Передовые наблюдатели из пехотных полков поливановской дивизии видели своими собственными глазами, как в расположении противника, далеко за передним краем, начали рваться десятки снарядов. Горы сотрясались от грохота. Сверху, прямо из облаков, с вершины, задёрнутой сырой пеленой тумана, обрушивались залпы гвардейских батарей.

Генерал Поливанов без шинели и фуражки сидел на своём командном пункте, положив руку на плечо радиста. С передовых НП сообщали открытым текстом: «Залп лёг в расположении альпийского полка „Тюрингия“. Все заволокло дымом». Генерал чуть наклонил голову, скосив глаза на стоявших рядом командиров:

— Так, так, давай дальше, давай!..

«Немцы оставляют траншеи вдоль железнодорожной линии. Взорван склад боеприпасов», — передавал радист.

Поливанов поднялся, выпрямился, взял поданную ординарцем измятую шинель:

— Ну, теперь пошли!

Выйдя из блиндажа, он услышал совсем близко рёв реактивных установок. Прямо с дороги вели огонь боевые машины Сотника. Поливанов вставил ногу в стремя и легко, как юноша, вскинул своё маленькое тело в седло. Кролик пошёл частой, деловитой рысью. Вот и траншеи передовой линии. Генерал не слезал с седла, он хотел, чтобы его видели все, потому что много значит для солдата, когда в час смертельной опасности он видит своего начальника, словно заговорённого от пуль.

Старый солдат презирал показное молодечество: «Велика важность рискнуть одной головой! А вот ты попробуй пережить и преодолеть и страх, и боль, и щемящее чувство риска за тысячи голов и сердец, в которые вселилась твоя воля!» Но сейчас, сегодня, надо было находиться здесь, с людьми, потому, что этот момент должен запечатлеться навеки в сердце каждого поливановца. Пусть помнят они, как отбили назад железнодорожный разъезд между двух гор, как бежали от их штыков оглушённые залпами альпийские стрелки. Пусть озарится этот тусклый осенний день светом грядущей большой победы. Будут ещё и трудности, и временные поражения, и голод, и холод, но уже не вернутся те дни, когда катились на восток дивизии и армии, оставляя один рубеж за другим. Пусть мало ещё пушек, пусть ещё не слышно в небе наших самолётов. Это придёт. Это будет. Куда важнее то, что люди уверились в своих силах, что созрело в человеческих душах наше наступление, как созревает крепкий и здоровый плод на здоровом дереве, даже если поранили его тело жестокие морозы.

Генерал поднялся на высотку, где недели две назад он встретился с Арсеньевым. Арсеньев снова был тут. Он направлял огонь двух дивизионов, которые прокладывали путь наступающим подразделениям шахтёрской дивизии. Немцы вели огонь по высотке из артиллерии крупного калибра. Снаряды врезались в склон, подымая грязевые каскады. Эта вражеская батарея была в недосягаемости для артиллеристов поливановской дивизии и гвардейских дивизионов Арсеньева. Но ещё вчера занёс её на свой планшет старший лейтенант Земсков, когда, карабкаясь по горам, как дикие козы, его разведчики уточняли расположение огневых средств врага.

Земскова везли на тряской полуторке в обратный путь через Лысую гору, а в Хуторе Красном командир дивизиона Николаев отмечал на планшете Земскова уже накрытые цели.

Дождь перестал. Облако с серой горбатой спиной и оранжевым брюхом сползало с макушки Лысой горы в золотистый разлив заката.

— Ну, ещё один залп. Цель номер двенадцать.

Николаев обвёл кружком крупнокалиберную батарею, спрятавшуюся глубоко в складках гор. Её не видно было отсюда, но твёрдая рука разведчика отметила на планшете все, что надо артиллеристу: буссоль и прицел.

Двух минут было достаточно для подготовки данных. Николаев учёл высоту своей огневой позиции, определил необходимую плотность огня и подал команду. Восемь командиров установок взялись за рукоятки на пультах управления боевых машин. Машины стояли шеренгой на каменистой площадке у самого обрыва, а чуть правее колыхался на шесте, воткнутом в расселину между камней, розовеющий в закатных лучах Военно-морской флаг.

Николаев поднял пистолет. Лёгкий нажим пальца, и загудели, зашумели привычным ураганом реактивные снаряды. Прошло больше минуты, прежде чем ухо комдива уловило глухие звуки разрывов. Цель № 12 была накрыта. И тотчас же на высотке, где находился командный пункт Арсеньева, перестали рваться снаряды. Арсеньев, конечно, не мог знать, почему замолкла батарея, как не знал и Николаев, кого он выручил своим залпом.

Полки шахтёрской дивизии продвинулись вперёд и заняли новые позиции. Об этом было немедленно доложено в штаб армии, где операцию Поливанова оценили как существенный успех после долгого периода отступления. В штабе Закавказского фронта, получив боевое донесение армии, передвинули несколько флажков на большой карте. Один из них отмечал продвижение шахтёрской дивизии. А в ставке Верховного Командования даже не передвинули флажка. Сообщение Закфронта учли среди множества других, в том числе и более существенных сообщений с фронтов Великой Отечественной войны.

Наутро сводка Советского Информбюро сообщила: «В районе Туапсе — бои местного значения. Наши части улучшали свои позиции».

— Слыхали? — спросил генерал Поливанов. — Вот и о нас заговорило московское радио.

Арсеньев сдержанно кивнул. Командир стрелкового полка, молодой подполковник с удивлёнными детскими глазами и румяным лицом, на котором чёрные усики казались приклеенными из озорства, вытащил из кармана немецкую фляжку, обшитую сукном:

— Выпьем за это дело, товарищ генерал?

— Не рано ли? — прищурился Поливанов. — Думаешь невесть какую победу одержали?

— Какую-никакую, а выпить стоит, — сказал подполковник, отвинчивая крышечку.

Поливанов жестом указал всем, находившимся в блиндаже, чтобы они садились. Потом прищурился на подполковника, чуть наклонив по своей привычке голову:

— Ты уже, по-моему, не первую выпиваешь в честь победы? — он взял у подполковника фляжку. — Так что, пожалуй, посмотри, а мы, так и быть, выпьем на прощанье с командиром моряков.

Генерал налил понемножку в несколько кружек, подумал и передал одну из них помрачневшему подполковнику. Тот сразу повеселел:

— Ну, чтоб не в последний раз, товарищ генерал!

— Чтоб не в последний раз шахтёрам вместе с моряками бить фашистов! — уточнил генерал.

Выпили. Попрощались. Арсеньев вышел из блиндажа и спустился знакомой тропкой на дорогу. Там уже стояли в походном порядке оба дивизиона. Полк перебрасывали на другой участок фронта.