Глава 13

Дэш распахнул глаза. Кира Миллер вновь удивила его. Женщина прилагала такие усилия, убеждая его, что она не социопатка, шаг за шагом подрывала его уверенность – и закончила этим заявлением.

– Удобная позиция, – заметил Дэвид. – Ты образцовый член общества. Во всем виновата процедура. Это она делает из тебя психа. Как-то так, да?

Он злился, что позволил себе хоть на секунду поверить ее объяснениям.

– Послушай, мне не хотелось делиться этим с тобой. Но я могу добиться твоего доверия только одним способом – рассказать тебе правду обо всем. И – нет, я не делала ничего из того, о чем упоминал Коннелли. Я говорила о мыслях, а не поступках, – настойчиво заявила Миллер. – Это просто сильная предрасположенность, и она исчезла, как только архитектура мозга вернулась к нормальному состоянию.

– Так расскажи мне об этом социопатическом состоянии, – предложил Дэш.

Кира нахмурилась.

– Я должна уточнить, – сказала она, – социопатия – не самое удачное слово. Равно как и психопатия или мания величия, хотя они довольно близки. В основном это чистейший эгоизм без малейших признаков совести. Как его ни называй. Так сказать, безжалостный эгоизм.

– В отличие от чего?

– В отличие от того же состояния с примесью садизма.

Дэш задумался.

– Понимаю, – произнес он. – Тебя не прет от истязаний других людей, но если это потребуется ради достижения цели, тебя это ничуть не обеспокоит. Верно?

Кира неохотно кивнула.

– Большое утешение, – с отвращением заметил Дэвид, потом немного помолчал, размышляя. – Это твое «нечто вроде социопатии» не слишком-то похоже на побочный эффект от препарата, – наконец с подозрением закончил он.

Миллер нахмурилась.

– До экспериментов я тоже так думала. А сейчас понимаю, что из всех побочных эффектов переподключения это наиболее естественное следствие улучшенного интеллекта.

– Это еще почему?

– Концепция довольно сложная. Честно говоря, при нормальном уровне интеллекта она находится за пределами моих возможностей. Но я постараюсь объяснить.

Она собралась с мыслями и громко выдохнула.

– Давай начнем с самого начала. Когда наши древние предки впервые вышли на сцену, они не были «царями горы». Скорее наоборот. Им с трудом удавалось залезть на гору. Древние люди были всего лишь одним из тысяч видов, которые боролись за крошечную нишу на планете, изобилующей жизнью. Лучший шанс на выживание – миллион к одному; что уж говорить о восхождении на вершину пищевой цепи. Ни прочной шкуры. Ни скорости. Ни природного оружия.

– И тогда зародился разум, – заметил Дэш.

– Верно. Белому медведю хорошо живется и без интеллекта. А нам он был отчаянно необходим. Развитие интеллекта – единственный возможный путь для наших предков, и они вовремя справились с задачей.

Кира остановилась, многозначительно посмотрела на Дэша и заявила, подняв брови:

– Но с точки зрения выживания разум – это хитрость, жестокость и полнейший эгоизм. Что можно рассматривать как социопатическое поведение в своем изначальном виде.

Дэвид размышлял о тех образчиках человеческого поведения, которые видел во время службы в «Дельте». Он насмотрелся на такое, что заставило бы ветерана-патологоанатома согнуться в рвотных спазмах. Обезглавливания и прочие отвратительные пытки – демонстрация жестокости, превосходящей всякое воображение. Насилие, жестокость и жажда крови присущи человеческой природе, с этим не поспоришь. Ткни в любое столетие людской истории, и тебя захлестнут проявления ошеломляющей жестокости: резня тысяч мирных жителей, кровавые войны, обращение в рабство, пытки, массовые изнасилования и убийства, и прочие злодеяния, которые невозможно не заметить. Гитлер – всего лишь один пример из нескончаемой шеренги. Пусть человечество облачилось в плащ цивилизации и делает вид, будто этой стороны его натуры больше не существует, но агрессивность и жестокость, которые вознесли самого опасного хищника на планете на вершину пищевой цепочки, по-прежнему бурлят под гладью вод.

– Чтобы выжить, – продолжала Кира, – хомо сапиенс развивал интеллект. Жестокость и эгоизм жестко прошиты в наших генах. Это одна часть уравнения.

Она сделала паузу.

– Но хитрого и безжалостного разума было недостаточно. Чтобы завалить мастодонта, нам пришлось учиться работать в команде. Наш мозг оказался настолько сложен, что и после рождения требовал длительного развития. Человеческие младенцы были беспомощны намного дольше, чем детеныши любых других животных на Земле. Поэтому наш эгоизм нуждался в смягчении. Нам пришлось развить определенный коллективизм и понимание справедливости. Нам пришлось жертвовать ради наших детей и ставить выживание клана выше собственного.

Сейчас Дэш настолько увлекся беседой, что на время позабыл о необходимости подозревать каждое действие и слово Киры.

– Поэтому те, кто остались чистыми эгоистами, – продолжала она, – вымерли в этой долгой гонке. Те, кто были настроены на жестокость, но могли сотрудничать и работать в группе, выжили и обзавелись потомством. И по сей день тонкий баланс чистого эгоизма в одних случаях и чистой самоотверженности в других жестко прошит в наших генах. В рамках дискуссии прибегнем к крайностям. Назовем этот эгоизм социопатией. А самоотверженность – альтруизмом.

– Так ты веришь в существование альтруизма? Значит, Авраам Линкольн ошибся?

Кира Миллер заинтересованно вскинула голову. Она явно одобряла знакомство Дэша с апокрифической историей, приписываемой легендарному президенту.

В ней Линкольн ехал в поезде и обсуждал с попутчиком человеческую природу. Попутчик настаивал, что альтруизм существует, в то время как Линкольн энергично возражал, приписывая всем людским поступкам исключительно эгоистический характер. Беседа продолжалась, и тут Линкольн заметил, что вдалеке, на рельсах перед поездом, лежит козленок. Линкольн немедленно дернул стоп-кран, выскочил и бережно снял козленка с рельсов. Когда поезд вновь тронулся, попутчик сказал: «Послушай, Эйб, ты только что доказал мою точку зрения. Ты совершил полностью альтруистичный поступок». На что Линкольн ответил: «Вовсе нет. Я доказал свою точку зрения. Мои действия были абсолютно эгоистичны». Попутчик растерялся. «Это почему же?» – спросил он. «Если бы я ничего не сделал ради спасения этого бедного животного, то чувствовал бы себя просто ужасно», – ответил Линкольн.

Кира с сияющими глазами обдумывала ответ.

– Глубокий вопрос, – сказала она. – Если уж на то пошло, я считаю, что Линкольн прав. Но в рамках нашей дискуссии это скорее вопрос семантики. Альтруистическое поведение существует и является частью наших генов. Возможно, оно является еще одним аспектом эгоизма, но для моей мысли это неважно.

– И в чем же она заключается? – поднял брови Дэш.

– В том, что тонкий баланс между конкурирующими полюсами социопатии и альтруизма очень легко сместить в любую сторону. Конечно, некоторые люди рождаются с сильной генетической предрасположенностью к тому или другому, но большинство из нас балансирует на лезвии ножа. Средний человек, ощущающий на себе доброту и заботу, чаще всего будет делать добрые поступки в ответ. Но тот же человек, если его чуть подтолкнуть в другую сторону, станет преследовать собственные интересы даже в ущерб другим, даже за счет страданий собственных друзей и семьи. Чтобы гарантировать существование цивилизации, чуть заметно склонить весы к альтруизму, человеческому разуму пришлось изобрести религию.

– Изобрести религию? – нахмурился Дэвид.

– Именно. Существуют, или существовали, тысячи религий. И последователи каждой религии верят в божественное откровение, снизошедшее на ее создателей, и в бредовость всех остальных религий. Практически каждый человек согласен, что все религии были изобретены. За исключением той, в которой был рожден он сам.

Дэш предпочел не спорить.

– Продолжай, – сказал он.

– Большинство религий разделяют мнение, что где-то вне нашего мира существует нечто большее, чем мы, – продолжила Кира. – Что у людских страданий есть некая цель. Что наше существование продолжается в некоторой форме и после смерти. Все это помогает укрепить альтруистическую сторону уравнения. Почему бы не ограничиться эгоизмом – особенно теперь, когда мы не нуждаемся в клане для выживания, поскольку способны завалить мастодонта в одиночку? Ответ: потому что в следующей жизни нас ждет награда или наказание.

Она умолкла и покачала головой.

– Но что, если ты абсолютно точно знаешь – после смерти нет ничего? Никакой загробной жизни. Почему бы не стать совершенным эгоистом? Раз Бога нет, к чему всё остальное? Нет правильного и неправильного, есть только то, что делает тебя счастливым. Жизнь коротка, так возьми от нее по максимуму. И к черту всех остальных.

Дэш задумался.

– Но даже если ты не веришь в загробную жизнь, альтруизм все равно подключен. В этом мысль Линкольна – у альтруизма есть собственная награда. Человек совершает хороший поступок и от этого чувствует себя хорошо.

– Отлично, – сказала Кира. – Это верно. Уверенность в отсутствии загробной жизни еще не подразумевает воцарения чистейшей социопатии. Одно не обязательно следует из другого. Однако это все равно шаг в ту сторону.

Она сделала паузу.

– У нашего общества есть законы. И потому, даже если ты рассудил, что добро и зло относительны, что важен только ты сам, и преисполнился решимости стать абсолютным эгоистом, тебе все равно придется проанализировать соотношения рисков и доходности. Почему бы не украсть роскошный автомобиль, который так тебе понравился? Одна из причин – если тебя поймают, ты отправишься в тюрьму. Существует риск, что твой эгоистичный поступок не улучшит, а ухудшит твою жизнь.

Дэш прищурился.

– Если только ты не обладаешь абсолютной силой, – заметил он.

– Именно, – кивнула Кира. – Не стану обращаться к избитым штампам, но если ты не веришь в загробную жизнь и в состоянии безнаказанно сделать, что пожелаешь, вероятность социопатического поведения резко повысится.

– Так вот где связь, – догадался Дэш. – В своем разогнанном состоянии ты ощущаешь, что способна на любые поступки.

– Точно. При таком огромном интеллекте ты не можешь не ощутить свое превосходство и непобедимость. Ты действительно способен сделать, что пожелаешь. И в то же время ты видишь суровую реальность. Нет ни Бога, ни загробной жизни.

Это заявление заставило Дэша ощетиниться.

– И почему же рост интеллекта неизбежно сделает тебя атеистом? – спросил он.

– Изменения в архитектуре мозга превращают тебя в полностью рациональное существо. В твоем сознании больше нет места для веры. А без нее невозможно сохранять убежденность в существовании Бога и загробной жизни.

– А как твой усовершенствованный интеллект борется с проблемой происхождения Вселенной? Она, безусловно, была создана, что подразумевает существование создателя.

– Я не в состоянии понять свои размышления на эту тему в преобразованном состоянии. Одно могу сказать точно – когда я разогнана, я абсолютно убеждена, что Бога не существует, – ответила Кира и сделала небольшую паузу. – Ты спросил меня, кто создал Вселенную. Позволь спросить тебя: а кто создал Бога?

– Бог вечен, – нахмурился Дэш. – Он не нуждается в создателе.

– Правда? – переспросила женщина. – Тогда почему в нем нуждается Вселенная? Если Бог может существовать без создателя, почему этого не может Вселенная? Какой бы срез ты ни делал, в некий момент ты достигнешь объекта, который существует, не будучи созданным. Даже разогнанный разум не в состоянии полностью охватить это. Призывать Бога в качестве объяснения создания – просто удобная уловка, если ты не готов объяснить, как возник Бог.

Она помолчала.

– И даже если ты, чисто теоретически, признаешь Бога, с чего бы всезнающему и всемогущему существу тратить время на создание человечества? Чем сильнее ты исключаешь веру и опираешься на интеллект, отвечая на этот вопрос, тем крепче твоя убежденность, что Бог – всего лишь конструкт человеческого разума, и ничего больше.

Дэш, не соглашаясь, раздраженно покачал головой, но не стал продолжать спор.

– Так, значит, улучшенный интеллект изменяет баланс сил в войне альтруизма и социопатии?

Кира кивнула.

– В этом состоянии очень легко оправдать любой эгоистичный поступок. Если некто стал на моем пути, его убийство будет исключительно разумным шагом. Какая разница, умрет он сейчас или через тридцать лет? В любом случае существование бессмысленно. Бог мертв. Так почему же мне не совершить все необходимое, чтобы достичь предела своих возможностей?

Она подняла бровь.

– Ничего не напоминает?

Второй специализацией Дэша в колледже была философия, о чем Кира несомненно знала.

– Воля к власти Фридриха Ницше, – расстроенно ответил Дэвид.

Ницше прославлял концепцию сверхчеловека. Не версию Кларка Кента, а человека, чье восприятие добра и зла основывается исключительно на оценке, поможет ли ему нечто в достижении успеха или помешает. Добро есть все, что позволит реализовать свои возможности. Зло – все, что этому помешает. «Что хорошо? Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? Все, что происходит из слабости».

Кира нахмурилась.

– Боюсь, что так, – подтвердила она. – Стоит начать в разогнанном состоянии размышлять над одним из вечных вопросов, и ты моментально воспроизводишь эту философскую школу, а потом развиваешь ее до такого уровня, с которым не справятся величайшие философы мира.

В комнате воцарилась тишина.

– Но ты сказала, что не совершала никаких действий под влиянием социопатических наклонностей, – наконец произнес Дэш. – Это правда?

– До сей минуты – да, – мрачно ответила женщина. – Моего врожденного альтруизма и чувства справедливости хватило, чтобы подавить – хоть и с огромным трудом – такие позывы. Но и они были сильны, – призналась она. – Так заманчиво отбросить последние крохи докучливого неандертальца и освободиться от всех моральных и этических уз… – Ее лицо выражало глубокую озабоченность. – Очень заманчиво.

Дэш не знал, что на это ответить.

– Я уже некоторое время не разгоняла интеллект, – тихо произнесла Кира.

– Из опасений, что не сможешь справиться с искушением? – спросил Дэш.

Она кивнула. Краешки губ изогнулись в невеселой улыбке.

– Иногда я думаю о себе как о Фродо из «Властелина колец». В моем случае сила кольца заключается в практически недостижимом уровне творчества и интеллекта. Как и ноша Фродо, она все время доступна, всегда рядом, притягивает и манит. Это почти непреодолимый соблазн, особенно когда мне отчаянно требуется какое-то озарение.

Дэш задумался. Он никогда не рассматривал кольцо из трилогии Толкиена как очередное проявление старого клише на тему власти, но, разумеется, так оно и было. Не кольцо обращало своего носителя к злу, а его сила.

– Власть развращает, – начал Дэвид, не в состоянии удержаться от банальной фразы, которую смогла опустить Кира. – Абсолютная власть развращает абсо…

Он так и не закончил свою сентенцию. Раздался грохот, похожий на выстрел из дробовика. Дверь комнаты, выбитая снаружи сильными и умелыми ударами двух мужчин, влетела внутрь.