Книга: Матросы
Назад: VIII
Дальше: X

IX

В этом городе жили и другие люди. Они жили и другими интересами. Ведь не все воины Наполеона, погибавшие на поле битвы под его орлами, были лично знакомы с властелином, так же как не все солдаты Суворова, утверждавшие славу российского оружия, разделяли походный котелок каши со своим полководцем. Но судьбы полководца и солдат зависели друг от друга — судьба подчиненного в большей мере, чем подчиняющего, ибо у последнего в руках право жизни и смерти.
Как всегда, по свисткам мгновенно просыпалась, строилась, шагала третья рота. Молодые люди еще полностью не сознавали того, что они учатся ремеслу войны на грани двух эпох техники истребления и защиты — как ни называй, все равно от этого легче не станет.
Артиллерии отводилось почти все время в учебных классах. И не просто артиллерии, а корабельной, то есть службе, которая подчиняла себе все остальные службы па стальном плавучем островке — военном корабле. Пусть на смену орудиям придут реактивные установки, ракеты или какой-нибудь еще неоткрытый вид оружия — все же людей, стоящих возле них, наверное, всегда будут называть комендорами.
Посвежевший ветер трепал полы шинелей, пытался сорвать черные круглые шапочки. Зажаты в зубах ленточки, шаг уверенный, твердый, в глазах забота — поскорей научиться, поскорей на корабли!
«Главным наступательным и оборонительным оружием военного корабля является артиллерия. Все остальные виды вооружения имеют вспомогательное значение».
А шлюпка? Оказывается, это древнее сооружение для передвижений по воде сохранило чуть ли не то же значение, как и во времена первых мореплавателем! — финикиян. Во всяком случае, так думал Шишкарев, заприметив в Василии Архипенко страсть к гребле.
Начертив шлюпку в разрезе, Василий добивался того, чтобы механически запомнить все названия примерно так же, как он помнил детали комбайна. Обычный брус, покрывающий верхние концы шпангоутов вокруг всей шлюпки, назывался планширем. Слово «планширь» связывалось с различными командами при управлении. Продольный же брус, соединяющий днищевые части шпангоутов, именовался странным словом — кильсон; гнезду, куда вставляется мачта, присвоено было легкомысленное слово — степс; тонкий брусок, предохранявший наружные борта шлюпки, назывался нежно — буртик, зато брошенный под ноги щиток внушительно именовался рыбиной. Шлюпочный якорь — дрек, веревка — шкерт, бочонок — анкерок.
В парусном вооружении еще более головоломные названия. Мачта с ее деталями была зашифрована словами топ, шпор, бугель с обухом, вантина, штерт, вантпутенс, шкив для фала, бугель для гика, тросовый талреп, а при парусе укоренились такие названия, как ликтрос, шкаторины, шкотовый, галсовый и бензельный углы, люверсы, банты, кренгельсы, слаблини, риф-сезни…
Для Шишкарева, простого русского парня, все эти слова, да и не только эти, а и сотни других морских терминов звучали как сладостная музыка. Он годами привыкал к этим мудреным названиям и произносил их с наслаждением.
Шишкарев мог целиком положиться на Одновалова, ходившего на веслах и под парусами так же свободно, как по земле. Рожденный у моря, он не удивлялся ему, и оно не прельщало его никакими сказками. Он знал и хорошее и плохое об этой однообразной массе соленой воды.
У Одновалова широкие плечи, оттопыренные губы и хитрющие глаза в глубоких орбитах. Одно из его достоинств — разумная неторопливость. Когда на Одновалова нажимали и заставляли принимать быстрые решения, он мог ошибиться.
— Подумай, подумай, Костя, — обычно подшучивал Матвеев, — ты у нас аксиома.
Не обижаясь, Одновалов складывал большие губы, скажем прямо, даже не бутончиком, а пышной розой, изображая глубокомысленное раздумье, и постепенно приходил к точному решению. У него можно было поучиться сохранять запасы жизненных сил и нервы, не тратить их по пустякам, а только на дело. Многое, трудное для других, давалось ему легко, и, конечно, он все выполнял согласно своему характеру с продуманной медлительностью и не без юмора.
Людей, подобных Столярову, Одновалов не осуждал, относился к чужим слабостям снисходительно. Больше всего он верил в целительную силу времени да в младших командиров, умеющих «выкатать дурь» из самого, казалось бы, неисправимого матроса.
Столяров ценил способность Одновалова погружаться в самую гущу нового материала, но не тонуть в нем, а с устойчивой добросовестностью осваивать знания, выбирая их постепенно, как выбирают сети — аккуратно и точно, все к месту и ничего не перепутав. Могучее действие корабельной артиллерии заставляло Одновалова относиться к различного рода пушкам и установкам с уважением. Он знал, что орудия и реактивные установки появились в результате будничной работы инженеров, техников и рабочих, к которым он питал благодарную признательность. Он не восторгался, не ахал, а Добросовестно изучал механизмы «до винта-шплинта». Вместительный и ничем лишним не загруженный ум поглощал много. Проникая в законы управления огнем и маневром, Одновалов особенно любил занятия по радиолокации, понимал меру ответственности всей команды и уважал самые различные специальности. Черное море, бедное рыбой и птицей, разве сравнишь с Каспием, с его табунами перелетной птицы, с кремовыми и алыми цветами лотоса в дельте, с зарослями чилима и сальвинии. Пальмы, бамбуки, салиниты, чай не росли в Севастополе, а субтропиков Одновалов еще не видел.
Кубрик… Чего там не наговорят в час досуга! Рассказы о штормах, о гибели рыбаков вместе с дельфиньими сетями и белужьими крючьями перемежались легендами о вечных скитальцах, о трупах моряков, по воле течений идущих на определенной глубине с колосниками на ногах.
Больше всех Василий привязался к Матвееву и как бы равнялся по нему. Матвеев знал себе цену. И фигура его была как бы откована, и голова вскинута, и в глазах особый, металлический блеск, и движения уверенные. Таких безумно любят девчата и вздыхают по ним, закрыв глаза и подрагивающими губами вышептывая их имена. Поглядите, как Матвеев работает веслом, как «дает солнце» на турнике, как входит в любое дело, осваивает его! Только прищурит глаза, закусит зубами нижнюю губу и повторит вслед за старшиной любой прием. Матвеев приучил Василия ежедневно подтягиваться на турнике по шестнадцать раз, делать «мост», спортивную зарядку с нагрузкой, окатываться холодной водой. Он играл на мандолине, нежном и робком инструменте, пел, танцевал. Его так же, как и Василия, тянуло в город, на улицы, в толпу, всегда приманчивую для общительной молодежи, еще не знающей о тех радостях и разочарованиях, какие сулит им жизнь.
Разные люди жили в этом городе. И нигде так тесно, как в крепости, не переплетались их судьбы.
Назад: VIII
Дальше: X