Глава 7
ЗАЩИТНЫЕ РЕФЛЕКСЫ
– Я прошу у суда чрезвычайной меры наказания. Я закончил. – Прокурор закрывает лежащую перед ним папку и садится.
Председательствующий объявляет:
– Слово предоставляется адвокату. Прошу.
– Закон обязывает меня, как представителя интересов подсудимого, предложить вашему вниманию все те обстоятельства и доводы, которыми опровергаются возведенные против подсудимого обвинения и смягчается его ответственность. Заранее предупреждаю суд: я не могу облегчить вашу задачу, наоборот, я боюсь ее затруднить.
Адвокат выходит из-за стола.
– Только что мы слышали речь прокурора. Он был справедлив и логичен. И пусть меня не сочтут алогичным, но я, полностью принимая все его доводы, считаю возможным не согласиться с его выбором меры наказания. В своем выступлении хочу ответить моему уважаемому процессуальному противнику. Товарищ прокурор, вы зря отсекали мне возможность искать оправдание обвиняемому в пагубном влиянии его воспитания и сегодняшнего окружения. Я ни слова не скажу о его покойных родителях, школе, комсомольской организации и товарищах. Мой подзащитный шел к своему сегодняшнему положению самостоятельно, сознательно и не находился, насколько мне известно, ни под чьим влиянием. Поэтому он несет ответственность за содеянное единолично.
Речь прокурора – сплав гнева и презрения, гнева и возмущения образом жизни подсудимого.
Не гнев, не презрение, а обыкновенная человеческая жалость наполняет меня с того дня, как я познакомился с делом и жизнью подзащитного. Жалость и боль, потому что с черствостью, цинизмом и равнодушием этого человека может сравниться только его несчастье. Возможно, что в моем выступлении излишне много эмоций, но я не скрываю, что моя цель – причинить вам боль. Когда вам станет больно, нестерпимо больно, когда вам станет жаль обвиняемого, когда вы заглянете в бездну его падения, поймете все его ничтожество и несчастье, то не сможете вынести приговора, которого требует представитель обвинения. Нельзя убить мертвеца!
Компетентная судебно-психиатрическая экспертиза дала заключение о полной вменяемости подсудимого. Я не оспариваю этого заключения. Более того, я уверен, что оносоответствует последнему слову науки. Не уверен, что завтрааналогичный случай наука оценит так же. Грань нормального и ненормального в человеческой психике – область еще не изведанная. Сегодняшние медицина и закон справедливо считают моего подзащитного человеком, полностью ответственным за свои поступки. Но существует еще человеческая логика, к которой я и обращаюсь в своей речи. Каждый человек от природы наделен определенными качествами. Одни имеют музыкальный слух, другие его не имеют. Одни могут любить сильнее, другие от рождения люди сухие и неэмоциональные. В данном конкретном случае мы имеем перед собой человека, который лишен чувства любви совсем. Он никого не любит, совсем никого. У него нет друзей, жены, близкой женщины. Как вы уже слышали, он не любит Родину. Я вас спрашиваю: это нормально? Обвинитель назвал моего подзащитного зверем, но звери живут парами, у них есть инстинкт продолжения рода, привязанности, своеобразная любовь. У моего подзащитного этого нет. Он нормален? Люди рождаются слепыми, и мы не осуждаем их, что они не видят красоты голубого неба. Мы их жалеем. Этот человек не умеет, не может любить. Для него нет понятия добра и зла, он, как слепой, не различает цветов. Вы презираете его? Ненавидите? Простите, я не верю этому.
Разбудил Марину телефонный звонок. Она заспанно сняла трубку и услышала веселый голос Семина:
– С добрым утром. Как вы относитесь к завтраку?
– С добрым утром, Валентин Петрович. – Она проснулась окончательно, взглянула на часы и села на постели. – Значит, вы не уехали? Очень мило с вашей стороны, – говорила она, застегивая халат и стараясь ногами найти домашние туфли.
– Мне за вами зайти?
– Не стоит. – Она надела туфли и, взяв телефон, подошла к зеркалу. – Я немного зачиталась и не совсем готова.
– Что же вы читаете? – спросил Семин. – «Преступление и наказание»?
– Журнал «Наука и жизнь», – Марина кончиками пальцев разглаживала кожу под глазами, – статью с интригующим названием «Время – важнейший фактор нашего века».
– Важнейший, – повторил он. Марина услыхала еще чей-то голос, затем Семин сказал: – Вам привет от Михаила Алексеевича. Мы вас ждем завтракать.
– Спасибо, скоро спущусь. – Марина поставила телефон на тумбочку и отправилась в ванную принимать душ.
В столовой было все как обычно. Семин с Мироновым завтракали молча, Марина давно заметила, что без нее Валентин Петрович с актером не разговаривает. Зотов, сидя за соседним столиком, зарылся в газету. Когда Марина подошла, Миронов встал. Семин кивнул и отодвинул для нее стул. Зотов ее не заметил и продолжал читать газету. Со стороны можно подумать, что эти люди почти незнакомы.
– Без шампанского и коньяка мужчина теряет половину привлекательности, – сказала Марина.
– Манесса, уважаемая Марина Сергеевна, – ответил Миронов и подвинул к себе творог Семина.
– Что такое манесса?
– Угнетенное состояние после выпивки или праздника, – растягивая слова, пояснил актер, и Марине послышалась в его словах двусмысленность.
Марина посмотрела на Семина и спросила:
– После праздника бывает плохое настроение? – Она положила ладонь на руку Семина.
– У человека всегда плохое настроение после того, как он совершил ошибку.
– Неверно или даже неточно, уважаемый Валентин Петрович. – Миронов отодвинул пустое блюдце и осмотрел стол. Марина подвинула ему свою порцию творога. – Спасибо. У человека всегда угнетенное состояние «после». Моя мысль ясна? И после неудач и ошибок, и после удач и побед. – Он взглянул на Марину и покровительственно улыбнулся. – Плоды, уважаемая Марина Сергеевна, оказываются всегда преснее, чем мы ожидаем. А усилия, которые мы затратили, всегда слаще. Мы фантазируем и обольщаемся, когда карабкаемся к цели, и расплачиваемся после достижения ее. Секрет заключается в том, чтобы накопить больше, чем придется вернуть. Иначе становишься банкротом.
Миронов смущенно улыбнулся и хотел закончить разговор, но Марина быстро спросила:
– Но люди достигают, – она запнулась и хотела помочь себе жестом, – не знаю, как выразиться, штампы в голову лезут. Больших высот, великих целей? Простите, Сергей Иванович, но мысль понятна?
Миронов долго и нерешительно смотрел на Марину и мигал рыжими ресницами.
– Я пойму, Сергей Иванович, по крайней мере постараюсь понять.
Актер наклонил голову и нехотя проговорил:
– Я не о том, Марина Сергеевна. Впрочем, извольте. Чего бы человек ни сделал, достиг, он всегда мечтал о большем. Результат всегда конкретен и прозаичен. Деньги. Пресса. Улыбка. Зависть. Усталый человек на пьедестале растерян и обманут. Он летел за своей сказкой... свершилось, и он победил! – Миронов поднял к лицу ладони и растерянно посмотрел на них. – Сказки нельзя брать руками.
Зотов, который сидел сзади Миронова, повернулся, взял его за плечо, и актер перекосился, как вешалка, с которой сдергивают платье.
– Следовательно, Сергей Иванович, вы рекомендуете не добиваться своей мечты? – Зотов посмотрел на Марину и на Семина.
Марина еще при первом знакомстве обратила внимание на неприятную манеру Зотова заглядывать в глаза. Он никогда не смотрел рассеянно, между прочим, его взгляд был всегда внимателен, конкретен и требователен. Он держал собеседника взглядом, словно рукой, пока не получал ответа на одному ему известный вопрос. Были в этой манере бесцеремонность и почти насилие. В такие минуты Марина чувствовала полную беспомощность: заглянул в нее доктор, что-то забрал взглядом и уже забыл про тебя. И неловко Марине, и злость разбирает: почему доктор считает своим правом забирать без разрешения чужие мысли? Если бы еще знать, что именно он взял?
Зотов убрал руку с плеча Миронова, и актер облегченно выпрямился.
– Я не газета и не журнал. Я ничего не рекомендую, милейший. – Он поднялся. – Почему мы, русские, в каждом высказывании стремимся видеть указание или рекомендации?
Он гордо поднял голову и пошел из столовой.
– Неприятно. – Зотов поморщился. – Я совсем не хотел его обидеть. Ох уж эти мне защитные рефлексы слабых людей.
– Вам не нужны защитные рефлексы, и мне вас... жаль! – сказала Марина и, не давая ему ответить, обратилась к Семину: – Валентин Петрович, съездим на часочек в Москву? К обеду вернемся. – Она решила не смотреть на Зотова, но не удержалась. Он сидел вполоборота и о чем-то думал.
Неожиданно Марина увидела здание «Известий» на Пушкинской площади и бегущие электрические буквы: «Глупая, Семин никуда не поедет. Глупая ты, глупая». Марина зажмурилась, взяла Семина за руку и твердо сказала:
– Поехали, Валентин Петрович.
– Что? – Семин провел ладонью по лицу. – Ах да, в Москву? Простите, Марина Сергеевна, давайте завтра.
Миронов вышел из столовой, поправил шейный платок, одернул пиджак, руки перестали вызывающе вылезать из рукавов. Он быстро пересек холл и нагнулся к окошечку администратора.
– Добрый день, Владимир Иванович, – быстро сказал Миронов, – произошло маленькое недоразумение.
Балясин вздрогнул, кашлянул, отложил ручку, но головы не поднял.
– Здравствуйте, товарищ Миронов. Чем вы недовольны? – спросил он тихо.
– Понимаете ли, вчера собирался уезжать и рассчитался за номер. Теперь я передумал и остался.
Балясин покачивал седой головой и канцелярской ручкой ставил точки на фиолетовой промокашке, которые расползались звездочками, и было непонятно, слышит Балясин собеседника или нет.
– Рассчитался я в восемь утра, – продолжал Миронов, – и до восьми вечера не находился в номере. Должен ли я платить за эти полсуток?
– Наверное, – ответил Балясин и подвинул к себе толстую регистрационную книгу.
– А вот мои приятели, Семин из восьмого номера и Зотов из сто пятого, не платят.
– Минуточку. – Балясин стал листать страницы. – Восьмой, сто пятый, – бормотал он, – кажется, вообще не рассчитывались. Здесь, – он ткнул пальцем в книгу. – Вы не ошиблись, товарищ Миронов...
– Пустяки, – Миронов махнул рукой, – извините за беспокойство. Я так и знал, они надо мной подшутили...
Он взбежал на второй этаж, встал у входа в библиотеку, отсюда были хорошо видны двери столовой, из которых неторопливо выходили отдыхающие. Наконец появились Марина, Семин и Зотов, они задержались в холле, о чем-то поговорили и разошлись.
Семин свернул в коридор (он жил на первом этаже), а Марина с Зотовым стали подниматься по лестнице. Миронов зашел в библиотеку, полистал подшивку «Экрана» и через минуту вышел. Он спустился, прошел в столовую и занял свое место за столом, словно еще и не завтракал.
– У меня муж такой же, – сказала официантка и поставила перед ним бутылочку кефира и порцию творога. – Ест за троих, и кожа да кости. Кушайте, Сергей Иванович, не переживайте.
– Спасибо, Машенька, – Миронов смущенно улыбнулся, – я вам очень признателен.
Он налил стакан кефира, медленно выпил, ерзнул глазами, не подсматривает ли кто, вынул из кармана ученическую линейку и бритвенное лезвие и положил их под тарелку, затем с аппетитом стал есть творог. Когда Машенька в очередной раз пробежала на кухню с подносом, он быстро нагнулся, запустил руку за батарею и, не сводя взгляда с входных дверей, стал водить рукой за батареей. Через несколько секунд он выпрямился и положил себе на колени небольшой сверток. После этого он измерил сверток по длине, ширине и толщине, спрятал линейку в карман, бритвой отрезал кусочек бечевки и лоскуток мешковины, в которую был завернут сверток, и так же быстро положил сверток назад за батарею. Когда Машенька вернулась из кухни, он доедал творог. Официантка заговорщически подмигнула ему. Миронов ответил смущенной улыбкой и, поклонившись неловко, удалился.
