Из пантеона славы

Однажды мне попалась фотография балтийского эсминца “Капитан Белли”, которым в 1917 году командовал В. А. Белли, впоследствии контр-адмирал советского флота, профессор, историк, и сразу я вспомнил его деда Г. Г. Белли. В 1799 году он с русскими матросами вступил в разоренный Неаполь, именно тогда Павел I сказал: “Белли хотел меня удивить, так я удивлю его тоже!” – и дал офицеру орден, какой имели не все адмиралы... Генератор памяти заработал на всех оборотах: я вспомнил повешенных на кораблях британской эскадры, увидел жуткую темницу, в которой ожидал казни прославленный маэстро... Фотографию эсминца, пенящего волну, отложил в сторону. Она уже сыграла свою роль и больше не пригодится. Начнем сразу с музыки.

Веселой, яркой, брызжущей радостью!

После того как Джованни Паизиелло покинул Петербург, а другого композитора – Джузеппе Сарти – забрал для своего оркестра светлейший князь Потемкин Таврический, на русскую службу был приглашен Доменико Чимароза... Паизиелло отговаривал коллегу от этой далекой поездки.

– Ужасная страна! – вздыхал он. – На улицах русской столицы днем и ночью пылают громадные костры из бревен. Если не успеешь добежать от одного костра до другого, сразу падаешь замертво от нестерпимой стужи... Жена нашего посла, дюшесса Серра-Каприола, вечно плачет от холода, а ее слезы моментально превращаются в ледяные кристаллы.

Князь Франческо Караччиоли (адмирал флота в Королевстве обеих Сицилий) советовал не доверять Паизиелло:

– Не он ли вывез из России такие пышные меха, каких не имеет даже наша королева? Паизиелло при мне хвастал сэру Уильяму Гамильтону, что у него целый портфель новых партитур, и все это он сочинил именно в морозные ночи Петербурга.

Королевой в Неаполе была развратная и безобразная Каролина (родная сестра казненной во Франции Марии-Антуанетты); она проводила Чимарозу в дальний путь чуть ли не плевком:

– Моим псам надо бы любить только мои ошейники!

Зимою 1787 года Чимароза достиг Петербурга, где и поселился на Исаакиевской улице; его слуга Маркезини быстро оценил достоинства русских печей. Дров не жалели! Екатерина Великая пожелала видеть нового капельмейстера своей придворной капеллы и встретила композитора любезно. Смолоду склонная ко всяческим дурачествам, она приникла к уху Чимарозы, шепнув ему:

– Надеюсь, вы меня не предадите?

– Как можно, ваше величество!

– Так я вам скажу честно, что для меня любая музыка – только противный шум, мешающий мне беседовать с умными мужчинами. Но любой шум я переношу терпеливо, дабы доставить удовольствие тем, которые находят в музыке что-то еще – помимо шума... Впрочем, остаюсь к вам благосклонна, а вы, маэстро, можете делать что вам хочется, мешать вам не стану!

В декабре умерла от нервного истощения дюшесса Серра-Каприола, и великолепный “Реквием”, исполненный над ее могилою, был едва ли не первой музыкой Чимарозы, с которой познакомились петербуржцы. Да, на кладбище было очень холодно... А вдовец, посол Неаполя, кажется, не слишком-то унывал:

– Едем ко мне – пить шампанское. Я получил письмо от Джузеппе Сарти, сейчас Потемкин требует от него, чтобы удары в литавры он заменял выстрелами из осадных мортир. Русские еще не знают кастаньет, зато они играют на деревянных ложках... В этой стране многое выглядит забавно!

Придворная капелла вполне устраивала Чимарозу – мощностью хора, артистизмом певцов. Композитор быстро освоился в русской жизни, хотя резкая перемена климата все же сказалась на его здоровье. Он плодотворно трудился, заполняя русскую сцену операми, кантатами и хоралами. Либретто для его опер сочинял итальянский поэт Фернандо Моретги, прижившийся в России.

Чимароза не мог пожаловаться, что обижен вниманием публики, но Екатерина более жаловала барона Ванжуру, который, предвосхищая музыкальных эксцентриков, умел играть головой, пятками и даже носом. Музыковед Т. Крунтяева пишет, что Чимароза “не сделал блестящей карьеры... его музыка, лишенная парадности и блеска, не удовлетворяла придворные вкусы” русских вельмож. На беду композитора, Екатерина сама сочинила либретто оперы “Начальное управление Олега”, где поучительная дидактика переплеталась с политикой ее времени, “иначе, – писал историк Н. Финдейзен, – трудно объяснить причины особого внимания, которое выказывала Екатерина при сочинении и постановке именно этой оперы”. Чимароза болел простудою, а его инструментовка никак не могла подладиться к “политическим” инверсиям Екатерины... Авторское самолюбие императрицы страдало, она передала свою оперу в руки ловкого Джузеппе Сарти.

– Я не сержусь, – сказала она Чимарозе. – И пришлю к вам своего лейб-медика Роджерсона, пусть он вас подлечит...

Роджерсон сказал, что в его силах прописать любое лекарство, но он не в силах изменить организм человека, рожденного под солнцем Италии; врач советовал вернуться на родину... Екатерина Великая простилась с композитором словами:

– Стоит ли покидать Россию, где полно дров и печек? Неужели близ вулкана Везувия вам будет жить спокойнее?

Летом 1791 года “Санкт-Петербургские ведомости” оповестили читателей об отъезде Доменико Чимарозы с женою, двумя дочерьми и слугою. По дороге в Неаполь нельзя было миновать Вену; среди композиторов давно сложилась традиция – проездом через Вену следовало порадовать ее жителей своей музыкой. Император Леопольд II был родным братом неаполитанской королевы, поэтому он хорошо знал творческие возможности Чимарозы:

– Без новой оперы я не выпущу вас за кордоны своей империи.

Сезон 1792 года Чимароза открыл комической оперой “Тайный брак”; когда отзвучали ее последние аккорды, публика не покинула театра, требуя повторения. Неслыханно! Опера была прослушана вторично, и Чимароза вернулся домой лишь на рассвете.

– Кажется, только сейчас пришла ко мне слава...

Да, это была слава. Он возвратился в Неаполь окрыленным, столицы Европы в жестоком соперничестве пытались заполучить его самого или его музыку. Паизиелло корчился от зависти, он, кажется, что-то насплетничал королеве, потому что ее наглая наперсница Эмма Гамильтон сказала однажды:

– Вот видите, маэстро! Стоило вам избавить свою шею от колючего ошейника Екатерины, и вы сразу стали великим...

Молодая Эмма Гамильтон была женою престарелого английского посла. “У нее, – писала современница, – колоссальная фигура, но за исключением ног, которые просто ужасны, она хорошо сложена. Она ширококостна и очень полная... внешний вид ее грубый!”

Сейчас она ждала эскадру Нельсона – героя ее сердца.

Королевство обеих Сицилий – под таким несуразным названием существовало государство, вобравшее в свои пределы Южную Италию и остров Сицилию, а Неаполь считался столицей. Король Фридрих IV жил под каблуком Каролины; с ножом в руках, как мясник на базаре, он свежевал туши животных, доверив управление королевством жене, избравшей Эмму Гамильтон в свои интимные подруги. В августе 1798 года Неаполь был извещен о победе Нельсона при Абукире, но армия французов еще находилась в Риме...

Все итальянцы жили тогда приятными надеждами!

В театре “Сан-Карло” звучала музыка Чимарозы; композитор заметил беспокойство в королевской ложе, где, прикрыв рты веерами, взволнованно перешептывались Каролина и Эмма.

– Я, – сказал Чимароза, – согласен выбросить из оперы лучшие свои арии, только бы знать, что встревожило этих фурий!

Он вернулся домой – к своим старинным клавичембало. Нежно трогал матовые клавиши инструмента, почти обожествленного им, а музыка не мешала ему беседовать с князем Караччиоли. Аристократ по рождению, этот человек презирал двор Неаполя, ему казалось, что революция во Франции поможет итальянцам обрести свободу. Наполеон (тогда еще генерал Бонапарт) пропадал в Египте, а положение в Европе оставалось напряженным... Российский престол занимал Павел I, которого Чимароза не раз встречал на концертах в петербургском Эрмитаже и в Павловске.

– Мне кажется, – рассуждал Чимароза, – этот курносый властелин Севера способен на любые повороты в политике своего кабинета. Он больше других монархов хлопочет о мире для России, но дела сейчас таковы, что Россия вряд ли останется последней скрипкой в этом громыхающем европейском концерте.

– Россия от нас очень далека, – ответил старый Караччиоли, – а эскадра адмирала Нельсона болтается возле Мальты...

Но через Дарданеллы в Средиземное море уже входила черноморская эскадра под флагом адмирала Ушакова; говорили, что Суворов двинет войска в Северную Италию... Был конец сентября, когда в бухту Неаполя втащили на веслах флагманский корабль Горацио Нельсона, сильно потрепанный, с переломанными мачтами. Королевская чета устроила ему триумфальную встречу, а Эмма Гамильтон, не стыдясь мужа, с громким плачем упала в объятия одноглазого и однорукого адмирала. Корабельные оркестры не переставая наигрывали мелодию “Правь, Британия, морями!”.

– Что может быть слаще этих минут? – говорил Нельсон.

В роскошном палаццо Сесса его чествовали праздничным обедом, а Эмма отпаивала тщедушного победителя жирным ослиным молоком. Скоро составилось поэтическое трио: Каролина, Нельсон и леди Гамильтон, на совести которых лежала трагическая судьба Неаполя... Леопольд II прислал на помощь сестре генерала Макка, Фердинанд устроил парад своих голодранцев, и Нельсон парад принял.

– По-моему, – заявил он, – это лучшая армия мира.

Макк был солидарен с мнением адмирала:

– Не стоит и ждать, пока французы расшевелятся. Мы сами пойдем на Рим, где и всыпем этим поганым республиканцам...

Английские историки цитируют слова Нельсона, обращенные к королю Фердинанду: “Вам остается либо идти вперед, доверившись Божьему благословению правого дела, либо быть вышвырнутым из своих владений”. Подле адмирала, произносящего эти слова, могучая Эмма Гамильтон казалась богатырем... Фердинанд заплакал:

– Вы не знаете моих неаполитанцев. Все они – первейшие в мире трусы, а я средь них – главный и коронованный трус!

Оркестры заиграли, и “лучшая армия мира” пошла отвоевывать Рим у французов. Сэр Уильям сказал, что скоро они увидят короля в авангарде дезертиров; дальновидный политик, он сразу просил у Нельсона корабль, дабы заранее погрузить на него свои антики – для отправки их в Англию.

– Поход на Рим кончится революцией в Неаполе... Эти босяки не станут воевать ради предначертаний нашего Питта!

В декабре Неаполь увидел своего короля.

– Мои вояки разбежались кто куда... Французы скоро будут в Неаполе! Спасите нас, – умолял он Нельсона.

Королевские сокровища спешно погрузили на корабли британской эскадры.

Фердинанд умолил адмирала Караччиоли следовать в конвое эскадры. Была страшная буря. Флагманский корабль Нельсона чуть не погиб. Зато неаполитанские корабли легко преодолевали волну, у Них не было ни аварий, ни поломок рангоута. Фердинанд, страдая, сделал Нельсону выговор:

– Мой адмирал лучше вас, англичан, знает свое дело... Мне бы следовало плыть не с вами, а с Караччиоли. Вы показали себя мастером сражений на море, но перед стихией вы жалкий ученик...

Нельсон это запомнил! Эскадра наконец достигла Палермо; придворные сразу раскинули карточные столы, началась игра, Эмма и Нельсон швыряли золото горстями. Капитан Трубридж, флаг-офицер Нельсона, заметил своему адмиралу:

– Милорд, неужели вы испытываете удовольствие от азарта в этом гнезде королевского позора? Англия, знайте это, уже извещена, когда и с кем вы проводите время.

– Трубридж, еще одно слово, и вас ждет отставка...

К удивлению всех; Караччиоли покидал Палермо – он пожелал вернуться в Неаполь. Нельсон осудил его за это:

– Король считает вас своим другом, а вы бросаете его величество ради неаполитанских голодранцев. Мне не стоит труда доломать и дожечь остатки вашего полудохлого флота.

– Прощайте! – отвечал Караччиоли. – Мой неаполитанский патриотизм дороже любой королевской благосклонности...

Неаполь он застал встревоженным, все ждали прихода французов, а Чимароза ожидал их даже с нетерпением:

– Я родился в грязном подвале прачечной, где стирала моя мать. Моим отцом был каменщик, упавший с высоты храма на мостовую... Мне ли, сыну прачки и каменщика, отворачиваться от идей свободы, равенства и братства!

– Браво, маэстро, браво! – отвечал князь Караччиоли. – После бегства Бурбонов в Палермо я, как и вы, уже не считаю себя связанным с ними былою присягой...

Театр “Сан-Карло”, поражавший помпезным великолепием, уже огласился революционным гимном Доменико Чимарозы:

Перед дворцом в пламени костров корчились королевские портреты, сгорали их знамена, здесь Чимароза встретил Паизиелло:

– Как я рад, что ты остался с нами, Джованни!

– С вами? Я остался со своей музыкой и своей женой...

В январе 1799 года на обломках Королевства обеих Сицилий французы образовали Партенопейскую республику. Народ ожидал райской жизни, но получил от пришельцев грабежи, мародерство, насилие... Даже нищие лаццарони были растеряны:

– Французы посадили “деревья свободы”, но деревья не успели прижиться к земле, как у нас отняли даже остатки свободы...

Чимароза не терял веры в торжество новых идеалов:

– Эскадра адмирала Ушакова образумит этих грубых невеж, русские люди всегда справедливы.

Караччиоли сомневался в помощи русских:

– Ушаков сражается на Корфу, а Нельсон торчит в Палермо, и он всегда может вернуться в Неаполь раньше Ушакова. Вы забываете, маэстро, что эскадра Нельсона сейчас союзна эскадре Ушакова, они обязаны действовать заодно – против н а с!

– Но что меж ними общего? – не уступал Чимароза. – Нельсон из Палермо угрожает Неаполю, поддерживая королей, а Ушаков создает для греков демократическую республику...

Весною в Неаполь ворвались банды кардинала Руффо – личная гвардия Каролины, набранная из подонков и религиозных фанатиков. С моря их прикрывали английские корабли под флагом капитана Фута... Началась страшная резня! Французский гарнизон затворился в крепости. Неаполитанский флот, неся штандарт князя Караччиоли, помогал осажденным корабельными пушками. В эти дни были умерщвлены лучшие люди Италии – поэты и врачи, мыслители и художники. Бандиты ворвались и в дом Доменико Чимарозы, который в ужасе закрыл глаза, чтобы не видеть, как его волшебные клавичембало вылетали, из окон на мостовую. Ему было сказано:

– Теперь запоешь другие гимны... Пошли, пес!

Адмирал Ушаков высадил близ Неаполя матросский десант во главе с капитан-лейтенантом Г. Г. Белли: этот десант на юге страны смыкался с войсками Суворова в Италии Северной. С боями двигаясь от Портичи, Белли вступил в Неаполь – уже растерзанный, полумертвый. Павел I извещал Суворова: “Сделанное Белли в Италии доказывает, что русские люди на войне всех прочих бить будут...” Но кого бить тут?

Средь улиц несчастного Неаполя лежали неубранные груды тел, и над ними роились мириады гудящих мух.

– Что делать-то нам? – оторопело спрашивали матросы.

– Людей спасать, – отвечал им Белли...

“Русские, – сообщал очевидец, – одни охраняли спокойствие в Неаполе и общим голосом народа провозглашены спасителями города”. Дома в Неаполе, занятые ими, стали единственным прибежищем для республиканцев – французов и жителей Неаполя; Белли никого не выдавал на расправу, а его матросы без лишних разговоров били бандитов в морду:

– Иди, иди... Бог подаст! А я добавлю...

Появление русских ускорило капитуляцию. Французы сложили оружие перед капитаном Футом, который и обещал им:

– Клянусь честью джентльмена и честью короля Англии, что все вы и ваши семьи будете отпущены в Тулон...

Но кардинал Руффо арестовал Караччиоли:

– Князь! Вас высоко чтил мой король, потому я дарую вам жизнь, которую вы и закончите в тюрьме на соломе...

Только теперь синеву Неаполитанской бухты возмутили якоря, брошенные кораблями Нельсона; с берега видели, как ветер раздувает широченное платье леди Гамильтон, стоявшей на палубе подле адмирала. Нельсон пребывал в ярости – русские опередили его в Неаполе; теперь ни он сам, ни его Трубридж, ни даже кардинал Руффо ничего не могли с ними поделать.

Белли подчинялся только Ушакову:

– Я имею приказ своего адмирала – избавить несчастных от истязаний, после чего мой десант пойдет на Рим...

Руффо поднес в презент Трубриджу отрубленную голову французского офицера. Эмма Гамильтон была возмущена:

– Как вы осмелились принять ее, если этот великолепный сувенир по праву принадлежит Нельсону... только Нельсону!

Нельсон сказал, что милосердие можно оставить за кормою.

– Всем пленным сразу же отрубайте головы!

– Но я поручился честью джентльмена, – возразил Фут.

– Этот товар мало чего стоит на войне.

– Я поручился и честью короля Англии! – негодовал Фут.

– В Неаполе один король – я, – отвечал Нельсон. Он велел вытащить из темницы адмирала Караччиоли. – Вы собирались там отсидеться, но вам предстоит повисеть. Смотрите, какие высокие мачты, а их длинные реи – это готовые виселицы...

Даже злодей и мерзавец Руффо вступился за адмирала:

– Оставьте старого человека в покое, он помрет и без вас. Или судите его, но приговор пусть конфирмует сам король.

– Мне некогда ждать вашего короля, – огрызнулся Нельсон...

Франческо Караччиоли было семьдесят лет. Он не хотел умирать, умоляя о пощаде не адмирала, а Эмму Гамильтон:

– Ваше нежное женское сердце доступнее жалости...

– У меня нет сердца! – отвечала ему красавица.

Эмма Гамильтон закрылась в каюте, из которой вышла на палубу только затем, чтобы насладиться сценой повешения. Когда адмирал-республиканец с безумным воем взвился на веревке под самые небеса, все услышали рукоплескания женщины:

– Прекрасно, Горацио! Благодарю за такое зрелище...

Англичане боготворят память о Нельсоне, но даже они не оправдывают кровожадность своего идола. Они поставили ему в Лондоне памятник, о котором лучше всего сказано у Герцена: “Дурной памятник – дурному человеку!”

Чтобы королю не возиться с устройством эшафота, Нельсон любезно предоставил к услугам Бурбонов мачты и реи кораблей своей эскадры. Сорок тысяч человек были приговорены к смерти, и столько же было посажено в тюрьмы...

Изувеченный страшными пытками Доменико Чимароза ожидал в темнице смертного часа, смерть была избавлением от ярости палачей. Треск его клавичембало, выброшенных на улицу, иногда казался ему хрустом собственных костей...

К нему вошел молодой офицер в белом мундире:

– Я – капитан русского флота Белли. Вы, маэстро, наверное, и не знаете, что после вашего отъезда весь Петербург был переполнен вашими чудесными ариями.

– Мои арии... Жив ли Паизиелло? – спросил Чимароза.

– Да! Он сумел вернуть себе милость королевы, горячо заверив ее, что именно вы насильно удержали его в Неаполе.

– Иезуит... Адмирал был прав! А что ждет меня?

Белли с лязгом обнажил клинок боевой шпаги:

– А вас ждет бессмертие... Следуйте за мной.

Двери узилища растворились, и Белли вывел на свободу не Чимарозу... нет, его тень! Еще недавно веселый толстяк, блиставший остроумием, превратился после пыток в калеку, почти урода, и даже блеск солнца не мог оживить его страдальческих глаз.

Вдали тихо курился Везувий...

Белли довез композитора до его дома.

Он вложил шпагу в ножны со словами:

– Благодарите не меня, а русский кабинет, выступивший с протестом в вашу защиту. Но лучше вам уехать отсюда, маэстро! Неаполь не для вас...

Чимароза удалился в изгнание. Многие тогда полагали, что он вернется в Петербург. Но сил хватило лишь на то, чтобы добраться до Венеции, где он и поселился на канале Гранде в гостинице “Три звезды”. Как писал позже Стендаль, “упоминать о Чимарозе в Неаполе не годилось”. И не только в Неаполе – полиция всюду преследовала это знаменитое имя, из книг и партитур вырывались его портреты... Смерть композитора была внезапной, и никто не мог рассеять слухов о том, что Доменико Чимароза был отравлен по приказу Каролины.

Скульптор Антонио Канова исполнил его бюст – в мраморе.

Этот бюст был установлен в Пантеоне и через несколько лет перенесен в галерею Капитолия, где и находится сейчас рядом с другими скульптурными портретами бессмертных сынов Италии.

...А эсминец “Капитан Белли” был переименован в “Карла Либкнехта”, и я хорошо помню его стремительные, благородные очертания. Дело в том, что во время войны мой “Грозный” проводил в океане боевые операции совместно с “Карлом Либкнехтом”. Но я – юнга! – не мог тогда знать, что рядом с нами вспарывает форштевнем крутую волну бывший “Капитан Белли”.

Впрочем, я много тогда не знал.

Не знал, кто такой Белли и кто такой Чимароза...

Понимание приходит с годами.

Иногда даже слишком поздно!