Глава XIV
ПЬЯНАЯ УЛИЦА
— Альфред, Альфред, — кричала в окно Лидия. — Альфред, папиросы. — Рука с портсигаром тянулась из форточки.
Альфред нащупал в шинели пачку “Лаферм № 6”, махнул равнодушно рукой и устроился удобнее рядом с шофером и Алексеем.
Усевшись, он привычными жестами обтянул на коленях шинель и накрыл длинными полами ярко начищенные сапоги. С высоты по–военному раздвинутых плеч он оглядел растрепанный тулуп, широкую фигуру Константина. Брился он, вероятно, месяц назад. Отдыха нет ни днем ни ночью. Черные иглы ежом топорщились во все стороны. На шее сизое пятно. Пальцы — как в перчатках. Под ногтями — окаменевшая грязь. Папироса, загнанная в самый угол рта, казалось, торчит из щеки.
“Хороший парень… Но неаккуратный… Надо дать отдых…” — подумал Альфред.
Стрелки сидели по бортам грузовика, опираясь на винтовки, и вздыхали всем телом на ухабах. Пулемет показывал из–под брезента черный короткий палец.
— Пальба идет, — цедил шофер, пролетая Невский.
Он посмеивался одними глазами. Алексей смотрел прямо не мигая. На радиаторе красный флажок. Он вьется на ходу, как настоящий флаг.
Вьется, трепещет, летит Красное знамя Революции.
— А один упал рылом в лужу, — продолжал шофер, — захлебнулся и утоп… Утром нашли. Хорошая смерть, говорят. А одна в галошу набрала вина и несет… Мужу на ужин…
Под машину рванулась старушка. Шофер дернул руль и закусил папиросу.
— Э, старая курица… — И, выровняв ход грузовика, продолжал: — А одна сняла с себя юбку, намочила в вине и выставила в окно на улицу — ждет, что замерзнет. Хитрая баба. Домой принесет, а там растает.
Альфред сидел, как изваяние, думал свое…
— А не разогнать их, товарищ комиссар. Пьяному море по колено.
— Мошьно разогнать… — уронил Альфред. — Достаточно пожарных.
“Вот латышская душа, — одобрительно думал Алексей. — Сидит как привязанный…”
Впереди щелкнули выстрелы. На панели народ пошел быстрее.
Шофер перевел на третью скорость.
— Заворачивай прямо на Пушкинскую, — сказал Альфред и, высунувшись из кабины, осмотрел стрелков.
Грузовик обрезал угол тротуара и влетел на Пушкинскую.
Навстречу грузовику ринулась толпа. Редкие револьверные выстрелы гудели в узкой улице, как в тоннеле. Люди забегали за грузовик, как за прикрытие.
— Стой, — скомандовал Альфред, подняв руку. — Сходи, — скомандовал он стрелкам.
Стрелки выстроились в ряд у тротуара. Грузовик развернулся к Невскому. Пулеметчик освободил машину от брезента и сел на ящике с лентами.
— Черных и Лаубе со мной, — сказал Альфред. — Остальные — жди команды.
У шестиэтажного дома стоял солдат в куцей шинели и время от времени палил из нагана в воздух. Около него вились трое отчаянных огольцов, которым он заплетающимся языком читал лекцию о меткой стрельбе. После каждого выстрела летели стекла или сыпалась штукатурка, а солдат довольно и громко икал. Выпустив весь барабан, он опять заряжал револьвер, извлекая патроны из карманов, из подсумка и даже из–за голенищ.
“Часовой”, — подумал Альфред, и сказал громко: — Неплохие навыки.
Алексей кивнул головой.
— Заходи. Снять без шума.
Часовой был уверен в своей безопасности. Городские боятся выстрела, как холеры. А если идет солдат — значит, в подвал. К тому же все пошло плясать в этом мире. Даже дома шевелятся — гляди, так и качает стену. Даже трудно стало попадать в окна…
Проходя, Альфред быстро обернулся к солдату.
— Сдай ривόльвер, — сказал он спокойно.
— “Ривόльвер”, — передразнил, покачнувшись, солдат. — Катись к своей Фене под колени.
Но Алексей уже крепко взял часового за плечи. Альфред с силой выкрутил револьвер из рук.
— Робя! — заревел солдат. — Караул!
Из раскрытых окон подвала выглядывали красные лица, встрепанные головы.
Альфред дал резкий свисток. Стрелки перебежкой окружали дом. Грузовик задним ходом, щелкая короткой цепью у колеса, шел к подвалам. Из окон уже выглядывало несколько винтовок. Большой человек в разношенной кепке и военной шинели выбросил ноги на снег, сидел в окне и то зорко следил за улицей, то, захлебываясь, ругался и грозил:
— Катись… чтоб в секунд. Щупаки! Перестреляем, как воробьев. Рр–революционному народу… А ты, комиссар, получай.
Он швырнул бутылкой в Альфреда. Бутылка скользнула по снегу и разбилась о тумбу.
— Зови пожарных, — приказал Альфред стрелку.
Из ворот противоположного дома выбежали двое в серых куртках с длинной кишкой. Струя первым делом ударила в лицо ругавшегося. Он неловко слетел с окна, мелькнув в темноте подвала широкими разбитыми подошвами.
Но через секунду он опять большой встрепанной птицей бился в окне. Ничего не видя за струей, он тыкал во все стороны винтовкой. Оборачиваясь, оглушительно ревел что–то в подвал, где шевелились неясные тени.
Стрелки действовали молча, как на учении. Они проникли в ворота, на усеянный битым стеклом двор и обтекали подвал с трех сторон. Громилы, показываясь из подвала, кричали, грозили и ругались.
— Расходись! — крикнул Альфред. — Оружие оставлять. Людям проход свободный.
— Господи, как же пройти? Мне домой… — заметалась в воротах женщина в горжетке.
В подвале бахнула винтовка.
Пожарники протащили кишку еще на сажень. Струя, совсем серебряная на морозе, ударила в разбитые окна подвала. Из рам вылетали застрявшие осколки стекла. По стенам ползли мокрые пятна. Брызги взлетали до четвертого этажа. Подвал заливало ледяной водой.
Громилы вылезали во двор и скапливались у ворот.
— Пущать? — спросил пожарный, живой струей указав на ворота.
Люди шарахнулись.
— Пускай, бей в подвал.
К окну опять протолкалась фигура человека в кепке. Он размахивал темным предметом.
— Жандармы. Комиссары. Бей их в душу, печенку…
— Крой! — показал пальцем Альфред.
Струя сбила кепку.
— Ах так? Получи… твою… душу.
— Ложись, — скомандовал Альфред, придавил Алексея рукой к земле, а сам остался стоять.
Граната легла в снег. Рвануло всю улицу.
Кто–то истошно, по–звериному взвыл.
Середина улицы зацвела серым облачком. Люди на корточках ползли вдоль стен. Стекла шуршали на железных подоконниках, осыпались замедленным дождем. Пожарники, бросив кишку, нырнули в ближайшие ворота. Кто–то затыкал окно в пятом этаже красной периной. К другому, по–видимому, придвигали шкаф. Дворники уносили раненого.
Теперь опять у подвальных окон появилось несколько всклокоченных, мокрых фигур.
Обозленно шлепнуло несколько винтовочных выстрелов.
Пулеметчик на грузовике уже лежал на брюхе. Черный палец “максима” глядел в подвал.
— Крой! — махнул рукой Альфред.
Пулеметчик строчкой прошелся по окнам. Вернулся назад и еще раз к воротам.
— Стоп! — поднял руку Альфред. — Выходи! — крикнул он в ворота. — Складывай ружья. Последний раз. Без задержания.
— Немцы, — вслух размышлял кто–то в подворотне. — Ей–богу, немцы…
— Неужели Вильгельм пришел?
— Латыши это?
— Без задержания. Иначе опять пулемьет…
Громилы выходили один за другим из подворотни пьяного дома и на свету оказывались расхлыстанными солдатами, бродягами, подростками. Подобрав шинели, пускались в рысь вдоль стен. Из карманов торчали цветные бутылки. Одним из последних, ругаясь и кляня, шел парень в кепке. Лицо его было знакомо Альфреду.
— Стой, — указал на него пальцем Альфред. — И тут шумишь… Поспеваешь… Взять!
Солдат шарахнулся назад.
— Меня? Ах ты, чиж размалеванный. Я за революцию… когда ты еще без штанов бегал…
— Пойдешь к Иисусу… гранатчик, — сказал сквозь зубы Альфред. — Я тебя знаю. Твоя фамилия Мартьянов. Где враги Советской власти — там и ты.
Солдат сделал вид, что не понял:
— А я ж ничаго. Я за народ.
Но невольно обеими ладонями он прилип к стенке.
— Вьяжи руки, — сказал Альфред стрелкам.
Солдат смотрел на него широкими глазами. Сквозь пьяный туман и залихватскую наглость проглядывал смертельный страх.
Альфред подошел к нему и сказал:
— Твоя революция пьяная. Твою революцию пролетариат убьет.
Солдат потемнел в лице.
— Запечатать подвал, — сказал Альфред. — Алексей, зови дворников.
