Книга: Хроника парохода «Гюго»
Назад: ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Если на пароходе стоят пушки, из них нужно стрелять. Для практики, хотя бы изредка. Чтобы предоставить такую возможность, и спешил к «Гюго» темно-синий американский военный катер, толкая перед собой сердитый, убегающий в стороны бурун.
— С чего они сейчас-то стрельбы задумали? — сказал Зотиков, лейтенант, начальник военной команды «Гюго». — Видимость плохая, дымка. Вот бы летом. Помните, товарищ капитан, когда в Такому ходили? Какая погода стояла!
— Не волнуйтесь, — отозвался Полетаев, разгуливая взад и вперед по мостику. — Это же не экзамен. Просто нам дают возможность пострелять, поучиться на настоящем артиллерийском полигоне.
Лейтенант поднял к глазам бинокль и забормотал вроде бы в ответ капитану, но, скорее, сам себе:
— Хорошо, солнце проглянуло...
Он долго не мог согнать с лица волнение, настороженно следил за тем, как к борту подвалил резвый катер, как по трапу начали подниматься люди, как Полетаев направился вниз, к себе в каюту, встречать гостей, и только когда хозяева полигона появились на мостике, вдруг переменился, развернул плечи и лихо представился, пояснил, что стрельбу будет вести он, лейтенант Зотиков.
Американские офицеры — один длинный, рыжеволосый, другой плотный, с бородкой, мягко облегавшей круглое лицо, — не были настроены столь официально: глаза и губы их еще хранили улыбки от разговора в капитанской каюте, и они разом вздрогнули, вытянулись в ответ на доклад Зотикова, а сопровождавший их капитан-лейтенант из советского представительства одобрительно подмигнул Полетаеву: «Ишь какой молодец!»
Полетаев хмыкнул и приказал вахтенному штурману ложиться на курс. Он вспомнил, как тревожился лейтенант и как сам успокаивал его, а теперь подумал, что действительно никак нельзя ударить в грязь лицом. Полетаев не ожидал, что на борт явятся офицеры довольно высокого ранга — кэптен, тот, рыжий, и коммандер, бородатый; считал, что будет достаточно лоцмана, чтобы указать границы полигона, и, хотя эти двое шутя тоже назвали себя лоцманами, только артиллерийскими, и привезли с собой служебную карту, было ясно, что стрельбам «Гюго» придается особое значение, наверное, их результаты запишут в какой-нибудь доклад или отчет, а возможно, и расскажут подробности журналистам — для пополнения хроники союзнических отношений.
Полетаев ходил, думал, а бородатый американец тем временем ловко прицеливался секстаном на еле видимый, затянутый мглой берег. То, что он определял место «Гюго» астрономическим прибором, а не по компасу, внушало уважение и к нему, так тщательно выполнявшему свои обязанности, и к району стрельб, существующему в таких точных границах, что их требуется обнаруживать секстаном.
Бородатый несколько раз спускался в штурманскую рубку, тщательно обшарил биноклем горизонт и учтиво сообщил Полетаеву: можно ложиться на боевой курс.
Полетаев оглядел стоящего в стороне, странно равнодушного с виду Зотикова, спросил, объявлено ли команде, чтобы по тревоге действовал только расчет кормового орудия, и, услышав глухое «да», кивнул вахтенному помощнику. Тотчас залился колокол громкого боя, и под его бодро-долгий звук сбивчиво затопали по палубе.
Бежали четверо, разных по росту, разношерстно одетых, и только одно объединяло их: одинаковые серые спасательные жилеты, наряд, положенный по любой тревоге: боевой, шлюпочной, пожарной. А немного погодя на краю банкета вырос Зотиков, и Полетаев удивился, что не заметил, как лейтенант скатился с мостика и как оказался на своем месте стреляющего.
— На румбе? — спросил Полетаев и приказал по телефону уже неподвластно самостоятельному лейтенанту: — Боевой пост шесть, открывайте огонь!

 

Зотиков на секунду оторвался от бинокля и посмотрел на орудие. Непривычно отвернутое, оно, казалось, сдвинуло, потащило за собой, изменило все вокруг. Кормовая мачта, ванты, стрелы, пологие ступени надстройки как бы насторожились, отдали себя в подчинение стальной трубе, которая жадно вглядывалась в даль, ища место, куда можно наконец выдохнуть быстролетный снаряд.
— Ле-евый борт, ку-урсовой угол сто двадцать! По-о щиту. При-цел девяносто, це-елик двадцать. Выстрел!
Хищно и звонко щелкнул замок. Ухнуло, ударило мощно слева и сзади, и обдало горячей волной, и оглушило до сладкого звона в ушах. На банкет шлепнулась пустая гильза, покатилась в сторону.
В бинокль было видно, как за щитом в косых лучах упавшего сквозь тучи солнца взметнулся фонтан — словно белый, фантастически выросший куст. Запах пороха щекотал ноздри, пьянил Зотикова. И еще громче, чем прежде, он подал команду. У щита снова вырос фантастический куст, и — о радость! — точно, как хотелось Зотикову, с недолетом. «Вилка, есть вилка», — твердил он про себя и пел, пел:
— Бо-ольше два. О-очередь, шаг один. Выстрел!
Теперь Зотикову казалось, будто он чудом переместился к казеннику пушки, туда, где подающий и заряжающий, как бы играя, торопливо перебрасывали с рук на руки тяжелые снаряды. Зотиков мысленно тоже брал их и толкал в казенник, потому что командовать ему было уже нечего, а просто так стоять он не мог и стрелял хотя бы в воображении.
Оглушенный выстрелами, щурясь от застилавшего глаза пота, Зотиков ждал последнего снаряда, того, что угодит наконец в самый щит.
— Давай! — закричал лейтенант, не слыша себя и лишь губами чувствуя, что кричит в своем торжестве. — Давай! — повторил он и подхватил рукой сползающую с головы фуражку. — Ну что же?
Странно, орудие не отозвалось на его зов, и Зотиков обернулся в тревоге, сердясь, не понимая.
— Снаряды все! — донеслось до него сквозь пустоту, заложившую уши.
— Как все?
— Двенадцать выстрелили. Как положено по упражнению, сами говорили.
— Ну да... двенадцать. Одного не хватило, черт...
Но ведь приятно и так. Все-таки он видел белые кусты под самым щитом, все-таки доказал, что умеет стрелять.
— Наводить порядок! — пропел в последний раз Зотиков и побежал на мостик узнать, видели ли и там, что последний снаряд непременно бы продырявил щит.

 

Пенный след за кормой «Гюго» плавно изгибался, и там, на недолгой стежке, протоптанной винтом но воде, покачивался щит. Минуту мачта загораживала, мешала, а потом снова стал виден щит и расчет орудия — люди стояли на краю банкета в своих черных шлемах, как бы не желая расставаться с азартом стрельбы.
Вот и катер-буксировщик поравнялся с кормой. Матросы в белых шапочках машут руками, кричат, и на банкете тоже машут, и с катера летит что-то оранжевое, маленькое, шлепается на банкет. Апельсин?
— Еще раз благодарю, — сказал Полетаев не устававшему хранить на лице выражение счастья Зотикову и тише, приказным тоном добавил: — А теперь ступайте вниз и составьте американцам компанию за обедом.
«Составить компанию» — это значило пить водку с гостями. Ни себе, ни другим своим помощникам разрешить этого Полетаев пока не мог: впереди швартовка на военной базе, чтобы взять последний груз, а лейтенант на швартовке не занят, пусть выпьет. И кто-то же из начальства должен проявить знаменитое русское гостеприимство!
Еще вначале, знакомя с американцами, капитан-лейтенант, что приехал с ними, шепнул Полетаеву, усмехаясь: «Очень хотят подольше побыть на судне. Велели катер не присылать, пойдут до самого Роджер-пойнта. Не возражаете?»
Полетаев не возражал. Перед стрельбой настороженно относился к американцам: что подумают, что скажут нежданные инспектора, а теперь, после успеха Зотикова, — пожалуйста, сам бы с удовольствием посидел за столом, поболтал, если бы не идти к причалу. Да, он бы поболтал с американцами — интересно, что за люди.
А берег, высокий, с обрубистыми, тут и там выступающими мысами, медленно приближался. Точно в назначенное время появился на маленьком катерке лоцман и стал спокойно, уверенно подавать команды на руль. Полетаеву оставалось лишь по долгу капитана проверять в уме, все ли верно, хорошо ли для судна в указаниях этого человека, знающего фарватер к базе. Все было верно, хорошо, и он снова стал думать об американцах, сидящих сейчас внизу, в кают-компании. Что их привело на советский пароход? Только служба или еще любопытство, желание что-то понять? И когда «Гюго» мягко ткнулся в деревянный причал, когда подали первый швартовый конец и корма под напором забурлившего винта пошла к берегу, когда можно было считать, что швартовка состоялась, Полетаев послал вахтенного матроса вниз, чтобы тот привел кого-нибудь из кают-компании, своего, конечно, но только не Зотикова, лейтенант пусть сидит.
Он подписывал бумаги лоцману, когда в штурманскую рубку вошел радист, и нетерпеливо, не доведя до конца нехитрую свою роспись, спросил:
— Ну как? Они довольны?
Оказалось, внизу в общем все идет как будто неплохо. Американцы ждут его, капитана, хотят выпить за его здоровье, но за стол сели недавно. Отведали чего там было наставлено и произносили тосты, пили за Зотикова, например, и еще за победу союзных наций и за долгий всеобщий мир после войны. Всё и дальше, объяснял радист, шло бы хорошо, но вдруг Зотиков сказал американцу, тому, с бородкой, Мерфи, что, прежде чем пить за всеобщую победу, надо выпить за Красную Армию и Красный Военно-Морской Флот, которые сумели выстоять в единоборстве с немецко-фашистскими захватчиками и, несомненно, расколошматят Гитлера без англо-американского второго фронта, который обещали-обещали, да, видно, так и не откроют. Может, и не скажи этого Зотиков, заметил радист, все бы и ничего шло в кают-компании, но черт все-таки дернул пушкаря, и теперь внизу не дипломатический прием, а говорильня и спор, достойный каюты матросов второго класса.
— А офицер наш, из представительства, что? — тревожно спросил Полетаев.
— Смеется.
— Как смеется?
— Нормально. Слова примирительные вставляет. Советует не забывать, что собрались не на деловое свидание, а приятно пообедать. Вот он, капитан-лейтенант из представительства, — дипломат.
У Полетаева отлегло от сердца. Кажется, ничего особенного. Если капитан-лейтенант смеется, значит, все о’кэй.
Он вошел в кают-компанию улыбаясь, и все встали. Поднял предусмотрительно налитую для него стопку и предложил тост за единство союзников в общей борьбе, за победу и слегка поморщился, подумав, что тут уж про это говорили и пили без него, а он не придумал ничего нового, оригинального. Еще у двери он с удовольствием подметил, что за столом находятся все, кого он попросил быть, а сейчас подумал, что закуски и водки поубавилось, но опять же, как он и хотел, глаза блестели только у Зотикова и третьего механика, остальные соблюдали назначенную им, капитаном, приличествующую событию умеренность. Что же касается американцев, то они, видно, отдали должное русской водке, может, по Мерфи это было не так заметно, а кэптен Андерсон, рыжая голова которого возвышалась выше всех за столом, был явно навеселе. Он и теперь, пока Полетаев закусывал, потянулся к бутылке и, налив, как-то радостно и отчаянно опрокинул стопку в широко разинутый рот.
— Боттом ап! — зычно смеялся рыжий. — Рашен мэнер! До д-н-а... Вери велл!
— У нас на приемах, — тихо пояснил сосед Полетаева, капитан-лейтенант, — у нас на приемах предлагают тост и просят выпить по-русски, до дна. Но «до дна» можно перевести только «боттом ап», кверху дном; по-английски не очень прилично звучит... А американцам как раз это и нравится, думают, мы так нарочно шутим. Они вообще-то за столом не любят говорить о серьезном...
Мерфи тоже налил себе и встал, осторожно держа рюмку в сухих, цепких пальцах. Свет из иллюминаторов падал на его плечи, а лицо оставалось в тени и казалось бледным. Темные глаза пристально вглядывались в сидящих за столом, и Полетаев подумал, что капитан-лейтенант не прав, есть американцы, которые и за столом говорят серьезное, этот, например, Мерфи. Хотел возразить соседу, но тот уже начал переводить, на лету подхватывая слова:
— Господин капитан, господа офицеры парохода «Гюго», позвольте мне от имени моего коллеги кэптена Андерсона и от себя лично выразить признательность за доставленное нам удовольствие сидеть за этим столом. Докладывая о визите к вам, мы постараемся самым искренним образом описать ту боевую, подлинно морскую атмосферу, которая царит на судне. Мы почувствовали здесь тот дух собранности и решимости, который, мы знаем, силен в русском народе и который позволяет советским войскам так стойко сражаться с нацистскими ордами... Я бы на этом и закончил свой тост, но разговор, возникший до прихода господина капитана, заставляет меня немного задержать ваше внимание. Я обнаружил, что некоторые из вас, и в частности лейтенант Зотиков, артиллерийским искусством которого мы так восхищены, не точно представляют роль американо-английской коалиции в войне, и я бы считал свой долг офицера и представителя западного мира невыполненным, если бы покинул ваш гостеприимный пароход, не поделившись информацией, которой располагаю я и, видимо, не располагает лейтенант Зотиков...
Полетаев нахмурился. Бородатый, похоже, собрался поскандалить. К чему он так обостряет? Стрельба, что ли, должна была, по его расчету, выйти похуже, и он решил подпортить итог? И еще этот дешевый ораторский прием: выбрать из слушателей одного — Зотикова — и шпынять его для вящей выразительности!
Мерфи заметил, что Полетаев недовольно заворочался, переложил со звоном вилку и нож, но не отступил:
— Мы рассуждали здесь о втором фронте. Разумеется, открытие его не входит ни в мою, ни в лейтенанта Зотикова компетенцию. Но нельзя, говоря об этом, замалчивать, сбрасывать со счетов огромные по важности действия западных держав, которые движут войну в определенном направлении, к победе. Я имею в виду такие решающие битвы, как наступление англичан у Эль-Аламейна, высадка союзных войск в Северной Африке, сражение у атолла Мидуэй, битва за Атлантику. Я имею также в виду нынешние действия на Средиземном море. И наконец, ленд-лиз, в реализации которого деятельное участие принимаете вы, русские моряки. Имея самый крупный в мире военно-технический потенциал, моя страна, США, предоставила его своим союзникам для достижения общей победы. И я предлагаю поднять тост за то, чтобы наши совместные действия по разгрому врага проходили в обстановке точного понимания вклада каждой страны в эту войну, чтобы будущие историки не уподобились отважному лейтенанту Зотикову, а были справедливы в своих оценках, чтобы каждый получил то, что он по праву заслужил на столь крутом повороте истории!
Вежливая улыбка на секунду озарила лицо Мерфи. Он выпил водку медленными, глотками и сел, озираясь, ища одобрения.
Капитан-лейтенант, закончив перевод, шепнул Полетаеву: «Вам надо ответить. У вас, хозяина, есть право на последний тост...» Он хотел еще что-то добавить, но Полетаев уже поднимался, волнуясь и удивляясь, что не может найти первое слово, хотя минуту назад в голове промелькнула целая речь. И вдруг увидел, что у всех, кроме американцев, рюмки стоят полные, как и у него, и понял, что никто не выпил за тост Мерфи; не сговариваясь, все поступили, как один, а у Зотикова рюмка даже стоит далеко от тарелки, чуть ли не на середине стола, демонстративно отставлена... И тут же пришло спокойствие и те слова, которые надо было сказать:
— Господин Мерфи, наш гость, высказал интересную и достойную мысль насчет будущих историков. Я горячо присоединяюсь к этой мысли, правда, с одной существенной поправкой: чтобы будущие историки, перечисляя битвы, названные господином Мерфи, не забыли поставить впереди этого списка разгром немцев под Москвой, а затем под Сталинградом. — Он сделал паузу и почувствовал одобрительное движение за столом, шепот, кто-то, кажется, даже тихонько прихлопнул в ладоши. — А говоря о ленд-лизе, — продолжил Полетаев, — я хотел, бы пожелать будущим историкам, чтобы они воздали должное не только американскому военно-промышленному потенциалу, но и советскому. Мы, моряки, хорошо понимаем выпавшую на нашу долю ответственность доставлять в свою страну из США и Канады столь нужные грузы, но, простите, господин Мерфи, я еще не слышал ни от кого у себя на судне, ни на других судах, что именно мы, тихоокеанцы, несем основную тяжесть борьбы с врагом. Ее несут наши бойцы под Ленинградом, Белгородом, Орлом, Курском, наши рабочие на Урале и в Сибири. Там, в России. А мы им помогаем. Всеми силами, как можем, на том участке, где нас поставили... Вот так. Ваше здоровье, господа!
Все выпили в молчании. Только кэптен Андерсон, верзила Андерсон не донес рюмку до рта, что-то пробормотал и засопел, упершись головой в большие растопыренные пальцы. Мерфи посмотрел на него с опаской и встал.
Зотиков с третьим механиком подхватили Андерсона под руки, повели к двери. Рыжий смущенно улыбался и гладил лейтенанта по голове.
— Надо же, надрался! — сокрушенно смотрел вслед американцу капитан-лейтенант из представительства. — Так я и знал! Не учитывают они, что водка есть водка!
На причале, возле трапа, уже дожидалась легковая машина. За рулем сидел «нейви», матрос военного флота, а из задней дверцы, возле которой стоял Зотиков, торчала длинная нога в черной штанине: видно, кэптен никак не мог усесться. Мерфи презрительно оглядел машину, торопливо пожал руки провожавшим, козырнул и сел на переднее сиденье. Капитан-лейтенант забрался рядом с рыжим. Машина загудела, призывая расступиться толпу солдат, готовых начать погрузку, и быстро скрылась за углом склада.
— Ну что же, — сказал Полетаев, — с дипломатией управились, пора подумать о грузе. Все-таки двести тонн взрывчатки берем. Надо распорядиться, Вадим Осипович, — обратился он к старпому, — чтобы курили только в одном месте, в красном уголке.
— Уже, — сказал Реут. — Уже распорядился.
Старпом повернулся, и Полетаев увидел, что из-под кителя у него свисает на ремешках черная кобура револьвера.
«Да, — подумал Полетаев. — Этому не нужно напоминать. Службу знает!»
Назад: ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ