Эпилог, в котором каждому воздается по заслугам
Паскаль воткнул топор в здоровенный пень, на котором обыкновенно рубили дрова для монастырских печей, и принялся растирать ноющие от тяжелой работы ладони.
Вот она, благодарность! Отец Жозеф отправил его сюда, в эту Богом и миром забытую обитель, затерянную в нормандских лесах, вместо того, чтобы достойно наградить за службу и полученные раны. Ну, рана, допустим, одна и пустяковая. Паскаль сунул руку за пазуху и потер поджившую ссадину от креста, в который угодила пуля. Ссадина больше не болела, но теперь жутко чесалась. Рана – ладно, но служба! Паскаль ведь столько раз рисковал жизнью, разыскивая того несчастного, укравшего кота его преосвященства, – господин д’Артаньян подтвердит. Под смертью ходил брат Паскаль и не пожаловался ни разу!
Эх, святой отец! Грех, конечно, сетовать на судьбу, но монахи ведь тоже люди, дети Господа нашего…
Паскаль посмотрел на бледно-голубое весеннее небо, заметил тонкий неровный клинышек, медленно движущийся на север. «Вот уже и журавли возвращаются, значит, скоро лето…» – пришла отстраненная мысль.
Тут его внимание привлекли конский топот и суета со стороны монастырских ворот. Там явно кто-то желал попасть внутрь, а его не пускали. Паскаль почувствовал в груди некое странное беспокойство и, решительно плюнув на свое послушание – колку дров, – направился к воротам.
Двое братьев-монахов, поставленные на стражу у ворот, не давали войти в калитку высокому молодому человеку в забрызганной дорожной грязью одежде. Позади него топтался взмыленный жеребец и мотал поникшей головой, все еще всхрапывая от возбуждения долгой скачкой.
– В чем дело, братья? – поинтересовался Паскаль. – Кто этот человек и что ему нужно?
– Шел бы ты, брат, исполнять послушание, – грубовато ответил один из стражей. – Мы сами тут разберемся. Уже за настоятелем послали…
– Меня зовут Мишель де Фезенсак, и я ищу человека по имени Паскаль д’Арманьяк, – громко произнес незнакомец.
У Паскаля на миг потемнело в глазах и перехватило горло. Он шагнул вперед, отпихнул попытавшегося заслонить ему дорогу стража и сипло сказал:
– Это я, месье. Я Паскаль д’Арманьяк…
– Рад, что вы в добром здравии, монсеньор. – Де Фезенсак сдернул с головы шляпу и поклонился Паскалю, как это обычно делают вассалы перед сюзереном.
– Ничего не понимаю! – пробормотал Паскаль.
– Примите мои соболезнования, монсеньор, – продолжал де Фезенсак. – Ваш отец, граф Жан-Клод д’Арманьяк, скончался две недели назад.
– Господи, упокой его грешную душу!.. Как же это случилось?
– На охоте, монсеньор. Его милость решил самолично взять вепря, но зверь оказался хитрее и сильнее…
Паскаль и оба стража, слушавшие разговор очень внимательно, истово перекрестились.
– Так зачем же я вам понадобился? – хмуро поинтересовался Паскаль. – Я покинул родовой замок пятнадцать лет назад, проклятый собственным отцом и обоими братьями. Я поклялся никогда не возвращаться и не вспоминать об их существовании. И действительно забыл… Но вот являетесь вы… кстати, вы, случайно, не сын барона Филиппа де Фезенсака?..
– Я его третий сын, монсеньор…
– Ну да… Так зачем же я вам понадобился?
– Я привез вам сезину. Теперь вы – полноправный и единственный владелец и господин графства Арманьяк и верный вассал его величества короля Франции! – в голосе де Фезенсака зазвучали торжественные нотки.
– Погодите, месье, – ошеломленно покрутил головой Паскаль. – Почему – я? А мои братья?
– Ксавье д’Арманьяк погиб во время штурма Ла-Рошели в 1628 году. Жан-Жак д’Арманьяк сгорел от болотной лихорадки в родовом замке два года назад.
Некоторое время Паскаль молча таращился на бумагу, которую подал ему посланец из Арманьяка. Братья-монахи заинтересованно заглядывали ему через плечо. Подошел отец настоятель, брат Франциск.
– Что происходит, дети мои? Кто этот господин?
– Это – моя судьба, святой отец! – объявил повеселевший наконец Паскаль и сунул бумагу под нос настоятелю. – Отныне я – законный граф д’Арманьяк!.. Подождите меня, де Фезенсак. Чтобы собраться, мне понадобится не более четверти часа!
* * *
– Опять ты все сделала не так, как я велела! – Мадам де Комбале с раздражением отшвырнула ворох кружев. – С тех пор, как приключилась эта история с котом, тебя словно подменили, Сюзанна! Такая была внимательная, расторопная, исполнительная… А теперь будто в облаках витаешь?.. Изволь все переделать к обеду!
Мари-Мадлен тоже до сих пор не могла прийти в себя после переживаний из-за похищения проклятого кота, когда ее, верную подругу и преданную любовницу кардинала, заподозрили в злодеянии против обожаемого дядюшки. Кот вернулся, а обида осталась. И она, в общем-то кроткая и добродетельная женщина, срывала ее на служанках и камеристках. Девушки лишний раз старались не попадаться хозяйке на глаза.
Сюзанна, любимица мадам, тоже заметно изменилась: в ее характере появились жесткость и строптивость, взгляд стал более упрямым. И вот этих-то изменений никто не понимал.
Между тем ответ существовал, и у него было чудесное имя – Паскаль! Не раз долгими вечерами, одна в своей комнате, Сюзанна вновь и вновь вспоминала его красивое, искаженное болезненной гримасой лицо, горячую сильную руку, сжимавшую ее, тонкую и нежную, когда Сюзанна склонилась над ним, раненным, и оказала первую помощь, подложив ему под голову свой плащ. Тогда, в полутьме трактира, их глаза встретились, и Сюзанна моментально утонула в глубокой синеве, чуть затуманенной страданием, но такой большой и чистой.
Умом Сюзанна понимала, что все безнадежно: он – монах, капуцин, не от мира сего, и им никогда не быть вместе. Но ведь сердце не слушает ничьих приказов!..
Девушка с ненавистью посмотрела на кучу кружев: чтоб вы сгорели! И направилась было в свою комнату, чтобы принести коробку с иголками, нитками и прочей мелочью, как вдруг услышала голос хозяйки:
– Сюзанна, дорогая, где ты?
Она поспешно выглянула в коридор.
– Я здесь, мадам! Уже иду…
Но Мари-Мадлен уже сама шла к ней навстречу, протягивая руки, а на ее добром лице блуждала загадочная улыбка.
– Что вам угодно, мадам? – Сюзанна терялась в догадках о столь быстрой смене настроения хозяйки.
– Дорогая, беги скорее в приемную. Там тебя дожидается шикарный молодой человек, по всему видно – виконт!
Ничего не понимая, Сюзанна отправилась в приемную кардинала. Там она увидела невысокого стройного мужчину в лазоревом пурпуэне и бордовых кюлотах с золотыми бантами, который энергично прохаживался по комнате, придерживая у бедра шпагу в позолоченных ножнах. Плюмаж из белоснежных страусиных перьев на шляпе покачивался в такт шагам.
Сюзанна остановилась на пороге, сделала книксен.
– Я к вашим услугам, месье.
Молодой человек обернулся, сдернул с головы шляпу и отвесил галантный поклон.
– Мадемуазель, вы не правы! Отныне это я к вашим услугам!
Он выпрямился, и Сюзанна не смогла сдержать радостный и удивленный возглас:
– Паскаль?!. Вы ли это?!.
– Граф Паскаль д’Арманьяк, мадемуазель! – Он улыбнулся, отшвырнул шляпу и протянул к ней руку. – Наконец-то я нашел вас!
Сюзанна, все еще не веря, подошла к нему, и Паскаль медленно взял ее тонкие пальчики в свои и поцеловал – долго и нежно.
– Наконец-то я вас вижу, Сюзанна, – снова заговорил он. – И я счастлив! Я никуда отсюда не уйду без вас! Потому прошу вас, будьте моей женой!
Сюзанна хотела ответить, но горло вдруг перехватило, а сердечко дало радостный сбой. Поэтому она лишь молча кивнула и прильнула к груди Паскаля.
– Вот и славно! – раздалось от дверей. – Я так рада за вас, дорогая! – Мари-Мадлен подошла к парочке и приобняла обоих за плечи. – Уверена, вы станете счастливой семьей!
Молодые люди снова посмотрели друг другу в глаза, а мадам де Комбале достала из декольте кружевной платочек и отвернулась.
* * *
Анна-Женевьева, стоя у окна, смотрела на парижскую дорогу. Ей было очень жаль, что никто ее сейчас не видит. Она прекрасно знала, что выглядит как ангел, залетевший в оконную амбразуру. Да и как не быть ангелом в шестнадцать лет – с такими светлыми золотистыми волосами, с такими большими голубыми глазами?
Дорога пока еще была пустынна – кому охота путешествовать в весеннюю распутицу? Даже поселяне старались сидеть дома. Но вот-вот должны были появиться первые экипажи.
Брат подошел неслышно. Странно распорядилась природа – в свои четырнадцать он был ростом с десятилетнего и совершенно не похож на красавицу-сестру. Луи выглядел как бесенок рядом с безупречным ангелом: слишком большой рот с выступающими зубами, кривыми и желтыми, слишком длинный крючковатый нос с горбинкой и почти без переносицы, похожий на птичий клюв. Но темные волосы у него вились, как у сестры, а взгляд был живой и выразительный.
– Тебя матушка ищет, – сказал он.
– Разве пора одеваться, Луи?
– Она так считает.
Брат и сестра обнялись, им было хорошо вместе. Это была их маленькая тайна – никто из родни не видел, чтобы они стояли в обнимку.
– До Парижа всего десять лье, а экипажи тащатся весь день, – сказал брат. – Когда первый появится из-за леса, можно идти одеваться. Тебе же не нужно завивать волосы.
В замке Шантильи ждали гостей. И не обычных гостей, а чуть ли не весь двор короля Людовика Тринадцатого. Его величество решил именно здесь явить миру свой новый балет – «Мерлезонский». И эта мысль сильно озадачила владельца Шантильи, отца Анны-Женевьевы и Луи, принца Конде.
Он и владельцем-то стал недавно – всего три года назад, причем формально поместье Шантильи после казни Генриха де Монморанси, на свою беду ввязавшегося в заговор герцога Орлеанского против кардинала, отошло к его сестре Шарлотте, супруге принца. Он еще только собирался пригласить толкового архитектора и садовника, чтобы превратить замок во дворец. Но желание короля – закон.
Почему его величество решил устроить бал с балетом в Шантильи 15 марта, почему решил повторить свой спектакль 17 марта в огромной трапезной аббатства Ройомон – знал только он сам. Тащить по распутице караван карет, размещать избалованных придворных по шестеро в комнатах Шантильи или в узких кельях Ройомона – и все ради того, чтобы они полчаса слушали музыку и смотрели на танцы? Музыка, правда, хорошая, и танцы его величеству тоже удались, но все это можно было преспокойно показать публике и в Париже.
Оставалось предположить, что путешествие затеяно, только чтобы позлить Ришелье. Кардинал хворал, почти не выходил из Пале-Кардиналь, отказывался ездить в карете и тем более верхом. Но у него имелись огромные крытые носилки – целая комната, обитая изнутри узорчатым пурпурным шелком. Там помещались кровать, стол и даже стульчик для пажа, чтобы он мог писать под диктовку или читать вслух кардиналу. Носильщиков было восемнадцать, и они часто сменялись. Целый отряд придворных верхом сопровождал носилки, сзади ехали все три роты конной гвардии кардинала – полтораста человек в приметных красных плащах. В хорошую погоду Ришелье взял бы с собой и две сотни пеших мушкетеров, но решил обойтись без них, тем более что разместить такую армию в Шантильи было бы сложно.
Про эту кардинальскую повозку и вспомнила Анна-Женевьева.
– Как же они пронесут ее по мосту? – спросила она. Каменный мост, перекинутый через гигантский ров, окружавший Шантильи, был достаточно широк, чтобы проехала карета, но насчет носилок были большие сомнения – и не только у дочери принца Конде.
– Вот смеху будет, если ему придется вылезать и шлепать по грязи! – расхохотался Луи.
– Матушка пришлет за ним свой портшез.
– А лучше бы не присылала!
– Ты же ее знаешь, братец, она не хочет ссориться с Красным герцогом.
– А лучше бы поссорилась, тогда бы он сюда не приехал!
Шарлотта де Конде, в девичестве де Монморанси, была дама с загадочной биографией. Прежде чем родить Анну-Женевьеву, Луи и своего младшего, Армана, она пережила такую бурную юность, с такими приключениями, что на полдюжины девиц бы хватило. Она считалась последней любовью покойного короля Генриха, а сумел он ее сделать любовницей или все ограничилось страстной перепиской, никто не знал. Сейчас она проверяла, все ли готово к приему сотни знатных гостей и чуть ли не трех сотен незнатных, а также трех сотен лошадей.
– Смотри, братец! – кивнула в окно Анна-Женевьева.
Появилась первая группа всадников. Кони шли широкой рысью, и через полчаса этих гостей следовало ждать в замке.
– Ах, скорее бы кончились и балет, и бал, – сказала Анна-Женевьева, – все это так скучно! Я люблю музыку, люблю танцы, но любить господ придворных – выше моих сил, Луи.
– А я так и вовсе их терпеть не могу! – подхватил тот.
Кардинал отправился в дорогу накануне. По его соображениям, весь путь должен был занять около пятнадцати часов. Он переночевал в Сарселе и оттуда тронулся дальше с таким расчетом, чтобы прибыть в Шантильи засветло. Придворные дамы и знатные гостьи расселись по экипажам и двинулись в путь с рассветом. Кавалеры, предпочитавшие добираться верхом, сели в седло ранним утром. Его величество тоже решил ехать верхом в сопровождении своих мушкетеров. Музыкантов и танцоров он отправил заранее, и они должны были уже ждать его в замке. С ними поехал и л’Анжели.
В течение нескольких часов на замковом мосту было не протолкнуться. Неторопливые экипажи мешали всадникам, носилки кардинала удалось втащить во двор лишь с большим трудом. Анна-Женевьева помогала матери – стоя рядом с ней на лестнице, приветствовала гостей. Луи побежал встречать знакомых офицеров.
К полуночи все наконец устроились на ночлег.
А рано утром его величество потребовал к себе музыкантов. И школил их до обеда.
Анна-Женевьева, как могла, развлекала фрейлин королевы.
– А где же мадемуазель де Бордо? – спросила она.
– Мадемуазель де Бордо выходит замуж, – ответили ей. – Все решилось так быстро, что никто ничего не понял, и в Лувре ее уже нет.
– За герцога де Меркера? – на всякий случай уточнила Анна-Женевьева.
– За простого дворянина! И он ее увозит куда-то в Бретань, в глушь! Она сошла с ума. Бедная Катрин… Отказать герцогу!.. Безумие, безумие!..
В это же время госпожа де Конде принимала у себя в покоях ее величество Анну Австрийскую, а также дам своего возраста и положения. Королева с удовольствием делилась столичными новостями – ей нравилось быть в центре внимания взрослых дам.
– Вы знаете, мадам, что за сюрприз устроил Красному герцогу один парижский чудак? – обратилась она к хозяйке замка. – Он объявил себя незаконным сыном его преосвященства! И знаете, есть основания верить этому…
– Отчего же верить? – удивилась госпожа де Конде. – Кардинал не может признать своего бастарда!
– Оттого, что этот молодой человек все еще жив. Только – тсс! Об этом громко не говорят… Кардинал отправил его из Парижа то ли в Марсель, то ли в Брюссель. Если он пожалел чудака, то это неспроста…
– В Брюссель? К королеве-матери?
– О!!! Но в этом нужно непременно убедиться!..
* * *
Балет и бал были назначены на вечер – после ужина. И это было большим огорчением для герцога Конде – молодые придворные, получившие роли в балете, не могли по достоинству оценить творения герцогских поваров. Поди попляши с набитым брюхом…
Слуги расставили в зале стулья и кресла, принесли даже старые резные скамьи, помнившие еще давнего владельца замка, коннетабля Анна де Монморанси. В дальнем углу расположился оркестр. Король, взволнованный и одетый кое-как, сделал последний выговор Мулинье и Жюстису. Потом, увидев входящих в зал дам, он смутился и побежал переодеваться в пышные юбки и огромный чепец торговки приманками.
Последними вошли королева и кардинал. Для них были приготовлены кресла в первом ряду. Пажи поднесли им красиво переписанные либретто «Мерлезонского балета».
Сюжет его был прост – проще некуда. Король едет охотиться на дроздов, которые в осеннюю пору вкусны и жирны. Труднее всего было найти танцора на роль короля. Кому попало ее не дашь, а танцевать самого себя Людовик не желал. Он любил либо героические, либо совсем уж потешные роли. А что героического в охоте на дроздов? Людовику милее была роль торговки – король получил огромное удовольствие, придумывая движения и костюм. А чепец помог смастерить л’Анжели, ловко управлявшийся с ножницами и иголкой.
Балет начался. Первыми танцевальный король и его свита встретили на пути фламандцев. Тяжеловесных, основательных фламандцев. Навстречу фламандцам затанцевали грациозные пажи, и король, следя за танцем в приоткрытую дверь, морщился – опять оркестр задал неверный темп! И вот настало время его выхода в сопровождении лотарингских крестьян. Выход был совсем короткий, король построил его на движениях ригодона – на невысоких прыжках, при которых юбки и чепец колыхались самым комическим образом.
Людовик видел, что публика улыбается не из любезности, а от искренней радости, и он был счастлив.
В комплиментах его величество не нуждался. Этого добра он и так получал с избытком. Но сделать то, что вызывало не вымученный, а искренний восторг, было его постоянным желанием. Он потратил немало времени, обучаясь верховой езде у лучшего берейтора Франции, Плювинеля, но поверил в себя только на турнире, устроенном пятнадцать лет назад во дворе Лувра в честь Анны Австрийской.
Тогда молодые дворяне состязались в «охоте за кольцом». Это развлечение пришло из Испании и должно было понравиться королеве-испанке. Слуги вкопали столб, в котором на высоте чуть менее туаза и чуть более туаза были просверлены дырки, в дырки вставлены шесты, а к шестам очень слабо крепились кольца – около половины парижского фута в поперечнике. Нужно было на полном скаку попасть острием копья длиной в полтора туаза в кольцо – так, чтобы оно, сорвавшись с шеста, повисло на копье. Людовику удалось проделать это трижды, и он, немного смущенный, отправился получать главный приз, перстень с бриллиантом, из рук своей юной супруги.
Тогда он познал, что общее восхищение правдиво и не имеет противного привкуса лести.
Править же страной, как покойный отец, Людовик не мог. И даже не пытался. Любить так, как любили покойного отца, французы его не могли. Он понимал: не за что. И все же пытался быть достойным уважения. Он был отличным охотником, неутомимым ходоком – семь лье в день не шутка. Ему было двадцать три года, когда он вдруг сообразил, что в детстве его не научили плавать. Отложив все дела, научился сам.
И чем только еще не занимался! Верный л’Анжели однажды придумал ему развлечение – шить одежду для ручных обезьянок. Молодой король прекрасно умел сплести корзину и рыболовную сеть, испечь хлеб, сковать в кузнице гвоздь, починить сломавшуюся карету.
И странно ему было слышать, что придворные считают, будто он скучает. Словно единственным веселым занятием для него было бы управление страной, а все прочие – унылы и печальны!..
Простояв несколько секунд у приоткрытой двери и убедившись, что танец ловчих исполняется прилично, что бездельники Мулинье и Жюстис стараются изо всех сил, король побежал в комнату, отведенную для переодевания, на ходу отцепляя огромный чепец. Ему предстоял еще один выход – в роли крестьянина.
Кардинал одобрительно кивал. Музыку его величество сочинил отменную, а вот заставить придворную молодежь танцевать так же, как умел сам, не смог – не у всех к этому делу природная способность.
Анна Австрийская улыбалась – как мать, глядящая на шалости пятилетнего сына. Если бы этот человек, умеющий превосходно играть на лютне и рисовать костюмы, не был ее мужем, она бы постаралась с ним подружиться, приглашала в свои покои. Но от мужа ждут иного – ребенка хотя бы. Но как раз ребенка Людовик почему-то не желал ей подарить. Было ли дело в той ране, о которой ей рассказали пронырливые дамы? Она не имела опыта в любовных делах и полагала, что его величество просто был обязан попытаться, сделать над собой усилие и довести дело до необходимого результата. Ведь не мешает же ему тот давно заживший нарыв скакать и вертеться?
Анна-Женевьева смотрела на танцоров с пренебрежением. Она не понимала, как человек, родившийся в королевской семье и ставший королем, мог тратить время на прыжки и гримасы? К тому же человек уже не очень молодой. И вдруг странная мысль пришла ей в голову: да ведь королю просто не повезло с женщинами! Королева – это, понятно, дипломатический союз, но неужели в Париже не нашлось сильной духом дамы, чтобы приручить этого плясуна? Чтобы разбудить в нем настоящее королевское честолюбие? Это ведь так несложно! Сама Анна-Женевьева постоянно внушала четырнадцатилетнему брату, что он однажды станет великим – великим Конде. А Луи в ответ обещал ей, что она станет повелительницей Парижа. Осталось подождать совсем немного…
Д’Артаньян стоял в толпе придворных. Весь балет он не видел, но несколько танцев сумел разглядеть. К хореографии он был равнодушен, и у него имелась другая забота – непременно найти де Голля. Лейтенант гвардейцев кардинала, которому полагалось бы сопровождать его преосвященство в таком путешествии, исчез, и никто из тех немногих приверженцев кардинала, с кем можно было говорить без риска завершить беседу дуэлью, ничего не знал о нем.
Балет завершился, исполнители вышли на поклон, потом ушли переодеваться, вбежали слуги, стали быстро растаскивать кресла и стулья. Придворная молодежь честно заслужила свой бал!
Людовик, еще в крестьянском костюме, подошел к кардиналу и к супруге. Анна произнесла банальный комплимент – большего он и не ожидал. А вот мнение кардинала было ему очень любопытно.
Сам же король после премьеры «Тюильрийской комедии» поздравил кардинала с успехом и особенно похвалил план пьесы, ни слова не сказав о стихах. Кардинал должен был оценить эту шпильку.
– Я в восторге, ваше величество, – сказал Ришелье. – Музыка выше всяких похвал! Исполнители превосходно справились с задачей. Вы, как я и предполагал, танцевали лучше всех. Не устаю удивляться вашей одаренности, но, ваше величество, в балете кое-чего недоставало.
– Жареных дроздов? – весело спросил король. – Но еще не сезон. Осенью поеду на охоту и пришлю вам целую корзинку птичек.
Кардинал улыбнулся.
– Зачем же скрывать свои таланты, ваше величество? Вы не только отличный хореограф и блестящий композитор, вы еще и замечательный поэт.
Людовик озадаченно посмотрел на Ришелье, явно не желающего объяснять неожиданный комплимент, и вдруг все понял.
И расхохотался. Это был смех победителя. Кардинал нашел врага, но что он мог сделать этому врагу? Любого другого жителя Франции Ришелье немедленно заточил бы в Бастилию, а тут оказался совершенно бессилен. Все, что он мог предпринять, – вежливый намек.
Радостный хохот Людовика привлек общее внимание – не так уж часто придворные его слышали.
Кардинал чуть заметно развел руками. Это должно было означать: ах, как жаль, что не построено еще Бастилии для столь знатного сочинителя.
Король и это понял.
Он первым опустил взгляд. После всех неудачных заговоров он смирился, он махнул рукой на обиженных аристократов с их опасными затеями. Заменить Ришелье было некем: сопротивляться власти и править государством – два разных ремесла. А править Ришелье умел.
Миг победы оказался краток, и король был благодарен кардиналу за то, что его преосвященство позволил сполна насладиться этим мигом.
– Поэзия – все же не мое дело, – примирительно сказал Людовик. – А вот меня обещали научить вставлять стекла в окна! Когда вернусь в Лувр, возьму первые уроки. И надо заказать новый токарный станок. Хочу попробовать выточить бильярдные шары.
– Не сомневаюсь, что у вас получатся отменные шары, ваше величество, – с поклоном ответил Ришелье.
* * *
Ветер все крепчал, и маленькую шхуну мотало с волны на волну, как скорлупку. Паруса давно были зарифлены, иначе беды не миновать. Матросы у штурвала вдвоем едва удерживали руль под заданным углом.
– Мы уже не попадаем в Фолькстоун, мистер Кристи, – сказал похожий на краба-переростка человек в одежде моряка. – Не будь я капитан Джон Мэтли! Этот шторм не даст нам ни одного шанса.
– И что же вы предлагаете? – нахмурился карлик, судорожно цепляясь за ванты.
– Пойдем в Бриджтаун.
– Но это же в сотне миль от Лондона?!
– Шторм, сэр…
– Хорошо. Делайте ваше дело, а я займусь своим.
Кристи подобрался к юту и нырнул в спасительную дверь каюты. В помещении, освещаемом одним масляным фонарем, болтающимся на цепи под низким потолком, находился только один человек, закутанный с ног до головы в клетчатый шотландский плед. Человек недвижно сидел в углу на рундуке, упершись ногами в стену, чтобы не упасть от качки.
– Хорошая погода, миледи, – тихо сказал Кристи, подходя и садясь на единственный стул у стола.
– Для чего? – вяло откликнулась Люси.
Она сникла с тех пор, как поняла, что ни подкупить, ни сбежать от чертова карлика не удастся. Ею овладела апатия. А чего теперь трепыхаться? Этот службист по приезде, скорее всего, сдаст ее с рук на руки костоломам Тауэра. А нет – так не пройдет и недели, как ее настигнет пуля или кинжал с приветом от сэра Элфинстоуна.
Люси было до слез жалко себя: так бездарно закончить жизнь?! Она еще не стара, красива, умна, неподражаема в постели – жить бы и жить! Так нет, попутал нечистый связаться с чертовыми шотландцами!.. И старый граф, конечно, пальцем не пошевелит выручить женушку.
– Вы меня совершенно не слушаете, миледи? – прорвался сквозь грустные мысли голос ее конвоира.
Кристи все так же сидел за столом, только теперь перед ним стояла пузатая бутылка с ромом, которую он придерживал одной рукой. В другой у карлика была медная матросская кружка.
– Что вам от меня еще нужно? – безразлично спросила Люси.
– Выпить хотите?
– Нет…
– Зря. Ром, говорят, прекрасно помогает от тошноты и плохого настроения.
Кристи сделал большой глоток из кружки и крякнул.
– А погода-то хороша, миледи! – повторил он с выражением.
– Для чего?
– Я же вам только что объяснял… ах, да! Вы меня не слышали… Ладно. Как вы думаете, что я сделаю, когда прибудем в Англию?
– Мне все равно…
– А мне – нет! Против вас я лично ничего не имею, но я на службе, поэтому должен вас отдать в руки королевского правосудия. А я не хочу!
– Что?..
– Отдавать вас… – Кристи снова приложился к кружке. – Лучше я оставлю вас себе! – Он хихикнул. – Не-ет, не пойдет!
– Почему?.. – Люси насторожилась. Вряд ли карлик настолько пьян, чтобы нести всю эту чушь, он явно что-то задумал.
– Да вы же меня отравите при первой возможности! Или подушкой там задушите?..
Люси молчала, ждала продолжения.
Кристи выпил еще рома, долил в кружку из бутылки, встал и подошел к графине вплотную.
– Для вас есть еще один выход, кроме Тауэра и шотландцев, – пьяным шепотом сказал он. – Выпейте, миледи, ибо там, куда вы вскоре отправитесь, горячительное не помешает!
– Перестаньте говорить загадками, сэр! – не выдержала Люси, отталкивая его руку с кружкой. – Я вам не сопливая девчонка!
– Ага! Наконец-то вы очнулись! – рассмеялся Кристи. – А вариант очень прост: вы исчезаете со шхуны. Прямо сейчас.
– То есть как?!
– Буквально. Прыгаете за борт. А я завтра в Бриджтауне официально при свидетелях записываю свои показания о том, что вас во время шторма смыло в океан. Вам стало дурно от качки, вы вышли ночью на палубу и не удержались…
Люси ошарашенно смотрела на него, пытаясь в полутьме разглядеть: шутит или нет? Похоже, не шутит. Черт! Страшно-то как!.. С другой стороны, действительно – какая разница? Тут смерть и там смерть… Она молча протянула руку и взяла кружку. Задержала дыхание и выпила до конца ядреный, пахучий, сладковатый напиток.
Хмель почти сразу ударил в голову, разлился по телу горячей волной. Карлик с усмешкой наблюдал за ней. Люси протянула ему кружку.
– Налить еще?
– Давайте!..
Она выпила вторую порцию, правда, до конца не осилила – все-таки это было не вино.
– Я так понимаю, миледи, что вы приняли решение? – донеслось до Люси будто сквозь туман.
Она молча кивнула и отшвырнула плед, оставшись в дорожном костюме-амазонке.
– Снимите сапоги и жакет, – посоветовал карлик совершенно трезвым голосом. – Дольше продержитесь.
– А какой смысл? – хмыкнула Люси, уже с трудом ворочая языком.
– Ну, тогда идемте, я провожу.
– Настоящий кавалер!..
Кристи неожиданно крепко взял ее за локоть и подвел к двери каюты, приоткрыл, выглянул. Потом молча вывел графиню на палубу. В лицо Люси яростно ударил холодный соленый ветер. На миг в голове просветлело, и она с ужасом подумала, что через минуту утонет. Боже, она же сейчас умрет!.. Люси рванулась из цепких рук Кристи, но карлик держал очень крепко.
– Не валяйте дурака, миледи! – прохрипел он ей в самое ухо. – Это лучшее, что я могу для вас сделать.
Она продолжала беззвучно вырываться, и тогда он вдруг подхватил ее на руки, сделал несколько шагов и швырнул за борт, в тяжелые свинцовые волны Ла-Манша.
Соленая ледяная пучина поглотила легкое тело женщины, но потом, видимо решив поиграть со своей жертвой, вытолкнула на поверхность, дав возможность вдохнуть живительный воздух.
Люси очнулась и забилась среди пенных гребней. Она не знала, в какой стороне берег, не видела шхуны, вообще ничего. Но упрямо продолжала барахтаться, ни на что не надеясь, повинуясь самому древнему инстинкту – бороться за жизнь до конца.
А когда последние силы оставили ее, она глубоко вдохнула и расслабленно погрузилась обратно в равнодушную бездну. На этот раз окончательно.
Поэтому не сразу поняла, что или кто схватило ее за волосы и рвануло кверху. Только что она была под водой, и вот уже снова жадно хватает ртом живительный воздух.
– Смотри-ка, Жан, кажись, русалку поймали? – сказал чей-то сиплый голос.
– Выбрось ее, Жак, а то греха не оберешься! – откликнулся другой, молодой и звонкий.
– Не, дружище, не отпущу! Разве ты не знаешь, что пойманные русалки откупаются желанием?
– Да какие тут желания? До берега бы добраться, лодка течет – хоть выбрасывай улов!
– Вот мы ее сейчас об том и попросим…
– Помогите… – сумела наконец прохрипеть Люси, хватаясь за борт рыбацкой барки. – Спасите…
– Ого! Да это же баба, Жан! – просипел первый. – Из богатых, кажись. Вон куртка какая…
– Ну тогда тащи ее, Жак, – обрадовался второй. – Глядишь, и отблагодарит нас за спасение?..
Люси подхватили под мышки сильные жилистые руки и рывком втянули в барку. Она упала ничком на дно, прямо в кучу остро пахнущей, шевелящейся рыбы, и с благодарной улыбкой провалилась в беспамятство.
notes
