земсков слышал её тяжёлый ход. Он запомнил, в каком месте донеслись до него голоса немецких солдат, и в каком направлении прошли неуклюжие немецкие грузовики.
Светало, когда Земсков вышел на развилку дорог. Дальше шла одна дорога на хутор Кеслерово, где находился полк, вернее, два дивизиона и батарея Сомина. Эта дорога пересекала равнину, позволяющую танкам развернуться широким фронтом. Значит нельзя их пропустить сюда. Командир, корректирующий огонь, должен находиться на самой развилке или лучше — чуть подальше, в кустах, лежащих в пространстве между двумя сходящимися дорогами. Вот отличное место для НП!
Невдалеке, в жиденькой посадке у дороги, ведущей в Кеслерово, раздавались выстрелы. Взорвалось несколько гранат. «Это, может быть, Косотруб», — подумал Земсков и побежал к посадке. Навстречу ему выскочили из-за деревьев двое немецких солдат. Земсков поднял автомат, но раньше, чем он успел нажать на спуск, прогремели две очереди. Один из солдат кубарем скатился в канаву, другой упал посреди дороги. Из посадки вышли двое в таких же комбинезонах, как у Земскова. Он узнал своих разведчиков — Иргаша и Журавлёва. Час назад они вышли в разведку по приказанию подполковника Будакова. Группу возглавлял Бодров. В посадке разведчики столкнулись с группой немецкой разведки. Результаты боя были налицо: Бодров и двое разведчиков — ранены, трое, в том числе и радист — убиты. Один вражеский солдат захвачен в плен, остальные истреблены.
Бодров так обрадовался, увидев Земскова, что забыл о своих ранениях. Он кинулся обнимать капитана, но застонал от боли и сел на траву, схватившись здоровой рукой за шею. Другая рука висела у него на перевязи.
Бодров рассказал Земскову о том, какой шум поднял Будаков после его исчезновения, а скоро обнаружилось, что исчезли Косотруб и Людмила.
— Косотруб вернулся? — с тревогой спросил Земсков.
— Нет. Мы вышли час назад. Он не появлялся. Чего ты так побледнел?
Земсков рассказал обо всем, что с ним произошло. Он говорил с трудом, словно ворочал камни.
— Вот и все, — закончил Земсков, — Людмила осталась на Волчьей мельнице, а я пошёл вперёд и встретил вас.
Все молчали. Даже раненый боец, которому было очень плохо, перестал стонать.
Земсков стёр рукавом гимнастёрки пот и грязь с лица.
— Теперь надо думать о полке. Что приказал Назаренко?
— Он не мог сообщить часа, но сегодня утром здесь будут наши мотомехчасти. Надо продержаться. Я вышел, чтобы корректировать огонь, если противник будет наступать, да вот задело гранатой, а радист убит. Паршиво получается!
Земсков подошёл к пленному. Это был рослый молодой солдат мотомеханизированных войск, видимо из того самого полка, который расположился в Павловском. Его оглушило разрывом гранаты, а когда он пришёл в себя, то был уже связан.
— Журавлёв! Развяжи ему ноги. Von welchem Regimente sind Sie? — спросил Земсков. Немец демонстративно отвернулся.
Земсков почувствовал, что им овладевает незнакомая до сих пор ярость: — Aufstehen!
— Ich werde nicht antworten.
Говорить ему все же пришлось. От пленного узнали, что этой ночью в Павловский пришёл ещё один танковый полк. Он обогнул Ново-Георгиевскую, где уже были русские. Больше ничего путного от немца не добились.
— Иргаш, пристрели его! — сказал Бодров.
— Отставить! Возьмите его с собой в полк, — распорядился Земсков, — я обещал не расстреливать, если он будет говорить.
— Черт с ним! — согласился Бодров. — Его счастье, что встретили тебя, капитан. Теперь будем принимать решение, как действовать дальше.
Но Земсков уже принял решение:
— Ты, Бодров, вместе с остальными ранеными, возвращаешься в полк. Со мной остаются Иргаш и Журавлёв. Давай бинокль, карту.
— Это ты брось, товарищ Земсков! — возмутился Бодров.
Земсков продолжал:
— Тяжелораненого — на шинель. С вами — двое здоровых. Донесёте… — Он посмотрел на часы. Было уже около четырех утра. — Журавлёв, бери рацию! Пошли!
Бодров поднялся с земли:
— Я тоже пойду. Мне приказано…
— Лейтенант Бодров! — оборвал его Земсков. — Здесь приказываю только я!
Бодров встретился с холодным взглядом Земскова. Лицо капитана было землисто-серым, щеки ввалились, кожа натянулась на скулах. Это изменённое горем, спокойное лицо с жёсткой бороздой между бровями, напряжённые желваки, плотно стиснутые губы напомнили Бодрову кого-то хорошо знакомого, близкого и дорогого, но кого?
— Ну?! — повернулся к нему Земсков.
Бодров поднял здоровую руку к козырьку своей старой мичманки:
— Есть, товарищ гвардии капитан! — Он снял с себя планшетку и бинокль.
Только отойдя километра на полтора от посадки, Бодров понял, что лицо Земскова напомнило ему Арсеньева.
Земсков с разведчиками быстро дошёл до развилки дорог. Со стороны Кеслерово слышались очереди автоматических пушек. «Сомин бьёт по самолётам, — подумал Земсков, — а может, атакуют с тыла? Ну, если там началось, сейчас полезут с фронта. Надо торопиться!»
Углубившись метров на сто в пространство, замкнутое двумя сходящимися дорогами, Земсков приказал отрыть щель и замаскировать её ветвями. Пока Иргаш и Журавлёв работали шанцевыми лопатками, Земсков внимательно осматривал местность.
Солнце ещё не взошло, но было уже совсем светло. Две дороги лежали перед Земсковым среди равнины, поросшей редким кустарником. Вдали виднелось строение, не то амбар, не то летний полевой стан. Правее — развесистая старая липа. На планшете Бодрова эти точки были обозначены, как рубеж № 1. Все координаты указаны. НП Земскова находится там, где Бодров обозначил рубеж № 2. Планшет грамотный, по-видимому, точный. Все ориентиры намечены. Теперь можно заняться рацией.
Матросы уже отрыли окопчик длиной в метр и глубиной чуть побольше человеческого роста. Земсков развернул рацию и передал позывные, сообщённые ему Бодровым:
— Я — «Клотик»! Я — «Клотик»! Я — «Клотик»! «Рубка» — отвечайте! Приём…
Командный пункт полка не отвечал. Журавлёв тронул Земскова за плечо: — Товарищ капитан, идут!
Земсков снял наушники и взялся за бинокль. Танки появились сразу на обеих дорогах. Впереди шла разведка на мотоциклах. Мотоциклисты пронеслись с обеих сторон мимо наблюдательного пункта Земскова, доехали до развилки и повернули обратно. Танки уже подходили к рубежу № 1. Земсков снова принялся вызывать полк:
— Я — «Клотик»! Я — «Клотик»! Вызываю «Рубку». «Рубка» — отвечайте! Приём.
Ни звука в ответ. Уже видны были простым глазом белые кресты на башнях. Всходило солнце. Начинался новый день.
Назад: 2. ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Дальше: 4. ЗАЛП — НА МЕНЯ!