11
Партизаны двигались к Подкалиновке, неся раненых товарищей. Они отошли уже довольно далеко, когда фашистский самолет, прилетевший из-за города, разъяренно принялся засыпать бомбами место недавнего боя. Эта бомбежка на пустом месте теперь вызвала у партизан веселое оживление и смех.
— Проворонил, гадюка… Видно, думает, что мы еще там, — сказал Капитон Макареня и, оглянувшись назад, добавил: — Теперь хоть головой об землю.
— Дум копф! — не удержался пленный парашютист, которого гнали рядом с колонной.
— Здорово! — засмеялся сосед. Капитона. — Даже пленному не по нутру такая бомбежка.
— Ему, конечно, обидно видеть, как его компаньон ловит ворон, — заметил Макареня. — Если бы бомбы посыпались сейчас на нас, этому дьяволу понравилось бы.
— Да и ему тогда несдобровать бы, — послышался новый голос.
— Э, ему что, — растягивая слова, проговорил Макареня. — Он бы один погиб, а нас сколько? Я, брат, брал в плен всяких фашистов, а вот такого — впервые. Глянь на его грудь — вся в орденах, значок нациста. Видимо, заядлый головорез… Иного прижмешь — он и лапки вверх, мокрой курицей становится. А этот — больно уж упрям, стрелял, пока я из его рук автомат не выбил. А как выбил — он за тесак, меня не мог взять, так сам себя хотел убить Тогда я снова прикладом винтовки ударил его по руке и заодно, для успокоения нервов, по голове мазанул разок — другой. Словом, здорово намордовался, пока приглушил обормота!
— Я бы с ним не возился. Сразу бы в расход!
— Да и у меня решительный характер. Но командир сказал, что надо хоть одного пленного взять, напоказ и для допроса…
— Вот и взял цацу. Из него слова не выбьешь.
— Почему же ты лучшего не выбрал? — отрезал Макареня своему придирчивому собеседнику. — Мне там некогда было разбираться.
Партизаны заулыбались и уже молча продолжали идти. Вскоре они увидели, как самолет, перестав бомбить аэродром, взял направление на Подкалиновку. Все решили, что он, видимо, обнаружил их и теперь намерен отплатить за разгромленный десант.
— В укрытие! — пронеслась команда.
Люди бросились за кусты, попадали на набрякший водой луг.
— Давай-давай, в сторонку! — толкая прикладом пленного, кричал Макареня. — Живо!
Пленный ступил за ель, но как только над головами завыл самолет, бросился в глубь кустарника.
— Стой! — закричал Макареня. — Стой!
Десантник не останавливался. Чувствуя, что он может скрыться в зарослях, Макареня вскинул винтовку и выстрелил. Беглец схватился за грудь, покачнулся и навзничь упал на землю. Макареня торопливо подошёл к нему, наклонился.
— Проверяешь, каюк ли? — послышался голос Поддубного.
— Да. Не сберег «языка». Все-таки вывел, собака, из терпения.
Где-то за Подкалиновкой, заглушая пулеметную и винтовочную стрельбу, прогремели два сильных взрыва. Похоже было, что самолет бомбил передний край обороны поддубновцев.
— Давайте быстрей! — забеспокоился Поддубный, выводя людей из укрытия. — Шире шаг!..
Вскоре партизаны подошли к деревне.
Первым шел взвод комсомольского отряда, а за ним — поддубновцы. Раненого Корчика несли на плащ-палатке впереди колонны. Партизаны устали и шагали медленно.
— Подтянуться! — неожиданно крикнул командир взвода и полушепотом добавил: — Камлюк идет!
Все посмотрели вперед и увидели Камлюка. Он шел быстро, не выбирая сухих мест, из-под его кирзовых сапог разлеталась черная грязь. Плотно обтянутая кителем фигура, суровое лицо с прищуренными глазами — все словно подчеркивало его собранность и решительность. Кисть его левой руки была забинтована, и он ее, казалось, отводил немного назад, втягивая в рукав.
Партизаны подтянулись.
Командир взвода подбежал к Камлюку, доложил о разгроме десанта, сообщил о партизанских потерях.
— Корчик ранен в ногу, — сказал он напоследок.
— Где он?
— Вон, несут на плащ-палатке.
Два партизана, несшие Корчика, остановились.
— Кузьма Михайлович… С опозданием идем к Поддубному… Задержка произошла… — увидев Камлюка, заволновался Корчик и попытался приподняться.
— Лежи, лежи. Все знаю. Такая задержка — не ошибка. Видел, как дрались. Хорошо!
— Хлопцы во взводе ловкие… Но все же потери… Вот и меня… Хотя и ростом невелик, а заметили… — слабая улыбка разгладила на мгновение запекшиеся губы Корчика.
— Держись, Роман. Поправишься… Вот только много таких, как ты… И как мне уберечь вас от ранений? Хоть взыскания накладывай!..
— В таком случае первое же взыскание вам придется наложить на самого себя. Я видел, в какой переплет вы попали на большаке, — и Корчик посмотрел на перевязанную руку Камлюка.
— Да, и меня немного зацепило. А вот мотоциклу нашему крепко досталось, — Камлюк вдруг спохватился и озабоченно взглянул на побледневшее лицо Корчика, на его забинтованную ногу. — Несите, хлопцы, его. Достаньте в деревне несколько телег и быстрей отправляйте раненых в госпиталь соединения.
Партизаны подняли носилки и двинулись к деревне. Камлюк проводил их взглядом и, услышав, как сзади него захлюпала грязь, обернулся.
— А-а, Сергей Прохорович… Здорово же ты отличился…
И по тону Камлюка, и по его прищуренным, колючим глазам Поддубный понял, что сейчас ему придется выдержать крепкую нахлобучку. Переводя дыхание после быстрой ходьбы, он молчал, стараясь догадаться, в чем он провинился.
— Без тебя некому было вести туда людей? — кивнул Камлюк головой в сторону аэродрома.
— Пожалуй, да. При штабе остались одни связные. Да и когда было раздумывать? Десант появился, как нож за спиной.
— Брось! Радиограмму ты получил? Знал, где Корчик со взводом?
— Знал. Но взяло сомнение, и я решил помочь.
— Сомнение взяло… — недовольно повторил Камлюк. — А руководство отрядом? Два часа отряд был без командира. Почему ты это не взял под сомнение?
— Тут оставались комиссар и начальник штаба.
— Они же были в подразделениях. Да ты им ничего и не сказал.
— Верно, не сказал… Виноват… — сдался Поддубный и отвел глаза.
— И когда ты научишься сдерживать себя?.. Что, без тебя не обошлось бы там? Адъютант твой повел бы людей и командовал бы не хуже тебя. Так нет, самому надо… Неужели это важней, чем руководить целым отрядом во время боя?
— Погорячился, — приглушенно ответил Поддубный.
— Порядка в отряде должно быть больше. Знаешь, что сейчас у тебя в ротах творится? Положение очень тяжелое… Я только что из твоего штаба. И удивлен, как фашисты еще не в городе… Связные с воплями прибегают из рот, ищут тебя, а ты, оказывается, вон куда направился…
Пот катился по лицу Поддубного. А Камлюк, глядя на него, распаренного и запыхавшегося, не спешил закончить разговор.
— Я очень зол на тебя, черт бы тебя побрал. Люди в отряде отличные, а на месте закрепиться никак не можете.
— Да ведь фашисты вон как прут, Кузьма Михайлович!
— На всех прут, но не все ведь такие удальцы, как ты. Ох, Поддубный, Поддубный…
К ним подошел Сенька Гудкевич.
— Звонит Струшня, просит вас, — сказал он Камлюку.
Все двинулись к штабу, находившемуся в третьей от выгона хате. Штаб здесь разместился только сегодня утром, но проворные связисты уже успели наладить телефонную связь с Калиновкой. Камлюк заметил это и хотел было высказать свое удовлетворение, но, вспомнив о том, какая только что произошла у него беседа с Поддубным, удержался.
В штабе сидела одна радистка. Увидев Камлюка, она порывисто вскочила со скамьи, сняла с головы наушники. Глаза девушки были красные от недосыпания. Она торопливо подошла к телефону и стала вызывать Калиновку:
— «Сосна»! «Сосна»!.. Это «Ветер». Будете говорить.
Камлюк взял трубку.
— Пилип? Ну, чем порадуешь?
— Ничем. У меня здесь связные из отрядов Зорина и Ганаковича. Печальные вести привезли. Зорин тяжело ранен, отряд понес большие потери. Левый фланг Злобича выручает…
— А что у Ганаковича?
— Еще хуже. От Буды его оттеснили, около Заречья бьется.
— Вот так дела…
Камлюк не проговорил, а как-то выдохнул из себя эти слова. И все присутствующие в штабе поняли, что с отрядом Ганаковича произошло что-то неладное.
— Где Мартынов? — помолчав, спросил Камлюк у Струшни.
— Тут. Только что закончил формировать рогу из местного населения. Собирается побывать у Ганаковича.
— Хорошо. Пусть захватит с собой часть людей из новой роты. Передай, чтоб от речки — ни шагу… Из Родников звонили?
— Связь испорчена диверсантами. Дружинники двух поймали.
— Ишь, подлецы… Так, значит, неизвестно, что у Злобича?
— Почему? Известно. Связной оттуда только что был. Там все хорошо. Борис горит от нетерпения, глядя на город.
— Представляю себе. Ну, скоро успокоится, — сказал Камлюк, взглянув на свои ручные часы. — Алло! Алло!.. Струшня!.. Что там у тебя? Бомбят?.. Алло!.. — и, не услышав больше ни слова, раздраженно повесил трубку.
В штаб влетел Юрий Малютин, весь залепленный грязью, с забинтованной рукой. Лицо его блестело от пота, глаза возбужденно горели. Он в упор уставился на Поддубного и, заикаясь, сообщил:
— Ко-о-мандир кашей роты по-о-г-гиб! Гитлеровцы в лес в-в-ворвались. Танки обходят нашу о-о-оборону…
Поддубный взглянул на командира взвода из комсомольского отряда и приказал:
— Идите на выручку. Только быстрей, пока рота не выбита из леса. Дорогу знаете?
— Нет.
— Так я же с ними пойду, — сказал Юрий.
— Ты ранен, тебя в санчасть надо, — и Поддубный взглянул на руку Малютина, на повязку, с которой каплями стекала кровь. — Сходи… Хоть перевяжут хорошо…
— Санчасть не к-коза, не убежит… Там и без меня хватает. Я с-сам могу… Вот только бы б-бинт новый.
Камлюк достал из своей сумки индивидуальный пакет и протянул Малютину.
— С-спас-сибо, Кузьма Михайлович. Прос-с-стите…
— Бери, бери, а то без руки останешься. А ты ведь когда-то мечтал стать трактористом.
— Это правда.
Радистка подошла к Малютину, намереваясь перевязать ему руку, но он отказался;
— Н-некогда. По дороге с-сделаю, — и вышел вслед за командиром взвода.
Камлюк проводил Малютина теплым отцовским взглядом.
— С такими хлопцами, Сергей Прохорович, не только до сумерек можно продержаться, — проговорил он с гордостью и после минутного раздумья спросил у Поддубного: — А где же твой комиссар и начштаба?
— В ротах.
— Сходим и мы в подразделения. Посмотрим, как тут у тебя дела поправить, — он направился к двери, на ходу бросив Сеньке Гудкевичу: — Позаботься о лошадях, если мотоцикл не наладишь. Через час поедем.
