Большой город погружен в ночную тьму без единого огонька. Едва различимы темные глыбы домов, черны, как входы в пещеры, глазницы окон, внизу серое полотно реки, и над всем этим — покров беззвездной, мглистой ночи.

Сама по себе такая картина может потрясти душу, наполнить ее смутным страхом, недоверием, предчувствием чего–то неожиданного.

Но если этот ночной город–гигант при этом кричит всеми своими голосами — самое мужественное сердце забьется сильней и тревожней.

Черные балконы набережных нависли над тронутой оттепелью Невой. Тяжелые дуги мостов уходят вверх во тьму.

Дома молчат, как будто это их не касается, но улицы наполняются народом. У темных домов — темные силуэты людей. Говорят больше шепотом. Спрашивают, не получая ответа. И только сам город кричит. Кричат гудки фабрик, заводов, электростанций, застывших во льду на Неве и в порту судов, паровозов. Кричат разными голосами, но об одном и том же.

В движении людей во тьме зимней ночи было что–то деловое, напряженное. Шли большими группами. У некоторых за плечами дулами книзу висели винтовки и карабины, но большинство было безоружно.

Двое стремительно вышли из подворотни дома и сейчас же слились с людским потоком, направлявшимся к набережной Невы.

Долго шли молча.

Ночные патрули безмолвно пропускали идущих. Из поперечных улиц и переулков в основной поток вливались новые группы.

Город кричал. Молчание людей было значительнее слов.

— Смотри, как качнулся Питер, — промолвил наконец плотный большой мужчина в легком пальто и в барашковой шапке.

— Неужели все записываться? — спросил невысокий крепыш.

— К Смольному — а зачем же еще?

Это были Федор и Алексей.

Сторож в тулупе до пят, выйдя из подворотни, долго наблюдал движение во тьме, не выдержал и спросил Федора:

— А куда это идут? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — И идут и идут. И откуда берутся?

— В Смольный, товарищ, к Ленину, — остановился Федор.

— В Смольный? А там что? Дают что?

— Оружие дают. Немцы пошли на Питер.

Сторож собрал бороду в кулак.

— Значит, солдат из окопов, а рабочий в окопы?

— Думаешь, не будет дела? — спросил Федор. — Будет, старик. Рабочий пойдет свое защищать.

— Ну, ну. Идите, идите. Там вас ждут.

— А ты, старик, не из генералов ли безработных?

— Из их самых. Как есть угадал, — сердито буркнул старик и повернул обратно в ворота.

— Н-да! — сказал Федор.

— Что — “н-да”? — спросил остановившийся вместе с ним и слышавший весь разговор рабочий. — У нас на Балтийском пятьсот человек пошли. С верфи — триста, а на Путиловском, я слышал, и того больше, это же сила. А за нами и солдат пойдет. Бабы и те идут. Слышишь, кричит город, как живой.

— Он живой и есть, — твердо сказал Алексей. На минуту все стали слушать гудки. То замирая, то вновь наполняясь трепещущими звуками, вздрагивала ночь над городом. Вразрез глубоким и глухим заводским гудкам врывались в этот хор гигантов резкие дальние гудки вокзалов. Словно потеряв от напряжения голос, замирал где–то рядом могучий фабричный гудок, и на смену ему тоном выше возникал другой. Эта странная музыка, как военный марш, возбуждала, бодрила, подстегивала идущих.

На Марсовом поле шли уже шумно, с факелами, с песней, словно молчание больше было невозможно.

Автомобиль, поблескивая слабыми фарами, сползал с Троицкого моста. Люди неохотно расступались перед ним.

Федор задержался и на самом углу, у Английского посольства, оказался рядом с автомобилем.

Седок положил руку на плечо шофера, и машина остановилась.

— Вот хорошо, — высунулся из машины Чернявский. — Вы–то мне и нужны. Каждая минута сейчас дорога. Слышите гудки? Все заводы как один двинулись к Смольному. Рабочие требуют, чтобы их немедленно везли на фронт. Требуют винтовок, патронов. Телефонистки сбились с ног. Путиловский, Обуховка, Розенкранц. Да что говорить, Сестрорецкий — все две тысячи прибыли с последними поездами, а то и пешком в Петроград. К Смольному не пробиться.

Он говорил волнуясь. Заметно было, что весь он охвачен большим зажигающим чувством, — в нем и гнев, и радость, и гордость этим большим порывом всего города.

— Мы открываем пункты по выдаче оружия, готовим артиллерию. Вот, — он указал на худого человека в солдатской шинели, сидевшего рядом, — назначен комиссаром артиллерийских формирований, Порослев Петр Петрович. Я довезу вас до Литейного два. Там пункт, орудует там Бунге. Садитесь, поехали.

Федор и Алексей с трудом втиснулись в машину. Чернявский на ходу давал указания.

— Сейчас начнем выдачу винтовок. Давать не каждому, с умом. Круговая порука. Лучше всего по заводам, выделив организаторов. В первую очередь бывшим солдатам, умеющим обращаться с винтовкой. Пулеметы только комиссарам частей, под расписку. Матросы получат всё в экипажах. Члены штаба будут выдавать мандаты руководителям отрядов и направления на Балтийский и Варшавский вокзалы.

У дома номер два ждала неспокойная толпа. С Литейного, со Шпалерной подходили новые отряды. Автомобиль пропустили во двор с трудом. Бунге встретил приехавших словами:

— Кому передать пункт? Я намерен ехать с отрядом.

— Меня возьмите, — обрадовался Алексей.

— Ни ты, ни ты не уедете, — не останавливаясь, сказал Чернявский. В тоне его было столько неожиданной властности и решимости, что и Алексей и Бунге последовали за ним молча.

Алексей наблюдал с интересом и удивлением, как этот, казавшийся ему кабинетным работником, штатский человек уверенно держит себя с собравшимися на пункте рабочими и солдатами.

В шумной массе людей около Чернявского сразу образовался тихий островок.

В большой зал входили возбужденные, чего–то требующие люди. Здесь же, по углам, в соседних залах, в подвалах лежали груды холодного оружия, винтовки, карабины, пистолеты и револьверы. К потолку поднимались штабеля патронных ящиков. Еще дальше — амуниция, обмундирование. Нужно было сдерживать напор прибывающих людей, готовых немедленно расхватать все это военное снаряжение и спешить к вокзалам.

Не прошло и получаса, как все изменилось. Теперь в доме работала быстро слаженная Чернявским и Бунге организация.

Входившие в зал первого этажа люди сразу же шли к столам, у которых велась сосредоточенная, спешная, но неторопливая работа.

Чернявский говорил с руководителями заводских отрядов.

Порослев отбирал артиллеристов.

Бунге выдавал мандаты и литеры на поезда.

Алексей и другие выдавали оружие по запискам Чернявского, Бунге и Порослева.

Человеческая масса втекала в особняк шумной, нестройной рекой, выходила из него организованными, молчаливыми, ждущими команды отрядами.

— Я было заикнулся в Смольном о том, что хочу на фронт рядовым бойцом, — сказал Чернявский в момент, когда напор рабочих отрядов ослабел, — но мне не дали раскрыть рот. И вас я не пущу ни на фронт, ни по домам. Но дело мы сделаем большое. Германские дивизии увидят, что Питер не беззащитен.

Над городом все еще неслись тревожные могучие гудки заводов.

Утро с трудом отодвигало полог ночи.