Пленным немцем очень заинтересовался Мартынов. Любопытный и пытливый по своему характеру вообще, Мартынов в данном случае загорелся еще и потому, что надеялся на допросе уточнить некоторые сведения о станции Гроховка. Эти сведения были особенно важны теперь, когда он, начальник штаба соединения, составлял планы отдельных диверсий на железной дороге. Кроме того, интерес Мартынова к допросу объяснялся, вероятно, и его профессией юриста, любящего заниматься сложными следственными делами. Как только его пригласил Злобич, Мартынов отложил свои штабные дела и пошел в землянку разведчиков.

Пленный был средних лет, коренастый и плотный. Его широкое и костистое лицо с впалыми щеками было все в черно-синеватых крапинках — следах шахтерской профессии. Чувствовалось, что этот человек немало наглотался угольной пыли.

— Спроси у него, Платон, где он работал, на каких шахтах? — поинтересовался Мартынов.

Переводчик Платон Смирнов задал пленному вопрос Мартынова, и все сразу заметили, как лицо немца вдруг просветлело, глаза возбужденно заблестели: ему, вероятно, приятно было, что партизаны заинтересовались прежде всего не его военной деятельностью, а его шахтерским трудом. Ободренный этим, он удобнее уселся на табуретке и посмотрел на допрашивающих доверчиво, с надеждой. Затем вдруг нахмурил брови и задумался. Мартынов, Злобич и Смирнов не торопили его, спокойно сидели у стола и ждали ответа. Наконец пленный собрался с мыслями, нашел нужные слова и стал рассказывать о своей прошлой жизни.

— Работал на шахтах Рура, — торопливо принялся переводить Смирнов. — Говорит, что он двадцать пять лет был шахтером и только один год — солдатом. Рад, что он, Пауль Вирт, наконец вырвался из-под власти фашизма.

Его не перебивали, и он взволнованно продолжал рассказывать о бедном шахтерском поселке в одном из уголков богатого Рура, где прошла жизнь его деда и отца, где пятнадцатилетним юношей он впервые спустился в шахту и провел в ней четверть столетия, где теперь в непрерывной тревоге живут его малолетние дети и больная туберкулезом жена.

— Я люблю шахту и горжусь, что являюсь шахтером, — закончил он свой рассказ.

Поглядывая на него, Злобич хмуро сказал:

— Уж очень он нажимает на свое шахтерство. А работал-то на какую машину? На гитлеровскую!

— Да, но ты правильно пойми его: он сейчас не задумывается над результатами своего труда, а гордится своим профессиональным мастерством, тем, что он на земле не трутень, не эксплуататор, а рабочий человек. — Мартынов пристально взглянул на Злобича и, почувствовав, что их разговор может перерасти в спор, предупредительно поднял руку, сказал: — Не будем затягивать допрос, послушаем дальше пленного.

Пауль Вирт напряженно поглядывал то на помрачневшего Злобича, то на спокойного Мартынова; он, видимо, хотел понять смысл их разговора. И затем, точно отвечая на вопрос Злобича, сказал Смирнову:

— Я не выслуживался перед капиталистами, я боролся против них, — он вдруг сбросил с себя шинель, мундир и с силой рванул карман, пришитый на сорочке под мышкой. — Посмотрите мои документы.

Все насторожились, особенно Злобич, который сейчас упрекнул себя за то, что так невнимательно обыскал пленного, не нашел его потайного кармана.

Дрожащими руками Пауль Вирт вытащил из кармана свои бумажки и подал их Смирнову.

Некоторые из них были важные. Самая первая, которую перевел Смирнов, свидетельствовала о принадлежности Пауля Вирта к рабочему революционному движению, о его активном участии в организации забастовок — это было одно из постановлений шахтерского профсоюзного комитета. Порыжевшая от времени, эта бумажка имела большую давность — она датировалась тридцатым годом.

— Было время, когда мы, немецкие рабочие, сильно трясли за ворот буржуазию, — видя, как задумались партизаны после ознакомления с его первым документом, сказал Пауль Вирт и, гневно блеснув глазами, добавил: — Тяжело нам теперь. Проклятый Гитлер придушил нас, обманул, опутал своими хитростями и провокациями.

Смирнов перевел слова пленного и принялся дальше разбираться в его документах. Вторая бумажка тоже была интересной для допрашивающих — из нее стало известно, что Пауль Вирт попал на фронт штрафником.

— Спроси, Платон, за что его наказали? — попросил Мартынов, рассматривая воинский документ Пауля Вирта.

Поговорив с пленным, Смирнов сообщил:

— Когда наши войска разбили фашистов под Москвой, он имел неосторожность сказать в компании, что напрасно Гитлер вступил в войну с Советским Союзом. А в этой компании нашелся один провокатор. И вот Вирта забрали, продержали некоторое время в гестапо, а потом отправили штрафником на фронт под Москву.

— Интересно. Видишь, как все обернулось. — Мартынов встряхнул седым чубом и взглянул на Злобича. — Как тебе, Борис, это нравится? Выходит, наш пленный неплохой человек.

— Это еще надо доказать фактами, — сдержанно и суховато ответил Злобич. — А что, если все его бумажки — липа, если он такой же тип, как и те, что уже попадали к нам?

Мартынов понимал тревогу Злобича, он и сам был охвачен такой же тревогой, тем не менее старался не поддаваться одностороннему чувству. Конечно, агентура врага не дремлет, не успокаивается, она уже не раз засылала в партизанские отряды своих шпионов и диверсантов, но это не значит, что партизаны должны уничтожать каждого, кто попал к ним из вражеского лагеря. В каждом случае нужен индивидуальный подход. Это хорошее правило судебной практики Мартынов никогда не забывает, оно действенно в любое время жизни — и в мирные годы и в дни войны. Мартынов помнит, как он в начале своей юридической практики однажды очень ошибся: по неопытности неглубоко разобрался в одном уголовном деле и ошибочно осудил человека. Позже его ошибка была обнаружена и исправлена, но на это потребовалось немало сил, да и невинный человек напрасно пострадал. Мартынов болезненно пережил этот случай, запомнил его на всю жизнь. Он решил: внимательность и еще раз внимательность!

— Ты не горячись, Борис, — спокойно промолвил Мартынов. — Ведь немцы не все одинаковые, есть среди них и наши союзники. Так разве нам не следует это учитывать? Вот завоюем победу, фашизм и вместе с ним Гитлер будут уничтожены, на пожарищах родится новая Германия, и, может быть, одним из ее строителей будет вот этот рурский шахтер Пауль Вирт. Как же нам не помочь ему нынче?

Злобич внимательно слушал, слегка улыбаясь. Мартынов понял, что убедил товарища, и, не желая больше терять времени, решил поскорей закончить допрос и ехать на собрание комсомольского актива. Посмотрев на пленного, он сказал:

— Спроси, Платон, как из-под Москвы он попал на станцию Гроховка.

— Повоевал он на фронте всего несколько дней. В одном из боев его ранило. Сначала был в госпитале, а потом с месяц долечивался дома. Когда поправился, снова попал в действующую армию. Прибыл в Гроховку и в ожидании переформирования своей части неделю жил здесь вместе со взводом однополчан.

— Как он пришел к решению перебежать на нашу сторону?

— Говорит, что об этом стал думать сразу, как только очутился на нашей земле. Когда после выздоровления уезжал из дому, он специально взял некоторые документы, надеясь, что они понадобятся при переходе на нашу сторону… У него есть еще один интересный документ. Вот, — Смирнов показал небольшую бумажку, на одной стороне которой по-немецки был напечатан текст. — Это партизанская листовка — предложение немецким солдатам переходить на нашу сторону.

— Где она попалась ему? — заинтересовался Злобич. — Мы же ее распространяли только в Калиновке.

— Дал один немец-экспедитор из торговой конторы «Восток». Этот немец стоял с ним на одной квартире в Гроховке и часто ездил в Калиновку. Пауль Вирт говорит, что, прочитав эту листовку, он твердо решил перейти на сторону партизан. Он хотел осуществить свое намерение не торопясь, но непредвиденный случай подогнал его.

— Что это за случай? — нетерпеливо спросил Мартынов.

— Рядом с домом, где жил Пауль Вирт, квартировали по соседству два его начальника — командир взвода и командир отделения. Вчера днем они сильно напились и стали «развлекаться». Узнав, что сын Виртовой хозяйки и еще двое парней из соседних домов не хотят быть полицейскими, они стали их избивать. Потом, приказав Паулю Вирту идти с ними, повели парней за станционный поселок, в кустарник. Сюда же пригнали трех мужчин-евреев с лопатами и приказали им копать могилу. Когда она была готова, фашисты загнали в нее евреев и приказали белорусам закапывать. Юноши отказались. Один из них назвал гитлеровцев людоедами, и они в упор расстреляли его. Потом гитлеровцы загнали белорусов в яму, а евреям приказали закапывать, но евреи стояли неподвижно. И вдруг один из них поднял с земли лопату и бросил в гитлеровца. Немцы схватились за пистолеты, но Пауль Вирт помешал им: он скосил обоих автоматной очередью.

— И что же дальше? — спросил Злобич, с любопытством взглянув на пленного.

— Все рассыпались по лесу. Была погоня. Пауль Вирт застрелил мотоциклиста и на его машине добрался до Родников, где и попал в твои руки, Борис.

В землянке на некоторое время воцарилось молчание. Все смотрели на Пауля Вирта уже по-иному.

— Значит, закругляем допрос, — сказал Мартынов. — Куда мы направим его?

Надо было выбирать: направить Вирта в лагерь для военнопленных или в интернациональную роту. Все склонялись к тому, чтобы направить в роту. Правда, это был еще только взвод, но следом за штабными работниками соединения партизаны стали называть это подразделение ротой. Возможно, штабники не случайно пустили в ход такое наименование. Они понимали, что взвод этот очень скоро превратится в крупную боевую единицу. И действительно, он с каждым днем пополнялся новыми людьми: словаками, венграми, поляками, французами, насильно забранными в гитлеровскую армию. Немцев в этом взводе пока не было. Паулю Вирту предстояло положить начало.

— Мои разведчики проверят в Гроховке правдивость показаний Вирта. Последим, понаблюдаем, — сказал Злобич. — Пока можно направить его в интернациональную роту.

— А как он хочет? — спросил Мартынов, посмотрев на Смирнова.

— Он просит, чтобы мы дали ему возможность воевать против фашизма.

— Что ж, значит, решено — посылаем в роту. Идем познакомим его с людьми. Надо, чтобы там внимательно отнеслись к нему.

Все вышли из землянки и направились на другой конец лагеря.