В гостях у Тычилина
Весь день, пока у меня шли тренировки, а особенно в перерывах между ними и в «окнах», когда занятий нет, я раздумывал над тем, как мне поступить дальше. Приходилось все же признать, что сыщик из меня не получился, похитителей бриллиантов я не нашел. Самым разумным в сложившейся ситуации было бы поехать к Быстровой, отказаться от дальнейшего расследования и вернуть ей оставшиеся у меня от аванса деньги. Но я не хотел. И вовсе не потому, что было жалко незаработанных денег, просто я привык доводить начатое дело до конца, да и очень уж хотелось мне узнать, кто воришка в честной компании кукольников. Вот потому-то я и колебался в своем выборе: отказаться от расследования или продолжить его. Хотя чего уж там продолжать следствие, если уже перебрал всех возможных подозреваемых, а преступника среди них не оказалось. Впрочем, не так: не «не оказалось», а у всех подозреваемых на момент кражи имеется алиби… Но что по этому поводу говорят великие сыщики?.. Кажется, если на момент преступления у всех подозреваемых есть алиби, значит, у кого-то оно липовое. Вот только у кого? В своем частном расследовании я опирался на то, что преступление было совершено ровно в 10 часов утра. Но время в моем случае, такое зыбкое понятие. Что, если погрешность во времени составляет всего две-три минуты в ту или другую от 10 часов сторону? Скажем, в столовой у поварих часы отстают или бегут на пару минут, тогда повариха Олеся могла видеть воришку, входящего в кабинет Быстровой, не в 10, а без двух десять или в две минуты одиннадцатого. В этом случае алиби у многих рушится. Или вдруг охранник оказался неточным и на вопрос бабушки Саши Васильева, спросившей, сколько времени, ответил 10 часов, а на самом деле было без двух минут. Округляют же люди время, до пяти, десяти, пятнадцати, двадцати и так далее минут, когда их спрашивают, который час… Стоп, стоп, стоп! А если допустить, что все именно так и было? Что тогда? Хм… А тогда получается, что студенистый, покурив, вошел в «Теремок», затем в «гримерную», вышел через «балконную» дверь на другой стороне здания, а потом, прихватив кирпич для известной цели, заскочил в соседнюю дверь, ведущую в кабинет заведующей. Вот тогда-то повариха Олеся и заметила какого-то человека, вошедшего в кабинет Быстровой ровно в 10 часов утра. А что, интересная версия. Подобное вполне могло случиться.
Поразмыслив немного, я решил, что к заведующей детским садом я могу и позже поехать. А вначале нужно еще раз повидаться с Тычилиным, причем без свидетелей, поговорить с ним как следует, прижать и расколоть… если, конечно, он украл шкатулку. А если нет, то ничего, пара лишних синяков после моего допроса с пристрастием для него значения не имеют, даже незаметными будут на его избитой, представляющей собой один большущий синяк физиономии.
В конце рабочего дня позвонила Нина и стала весьма прозрачно намекать на встречу сегодняшним вечером. Поскольку я решил поговорить с Юрой с глазу на глаз, то Нине я во встрече отказал, сославшись на то, что на вечер у меня другие планы. Молодая женщина, как мне показалось, обиделась, ну и бог с нею – часто видеться тоже опасно, охмурит еще и заставит на себе жениться.
После тренировки я на машине отправился к дому, где жили Шерманова и Тычилин. Оставив автомобиль на стоянке, я вошел в четвертый подъезд и стал подниматься на второй этаж, где жил Тычилин, о чем мне было известно со слов Шермановой, поведавшей мне адрес студенистого, когда я вчера подвозил ее до дому. Я рассчитывал на то, что Юрчик окажется в своей квартире, ведь он сам вчера в больнице говорил, что в пятницу уедет из больницы на выходные домой.
На втором этаже я остановился у непрезентабельной железной двери, крашенной синей краской, покрытой слоем пыли, и надавил кнопку звонка. В квартире еле слышно отозвалось некое устройство, которое довольно сложно было назвать звонком, ибо звуки, которые оно воспроизводило, мало походили на звук колокольчика, соловьиную трель или электронную мелодию, а скорее напоминали гудение трансформатора. Безалаберный все же мужик этот студенистый, мог бы звонок к входной двери поменять. Отпустив кнопку, я прислушался. В квартире не раздавалось ни звука. Напрасно я надавливал на кнопку с различной силой и через разные промежутки времени, стараясь привлечь гудением трансформатора внимание обитателя квартиры к входной двери – внутри было глухо, как в бункере. Оставив бесполезный звонок в покое, я опустил руку. Неужели Юрчик уже побывал дома и поехал мотаться по городу? Хотя вряд ли. С такой физиономией только по городу гулять, пугать прохожих. Скорее всего, студенистый еще не вернулся из больницы. Придется ждать. Хотя… – я взглянул на кнопку – с таким уж очень тихо работающим звонком Тычилин может и не услышать звукового сигнала. Я несколько раз стукнул кулаком в железную дверь, которая отозвалась звуком старого корыта, но все безуспешно. В квартире либо никого не было, либо мне не хотели открывать, либо кто-то спал так, что его из пушки не добудишься. На всякий случай я взялся за ручку двери и потянул ее на себя. Язычок замка сухо щелкнул, и, к моему удивлению, дверь поддалась. Я открыл ее шире, в нос ударил кисловатый запах давно непроветриваемой квартиры. «Запашок, как у охранника в каморке в детском саду, – подумал я. – Слава богу, у меня дома так не пахнет!»
– Юра! – сказал я негромко, переступил порог квартиры и прикрыл за собой дверь. Свет в квартире не горел, и в прихожей сразу стало темно.
Я постоял немного на пороге, осваиваясь в квартире. Это была обычная типовая двушка, каких в нашем городе, да и во всем бывшем Советском Союзе настроили сотни тысяч. Отличались они друг от друга тем, что строились в зеркальном отображении. У студенистого была, если так можно выразиться, «правосторонняя». По правую сторону шли совмещенный санузел, коридор, ведущий в кухню, потом маленькая комната, а по коридору прямо дверь в комнату побольше. Я подумал, что, возможно, Тычилин после больницы принимает душ и из-за шума воды не слышит тихо работающего звонка, а потому приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Но нет, здесь было темно. Я включил свет – пусто. В кухне тоже никого.
– Юра! – вновь позвал я, шагнул к двери в комнату поменьше и толкнул ее.
«О, боже мой!» – воскликнул я в душе, окидывая комнату беглым взглядом. Я был искренне удивлен увиденным. Но удивил меня не спальный гарнитур, который, между прочим, был неплох, а то, какой в комнате творился беспорядок: постель скомкана, дверцы шкафа распахнуты, на полу валяются белье и одежда. Ну, и поросенок этот студенистый! Я, как и он, холостяк, но содержу свою квартиру в образцовом порядке.
Я прикрыл дверь, подошел к двери во вторую комнату, распахнул ее и отшатнулся. О черт, только не это! То, что я увидел в этой комнате, меня поразило, потрясло, повергло в шок! У Тычилина в квартире действительно как в сказке – чем дальше, чем страшнее!.. В этой комнате на ламинированном полу среди разбросанных кругом вещей лежал Юра. В голове его зияла аккуратная дырочка, распухшее от старых побоев лицо левой стороной покоилось в луже крови. Надо сказать, что крови вытекло немного, видимо, при таком ранении ее выливается через пулевое отверстие небольшое количество, а возможно, стрелок был экстра-класса и умел убивать с наименьшей потерей крови жертвы, дабы не пачкать кровью пространство вокруг трупа, да и себя заодно. Пустой взгляд Юры был устремлен в плинтус, одна нога выпрямлена, другая – подтянута к животу, обе руки выброшены в стороны и вверх, правая чуть выше левой, в ней он сжимал палку-чесалку для спины, сделанную из эбенового дерева, а может быть, и не из эбенового, а из подделки под него или из эбонита. Во всяком случае, эта самая палка-чесалка, с маленькой рукой на конце ее, была черной и казалась вырезанной из очень твердого материала или твердой породы дерева. Все тело Юры, даже после смерти, казалось устремленным вперед, будто он в последнее мгновение жизни бросился на своего убийцу и был сражен им в этом порыве пулей в лоб. Палка-чесалка в руке Юры свидетельствовала о том же. Этот сувенир пятьдесят сантиметров в длину, конечно, слабое оружие против пистолета, но, видимо, от отчаяния и желания спасти свою жизнь Юра схватил первое, что подвернулось под руку, и бросился на своего убийцу. Да, жаль Тычилина, погиб мужик ни за что, а вернее, по глупости. Теперь я был на сто процентов уверен, что шкатулку с диадемой из кабинета заведующей похитил именно Тычилин. За драгоценности-то он и поплатился своей жизнью. Наверняка убивший Юру человек именно за шкатулкой с диадемой и приходил к Юре. Вот только нашел он ее или нет – вопрос. Но как бы там ни было, мне после того шмона, что устроил в квартире Тычилина преступник, здесь делать больше нечего. Скорее всего, он нашел драгоценности и унес их с собою. А если нет, то они спрятаны так надежно, что ни убийце, ни мне их уже в квартире не отыскать.
От запаха крови и вида трупа у меня помутилось в голове, хотелось на свежий воздух, и я уж развернулся было и собрался покинуть квартиру, но в этот момент в замочную скважину на входной двери кто-то вставил ключ и стал его проворачивать. Черт, мне еще только не хватало, чтобы кто-нибудь застукал меня в квартире рядом с трупом – доказывай потом, что не верблюд. Поскольку замок был уже открыт и человек замешкался, крутя в замочной скважине ключ туда-сюда, пытаясь открыть дверь, мне этого времени как раз хватило на то, чтобы принять решение. Но сработала не голова, так как мысль еще не успела сформироваться, а тело. Ноги сами переступили порог комнаты, где лежал мертвый Тычилин, а руки прикрыли дверь.
Я стоял, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери. Человек, наконец, справился с замком, открыл дверь и ступил в квартиру. Повозившись в прихожей, прошел в кухню и пошуршал там целлофановыми пакетами. Затем он пошел по моим стопам: открыл дверь в ванную, потом – в маленькую комнату, потом пошел по коридору к двери, за которой стоял я. Да-а… глупая, если не сказать дурацкая ситуация. Сейчас человек войдет в комнату, увидит труп, а рядом с ним скромно стоящего человека и решит, что это я грохнул студенистого. Нет, подобного допускать нельзя – ввек не отмоюсь… Наверное, я действовал неправильно, но в тот момент я думал, что иного выхода у меня нет. В общем, я наклонился, взял валявшееся на полу покрывало, расправил его и выставил перед собой, прикрываясь им так, чтобы человек не мог увидеть мое лицо. Ну, а когда неизвестный открыл дверь, я набросил на него покрывало и ударил кулаком по голове. Как я уже говорил, удар у меня мощный, быка, правда, не сваливаю с одного удара, а человека запросто. Этот тоже, стоящий, будто мумия, завернутая в покрывало, оказался не крепче других, кого я кулаком сбивал с ног, – он, не издав ни звука, повалился на пол. Я поборол в себе искушение отбросить с лица неизвестного покрывало и посмотреть, кто же под ним. Вдруг человек находится в сознании или очнется и запомнит меня? Тогда придется не только отводить от себя подозрение в убийстве Тычилина, но и отвечать за нападение на неведомого мне человека. И я, недолго думая, переступил через валявшееся под покрывалом тело и скорым шагом направился к выходу.
