51
Беспокоил «охотнорядец» — Дядя Вася. Для этого человека убийство было сущим пустяком. О нем знали, что он уцелел после разгрома банд Антонова на Тамбовщине. В Москве связан с людьми, которых разыскивал уголовный розыск. Дядю Васю приметила Мария Захарченко и вела с ним таинственные беседы. Якушев говорил ей: «Осторожнее с этим субъектом».
— Ещё чего… Не таких видела.
— Он по уши в крови.
— Таких и надо. У него рука не дрогнет.
Нужно было избавиться от Дяди Васи. Он имел свои связи, и надо было их нащупать. Дядю Васю поддерживали кавалергард Струйский и барон Нольде.
Зубов рассказал, что однажды, подвыпив, Дядя Вася предлагал:
— Каво хошь из банковских уберу. И деньги возьму.
— Это же налёт?
— Ну налёт. Все денег ищете, а они под носом.
— Без штаба решать нельзя.
— Возьмём деньги — штаб спасибо скажет. Да и нам перепадёт.
— А Фёдоров против…
— Барин. Чистоплюй.
Старов тоже подумывал, как избавиться от антоновца, не всполошив МОЦР. Этот субъект был опасен не менее, чем Захарченко и её супруг. Но они находились под наблюдением Стауница, а Дядя Вася мог действовать самостоятельно.
Как-то Якушеву по делам службы пришлось несколько часов провести на совещании в НКПС. Дома, когда пришёл, сказали, что его разыскивал по телефону Козлов (то есть Старов). Этот человек не стал бы звонить по незначительному делу. Якушев позвонил Старову.
— Прочти «Вечернюю Москву», сообщение на четвёртой полосе, — сказал Старов.
В заметке «Дерзкое ограбление отделения Госбанка» рассказывалось о раненом милиционере, убийстве одного грабителя и бегстве другого.
В ту же минуту позвонил Стауниц:
— Читали?
— Вы этого ожидали?
— Нет. Предполагал, что готовится другое.
— Ждите меня в складе. Еду.
В складе на Болоте его ожидали Ртищев, Зубов и Стауниц.
— Эту скотину готовили на другое дело… — бормотал растерянный Ртищев. — Мы согласились на теракт.
— Кто это «мы»? Штаб МОЦР ничего не знал. Впрочем, я чувствовал, догадывался. Это все стерва Захарченко. Знаете ли вы, что поставлена под удар вся организация? Милиция, угрозыск, ГПУ — все на ногах. Где этот сукин сын?
— Здесь, — уныло сказал Ртищев, — в подвале.
— Не нашёл другого места спрятаться! Позвать.
Дядя Вася вылез из подвала. Он был смущён, но держался нагло:
— Это что, суд?
— Да. Суд… Это ты в антоновских бандах мог своевольничать!.. Молчать! Мы строим новое царство чистыми руками, а ты что делаешь? Тебе категорически запретили «экс»! Мало того, что нарушил приказ, так ты ещё и прячешься здесь! Понимаешь, что ты делаешь?
— Как же все это получилось? — хмуро спросил Стауниц.
Дядя Вася развёл руками:
— Как? Все было как надо. Я все высмотрел, две недели ходил, весь район у меня тут, — он постучал грязным пальцем по ладони. — Все разведал: когда деньги с Неглинной привозят, один мильтон сопровождает. Дружка я нашёл для подмоги. Родьку. Обучил его, как и что…
Он постепенно увлёкся рассказом и, схватив карандаш, чертил на бумаге, покрывавшей стол, что-то вроде плана:
— Кассирша, значит, деньги приняла, мне из окна все видно, милиционер, усатый такой, из солдат должно быть, ушёл. Родьку, значит, я поставил около дверей, вхожу в банк, людей — никого. Через загородку — к кассирше, наставляю шпалер, хватаю три пачки и к дверям. Слышу — выстрел, другой. Что такое? Я ведь приказал Родьке: «Не стреляй». А что получилось? Милиционер не ушёл, он за углом был, выбегает баба и как заорёт: «Караул! Банк грабят!» Милиционер — назад, к банку. Родька в него стрельнул, а он в Родьку. Вижу Родьку, он неживой лежит, я стрельнул в милиционера, и через улицу, в проходной двор, проходным — на другую улицу и за угол; на моё счастье — трамвай на полном ходу. Я — на подножку, проехал улицу и до остановки спрыгнул, потом стал петлять…
— Но почему же сюда? — брезгливо спросил Ртищев.
— А сюда вот почему: живу я у Родькиной бабы, он ей проболтался. Подайся я туда, пойдут расспросы: «Где Родька?» А что я ей скажу!
— И надумал идти сюда, идиот!
Дядя Вася искоса посмотрел на Якушева.
— Тебе запретили «экс»? Запретили. Да и денег взято немного. Сколько?
— Все мои… А Родька — дурак. Хвастал: «Что мне „экс“, я в Саратове, в Харькове…» Как мильтон его ловко срезал… Теперь небось потрошат в мертвецкой.
— Дурак ты, — сказал Зубов, — не убит твой Родька, легко ранен.
— Врёшь. В газете сказано: «убит».
— Я справлялся, ошибка в газете. Легко ранен грабитель. Сидит в Гнездиковском. Сам Вуль ведёт следствие. Все разболтает твой Родька. И гулять тебе на свободе осталось два дня, а то и меньше.
Дядя Вася пошатнулся:
— Правда? Родные… Ведь это — стенка.
Все молчали. Слышно было хриплое дыхание Дяди Васи.
«Затравленный зверь», — думал Якушев.
— Он, этот Родька, что-нибудь про МОЦР знает?
— Ни-ни…
— Врёшь небось? Надо тебя куда-нибудь спровадить… Но куда?
— Пусть пока сидит здесь. Утром что-нибудь придумаем.
На экстренном совещании в штабе МОЦР Якушев кричал на Ртищева:
— С кем вы связываетесь? С бандитом. Это — зверь, притом опасный. Захарченко его готовила на теракт, вы об этом знали? Знали! А что из этого вышло? И все это делалось у меня за спиной!
Ртищев и Струйский только вздыхали. Тут же было решено, что отныне ни одна акция МОЦР не будет проведена без ведома штаба и лично Потапова.
Стауниц доложил, что ночью вывез Дядю Васю на вокзал и отправил на Кавказ, к одному контрабандисту, чтобы тот переправил его в Турцию.
Больше о Дяде Васе не было слуха. Впрочем, как-то раз говорили, что он убит при попытке перейти границу.
В действительности конец его был несколько иным. До Батума он добрался благополучно. Ещё в Москве сбрил бороду (усы оставил) и стал похож на переодетого городового. В вагоне полёживал на верхней полке, завязав щеку, вздыхал, жалуясь на зубную боль. На станциях не выходил и ел всухомятку, питаясь тем, что успел купить в Москве, на вокзале.
В Батуме было тепло, сеял мелкий дождик. Ещё на Болоте Стауниц сунул Дяде Васе чьё-то краденое удостоверение, и теперь он стал Станиславом Адольфовичем Стебницким. Имя было мудрёное, притом владельцу удостоверения было двадцать шесть лет, а Дяде Васе — сорок. В батумскую гостиницу он не пошёл, а разыскал некоего Юсуфа — владельца фруктовой лавки, невдалеке от набережной. Дядя Вася так и не понял, кто такой Юсуф: не то перс, не то турок. По словам Стауница, Юсуф был главой контрабандистов, их шефом. Кроме шёлковых чулок ценой в одну турецкую лиру, бритвенных лезвий и фальшивых духов Коти Юсуф переправлял через границу и некоторых господ, не имевших паспорта и визы.
Дядя Вася спросил Юсуфа, не найдётся ли у него светло-зелёный костюм, Юсуф, не поднимая глаз, щёлкая костяшками счётов, сказал: «Можно». Потом встал, подтянул брюки, оправил на себе розовую жилетку и мигнул Дяде Васе. Они ушли за перегородку. От сладкого запаха мандаринов, груш и винограда у Дяди Васи слегка кружилась голова.
Начался торг. Речь шла о плате за переход границы и об обмене червонцев.
— Почём будешь менять?
— По курсу, — твёрдо сказал Дядя Вася.
— На что будешь менять?
— На золото.
Юсуф достал из кармана жилетки золотой империал, подкинул и, оттопырив кармашек жилетки, ловко поймал.
Дяде Васе хотелось спать. Кроме того, его мучил голод. Решено было перенести деловой разговор в шашлычную, на набережную. В шашлычной жужжали мухи, пахло винными парами и жареным бараньим салом.
Хватив стаканчик чачи, Дядя Вася засипел от удовольствия.
— С золотом везде пройдёшь, дорогой, не жалей червонцы, червонцы там не ходят, везде золотые десятки — тут Юсуф умильно усмехнулся. — Турки — народ бедный, покажи десятку — все отдаст, только много показывать нельзя, скажут — красный, отберут в караколе. Будешь рад, что живой остался. — Он отломил кусок чурека и вытер жирные губы.
Дядя Вася жадно пил и ел, слушал внимательно. Юсуф говорил тихо, с оглядкой.
В шашлычной был только один гость, в углу у дверей. Положив голову на папаху, он спал, навалившись на стол, похоже было, что захмелел. Дядя Вася тоже захмелел. Чача была крепче самогона-первача. В открытую настежь дверь видно было светло-голубое море, ветерок шевелил острые листья пальм на набережной.
— Говоришь, от Батума до Артвина семьдесят вёрст — пустое дело, а пройди! Горы… — Юсуф поднял голову и зачмокал губами. — Дорога? Сам увидишь. Два года назад хорошо было — лёгкая граница была, кто хотел — ходил. Тут тебе и дашнаки, и меньшевики, и мусаватисты… Теперь стало трудно, очень трудно. Борчха, город есть такой турецкий: бывало, днём все спят, ночью — двести лавок открыто, контрабанду грузят, вьюки на лошадь, на осла — и в Батум…
— Ты говоришь — турки. А я ведь по-турецки не могу.
— Зачем турецкий? Квартсхана есть турецкий деревня, там Сименса завод, медь плавят. Живут одни русские и те, кто раньше жил до большевистского дела, до революции, и потом из Берлина, Парижа другие русские наехали…
— Через горы, значит?
— Через горы, гора высокая, Хуло называется…
Дядя Вася задумался. Гор он не знал и боялся. То ли дело лес!
— Поскорее бы… — сказал он вслух. Звериным чутьём угадывал опасность, но от чачи и шашлыка клонило ко сну. Решено было деньги обменять вечером, перед тем как двинуться в путь.
— Не волнуйся, дорогой. У нас все честно, как в банке.
Напоминание о банке обеспокоило Дядю Васю, он оглянулся — все было по-прежнему: шашлычник, дремлющий за стойкой, и все тот же пьяница. Теперь он храпел.
— Номер сниму в гостинице, — совсем отяжелев, пробормотал Дядя Вася. — У меня, брат, документ, я не кто-нибудь, не шпана.
— А что ж… Плати, дорогой, и пойдём, я тебя доведу, снимешь себе номер и спи, темно будет — я приду. Тут близко.
Дядя Вася не любил показывать деньги, а тут на него что-то нашло — он достал пачку червонцев, с треском распечатал и бросил на стол билет в три червонца. Шашлычник отсчитал сдачу, поклонился и проводил гостей. Как только гости ушли, спавший за столиком поднял голову и твёрдо сказал шашлычнику:
— Покажи червонцы!
— А что?
— Покажи, говорю.
— А ты кто?
— Не знаешь?
Шашлычник молча положил перед ним билет в три червонца.
Человек повертел в руках новенькую бумажку.
— Фальшак?
Человек отрицательно покачал головой. Достал карандаш и бумажку, списал номер, серию и кинулся к дверям, бросив на ходу:
— Пока держи. Никому не сдавай! Слышишь!
Между тем Дядя Вася кинул на стол в конторе гостиницы удостоверение, заплатил за номер и, небрежно сказав: «Сдачу потом», поднялся на второй этаж. Номер оказался большим, с двуспальной кроватью. Было душно, и пахло крепким гостиничным запахом.
Скинув пиджак, Дядя Вася подумал и снял сапоги. Голова гудела от чачи. Распахнул окно. Внизу был двор, и какая-то девушка, развешивая мокрое бельё, пела протяжную, непонятную и грустную песню. Дядя Вася достал из заднего кармана браунинг, положил его под подушку и пошёл к дверям. Запер номер, хотя замок ему не понравился, одно название что замок. Очень хотелось спать. Бросился на кровать, пружины жалостно запели. Засыпая, подумал, что напрасно здесь тратил деньги, взятые в банке. Новые, прямо с Неглинной. Лучше бы все тут же, в Батуме, обменять на десятки… Голова закружилась, и он заснул, не обычным своим, привычно чутким сном, а точно чем-то оглушённый…
Проснулся оттого, что трясли за плечи. С трудом открыл глаза. Два человека в военной форме стояли у кровати, один держал наготове его браунинг.
— Выспался? — сказал он. — Вставай. Хватит тебе спать.
Дядя Вася посмотрел на него и теперь все понял; понял, что ему пришёл конец.
