Понурая сидела Надя на днище перевернутого ведра и чистила картошку, безучастно глядя на шелуху, которая извилистыми лентами ползла из-под лезвия ножа. Рядом с Надей, занятая такой же работой, примостилась на сухих поленьях Ольга Скакун.

Девушки работали молча, время от времени исподлобья поглядывая на походную кухню, что разместилась под вербой шагах в двадцати от них. Эта кухня беспрерывно дымит и дымит, измотала все их силы. Руки уже онемели от работы; как сели они здесь на рассвете, так, согнувшись, и сидят целый день.

Все началось с той минуты, когда им на выгоне скомандовали «стой».

— Где вы шатаетесь? — спросил у них тогда Бошкин, опустив автомат.

— На поле были, лен расстилали, — не ожидая, пока Надя опомнится, нашлась Ольга.

— Хорошо же ты нас встречаешь, — придя в себя от неожиданности, проговорила Надя. — Люди при встречах руки протягивают, а ты — автомат…

— Не узнал, темно… А если бы и узнал, ничего не могу сделать — я на посту… Моя обязанность — задержать.

— Какой ты старательный… — Надя усмехнулась про себя. — И злой какой!.. Что с тобой? Вернулся в родную деревню и не рад?

— Какая она родная? Кроме тетки, у меня тут никого из родных… да и тетка стала такой, будто ее что-то оглушило. Боится рассказать, что и как тут было без нас. Все ей партизаны мерещатся… Чудачка! Думает, что они могут еще вернуться… — Бошкин сплюнул себе под ноги и со злобой добавил: — Эти партизаны натворили здесь делов! Я вижу, как они нашпиговали людей… Что ж делать с такими людьми? Только стрелять, душить, жечь!

— Что ты говоришь?! Страх! — перебила Федоса Ольга. Она слегка толкнула Надю под локоть: мол, слушай и учись, как надо разговаривать с таким человеком. Льстиво, с нотками обиды в голосе, она продолжала: — Эх ты, не встретила тебя с приветом какая-то беззубая бабушка, ты и губы надул… При чем тут мы? Знал бы ты, как часто вспоминали тебя некоторые наши девушки.

— Вспоминали? — переспросил Бошкин с любопытством. — Что ж, и я вспоминал вас.

— Трудно поверить, — покачала Ольга головой. — К своей Ядвиге ты, наверно, так прикипел, что больше ни о ком и думать не хочешь.

— Э, так вы, я вижу, ничего не знаете, — сказал Бошкин после короткого молчания. — Ядвигу мою поминай как звали.

— А что с ней случилось? — спросила Надя. — Погибла?

— Нет. Я с ней развелся. Следом за мной она прибежала из Калиновки в Гроховку, отыскала меня, но я больше не стал с ней жить, прогнал.

— Какой ты жестокий! — возмущенно проговорила Надя. — Был бы жив Шишка, он показал бы тебе, как издеваться над его дочкой.

— Был бы жив, а то нет… — многозначительно сказал Бошкин. — Я не просил его быть моим сватом.

— Всегда надо самому выбирать себе жену, — примирительно проговорила Ольга. — Значит, у тебя с Ядвигой все кончено?

— Да, капут. Она уже и замуж вышла.

— За кого?

— В Гроховке за одного инвалида, бывшего полицейского.

— Смотри, какая ловкая! — удивилась Ольга. — Должно быть, поторопилась тебе назло. Что ж, теперь и ты подыскивай себе пару. Нравятся тебе девчата нашей деревни? У нас их много, и все хорошие.

— Не надоедай ты ему, Ольга. Он теперь с нами, как видно, и знаться не хочет. Кто мы в сравнении с ним? — Надя многозначительно пожала руку подруги. — Видишь, как он относится к нам… А в присутствии начальства и подавно не ожидай от него сочувствия. Да если бы и хотел, то не отважится.

— Ну-у… Вот сказала. А чего мне бояться? Что хочу, то и сделаю. Ко мне немцы с уважением… Я этого заслужил, кровью доказал. — Бошкин посветил фонариком в лица девушек и спросил: — Что ж мне с вами делать?

— Как что? Домой, пойдем. Приходи гулять к нам, — проговорила Надя, собираясь идти.

— Стойте. Про дом забудьте. Ночевать придется в другом месте, сейчас я отведу вас.

Девушки стали возмущаться, осыпали Бошкина упреками, но он оказался неумолимым.

— Не напрашивайтесь на худшее, — говорил он, ведя их по улице. — Не отведу вас я, другой это сделает. Только вам хуже будет, подзатыльников надают. Сегодня никто дома не ночует. Приказ такой…

Он привел их на колхозный двор. Из темноты, со стороны конюшни, послышался окрик постового. Бошкин на ходу что-то ответил ему по-немецки. Постовой осветил их фонариком и, поняв, в чем дело, с грохотом отодвинул засов на воротах. Из конюшни вырвалась волна людских голосов.

— Завтра увидимся, — крикнул Бошкин девушкам, когда постовой толкнул их в конюшню.

Ворота закрылись. Надя и Ольга несколько минут стояли неподвижно. Их окружили люди.

— Для чего всех согнали сюда? — спросила Ольга.

— Говорят, чтоб в лес к партизанам не убегали. А как будут уходить отсюда — выпустят, — ответила одна из женщин.

— Брехня! — крикнул кто-то из угла конюшни.

— Так что же они все-таки будут делать с нами? — не унималась Ольга.

— Расстреляют.

— В Неметчину погонят.

— Сожгут.

— На работу пошлют.

— Цыц, сороки! Дайте хоть поспать перед смертью, — проворчал какой-то старик, зашевелившись на соломе.

Никто не мог сказать ничего определенного, но всем было ясно: над ними нависла опасность.

Надя всю ночь молча просидела на соломе, прижавшись к стене. Только под утро, утомленная, она обессиленно уронила голову на плечо Ольги и задремала.

— Как тебе спалось? — ехидно спросил Бошкин, когда солдаты выгнали всех из конюшни и стали строить в ряды.

— Пожалуй, лучше, чем тебе, — насмешливо ответила она, гордо вскинув голову.

— Я совсем не спал, — он перехватил ее неласковый взгляд и добавил: — Ты мне еще больше нравишься, когда бываешь злой.

— Знаю. Потому, наверно, и в конюшню загнал, — щурясь от утреннего солнца, она, взглянув на шеренгу таких же невольниц, как сама, спросила: — Скажи, что с нами будут делать? Расстреляют?

— Это никогда не поздно. Но немцам нужна рабочая сила… Погонят в Германию.

Надя вздрогнула, лицо ее вытянулось, в глазах застыло выражение ужаса. Неужели это может быть? Бошкин некоторое время молчал, словно хотел насладиться ее страданиями. Наконец, видя, что Надя понемногу успокаивается, сказал:

— Не бойся, тебе я приготовил иное. Специально о тебе с начальством разговаривал. Помни мою доброту. Будем вместе.

Слова «будем вместе» как ножом полоснули ее по сердцу. Хоть она и не знала еще, какую ловушку он приготовил ей, однако невольно подумала, что лучше страдать на чужбине вместе со всеми, чем быть возле Бошкина.

— Я здесь не останусь. Я ото всех — никуда…

— Это от тебя не зависит, — сухо ответил Бошкин и, увидев Раубермана, который с заложенными за спину руками шел вдоль шеренги, воскликнул, показывая на Надю: — Господин обер-лейтенант, вот о ком я просил вас.

Рауберман остановился против Нади и впился в нее пристальным взглядом.

— Хорошо, веди ее. И еще… Надо четыре девушки, работы много… — перестав всматриваться в лицо Нади, Рауберман медленно пошел дальше.

— Все в порядке. Молитесь богу, что спасены. Для меня обер-лейтенант все сделает… Уважает меня, — хвастался Бошкин, поглядывая на девушек. — Жизнь ему, можно сказать, спас… Ну, марш!

Он повел девушек вдоль улицы. Вышли на выгон, миновали сад и только в кустарнике, вблизи от школы, остановились. Здесь были раскинуты палатки — зелено-рябые, под цвет листьев, слышалась немецкая речь. Издалека доносилось фырканье лошадей, позвякиванье ведер и котелков, а из открытого окна школы долетал треск машинки. На подоконнике в коричневом футляре стоял телефонный аппарат, над ним, прижимая к уху трубку, горячился высокого роста офицер. Девушки поняли, что попали в расположение штаба. Бошкин оставил их и ушел в помещение школы. Вышел он оттуда не один, а с пожилым сутуловатым немцем. Надя слышала, как Бошкин несколько раз называл его фельдфебелем, и подумала, что ей и ее подругам, видимо, придется заняться какой-то хозяйственной работой.

Фельдфебель подошел к девушкам и молча, пытливо стал осматривать их. Он приказал засучить рукава и осмотрел их руки. Заметив покрасневшие от недосыпания глаза Ольги, фельдфебель брезгливо поморщился и, ткнув пальцем почти в самое ее лицо, воскликнул:

— Трахом?

— Нет, ночь не спала, — сказал Бошкин и неизвестно чему усмехнулся.

Фельдфебель, видимо, убедился, что перед ним здоровые и опрятные девушки. Тогда, отступив немного назад, он окинул их жестким взглядом и произнес:

— Будете арбайт… Кухня… Рубашка, кальсом мыть… Офицер, зольдат филь ваюйт… Вы помоч. Гут арбайтеп!

Хотя он говорил плохо и несвязно, девушки его поняли: им была предназначена грязная и отвратительная работа. Они должны были трудиться на тех, кто пришел сюда уничтожать и жечь. При этой мысли в сердце Нади вспыхнул протест. Ей хотелось броситься на Бошкина, на фельдфебеля, хотелось вцепиться им в горло. И пусть она погибнет, зато совесть ее останется чистой. Но другая мысль — не горячись, еще будет удобный случай отомстить и избавиться от неволи — сдерживала ее.

Надю и Ольгу оставили при кухне, а их подруг отправили к речке, на берегу которой виднелась повозка с бельем.