Часть вторая

Погодка в январе просто загляденье. Слабенькие «минусы», солнышко в расцвете. Триста верст дороги оставили в организме неприятный осадок, да и в сон изрядно тянуло. Кто сказал, что четырнадцать часов для сна – это достаточно?

– Сынок, ты меня не тормоши, – иссеченный грязными морщинами дед в старой телогрейке поднял здоровой рукой изувеченную и положил на колено. – Не гони так шибко. Дед Антипий – он колготни не любит. Да и года уже не те – вона сколько воды утекло… Закурить-то дай.

Максимов с готовностью выбил из пачки «мальборину». Старик с сомнением повертел сигарету.

– Это с какого же конца пристраивать?

– С желтого, дедуля, пристраивай.

Поворчав на тему городских нравов, старик сунул сигарету в праотеческую бороду, прикурил от мятых спичек. Протянутой зажигалкой пренебрег.

– Да ну ее к шутам гороховым, твою механизму, сынок. У нас своя, проверенная. – Всосав половину сигареты, старик подобрел. – Ты присаживайся, гулена, присаживайся, чего маячишь, как столбина дорожная.

Предстояло набраться терпения. Максимов присел на завалинку. Двор «потомственного чалдона», вопреки уверениям опрошенных сельчан, не производил впечатления зажиточного. Снег нечищеный на кровлях, сараи просят ремонта (хотя бы подпорки). Единственное достижение местного «хай-тека» – движок с редуктором от комбайна, подведенный к цепи колодца, – обильно обрастало коррозией. Посреди двора на вершине горы из соломы и снега восседал кудлатый чертенок неясного пола, годков четырех от роду, закутанный в шарф, полушубок овчинный. Минуту назад Максимов дал ему батончик «Баунти». Дитя недоверчиво повертело подарок, а потом зашвырнуло его в кучу ржавого инвентаря. Наверное, сочло незнакомую вещицу опасной или переело. Потом, правда, передумало: слезло с горы, разрыло в груде металлолома яркую обертку, забралось обратно на вершину и в данный момент усердно заковыривало шоколадку в снег.

– Хорошо у вас тут, – робко прогнулся Максимов. – Чистенько, воздух хороший. Как люди живете. Огородик опять же вместительный…

Дедушка деловито затоптал окурок.

– Живем как можем, чего и вам желаем. Ты дыши, мил-человек, дыши, когда еще надышишься. – А чего это тебя Косогрызовы интересуют? – Дед Антипий хлестко зевнул и почесал сваленную прядями бородищу. – Из них, почитай, никого не осталось в Прокудино. Кто где. Дмитрий помер, царствие ему небесное, Оксанка – с «тараканами», в сумасшедшем доме в райцентре. Детишки в городе. Одна бабка Протасиха, но слепая, глухая, не шарит ни хрена, того и гляди, преставится. Ихнюю домину уж председатель наш Шабрин облюбовал – ждет не дождется. А ты не по дому приехал?

– Нет, дедуля, не по дому. Мне про Косогрызовых нужно. Считай, я их биограф, – не давая деду среагировать на ругательное слово, Максимов запустил руку в сумку и извлек пол-литра «Каинского», предусмотрительно купленную и довезенную.

– Вот это правильно, – одобрил феномен Антипий. – Вот это светский разговор. Чего ж ты сразу не сказал? Эй, Грушка?!

Кривобокая хозяйка – особа лет на сорок помоложе Антипия, но тоже не красавица – вышла на крыльцо в распахнутой телогрейке вылить ведро с помоями. Бурая жижа хлынула под сарай.

– Аюшки? Чаво вам надо, папа?

Равнодушно скользнула глазами по гостю. Подзадержалась взглядом на бутылке и не выразила крупного одобрения. Антипий хлопнул здоровой рукой по коленке.

– Чаво-чаво, мужества набирайся, вот чаво. Чугуний с картохой тарань, цыпленка помоложе. Распивать будем с гостем. Да ты не робей, сынок, проходи в хату. Никого там нет. Тимоха в ПМК за бесплатно молотит, Агафья у соседки. Одна Грушка с приплодом. Давай я тебе помогу, тяжела, поди, зараза. – Антипий отобрал у Максимова пол-литра, перехватил за шейку, – сам донесу.

После первой дозы Антипий еще больше подобрел. Блажь накатывала айвазовскими волнами: то сжимала лицевой покров, то расслабляла, а вместе с кожей и морщины, которые тут же множились и превращали старика в кожаное решето, болезненно реагирующее на спиртное.

– Ты не гляди на меня, сынок, это не морщины, это извилины прут, – бухтел дед, истомой растекаясь по столу. – Жизнь чертовски длинная была. Да не сиди, гостюшка, не сиди, активируй объект. Жахнем по второй, там и набалакаемся.

Максимов нехотя ковырял картошку. Молчаливая Груша гремела за печкой ведрами и делала вид, будто держит ситуацию под контролем: хмуро посматривала и мотала на ус. Один дед радовался жизни. Да еще чертенок, которому надоело сидеть на вершине, а захотелось покривляться на пороге.

– Мне бы про Косогрызовых, – осторожно напомнил Максимов после того, как деда неудержимо понесло в краснознаменную, ордена Ленина, юность.

– Дойдем, – кивнул Антипий, – А на кой ляд тебе Косогрызовы, сынок? Они в город дернули. Как пошла эта чиканутая перестройка-перестрелка, так и дернули.

– Позже, – мрачно буркнула из-за печки Груша.

– Может, и позже, – согласился Антипий. – Кто их упомнит? У нас, сынок, как? – Он выложил на стол малосимпатичную культю, а правой, не дожидаясь милости гостя, потянулся к бутылке. – В тридцатых народ от колхозов бежал в город. Ловили, сажали, а он опять бежал. Когда Никита волю дал, по новой рванули. Потом вроде успокоились, а аккурат перед Мишкиным появлением – ну, этого мудака, который страну довел, – опять побежали. Эта, как ее, началась…

– Третья волна эмиграции, – подсказал Максимов.

– Точно, – кивнул Антипий, – третья. Ну, поплыли по волне. За жизнь веселую. Ты налегай, сынок, на травку, не стесняйся. В ней витамины. Огурчика вот отведай.

Выпили по третьей. Дед карикатурно соловел. Собирал глаза в кучку, но они упрямо разбегались.

– …А девахи Оксанкины только школу окончили – сразу и подрапали. Д-да и правильно, – дед неловко махнул рукой, сбрасывая на пол пустой стакан. Тот оказался крепче пола, не разбился. Подскочила Груша, подняла. – Нет им тут занятия, – продолжал дед, ничего не замечая. – В доярки идти? В скотницы? У старшей, у Альки, кажись, усердие к знаниям имелось, вторая, уж не помню, как ее звали, все стишки сочиняла да мамашке декла… декла… рассказывала…

Не таким уж просвещенным по части Косогрызовых оказался дед Антипий. Старушки у сельпо сильно преувеличили. Хотя и уверяли, что дедуля самый знатный сплетник на селе, а сплетни, как известно, из ничего не рождаются, нужна причина, пусть и ложная. Как говорил кто-то из именитых, чтобы выдумать, надо знать.

– Наследственность у них больно интеллигентная. Димка не в счет, он хоть и соображал, а свой был пенек, деревенский. А вот Оксанка – та не из народа, не-е… Слабенькая была, вежливенькая. Ейный папаня перед Советами кровно провинился – сослали его в Сибирь. Благо не на каторгу. Был да-ацент, стал училкой. – Дед покряхтел. – Истории разные детям рассказывал. Да чего там, – старик заржал. – Я и сам их слушал, эти историйки. Вражина, конечно, был порядочный, этот Юрик Евгеньич, да интересно болтал – заслушаешься. Сидишь, бывало, на первой парте, ухи нараспашку, слушаешь, слушаешь, а потом шарах – штаны полные, проглядел. – Дед засмеялся.

Максимов терпел.

– А Оксанку мы любили, – спотыкаясь через слово, тянул Антипий. – Верно заметил товарищ Сталин – дите за отца не ответчик. С-своя она была, не смотри, что инт-теллигентная. Не поймешь, п-правда, почему за Димку Косогрызова выскочила. Может, тогда, после смерти п-папаньки, у нее крыша и поехала?

Замерцало что-то интересное. Когда речь заходит о наследственных болезнях, поневоле заинтересовываешься. Разве не было в поведении и характере сестер загадочных моментов?

Болтовню деда нужно было усугубить. Тут и дал он промашку – щедро разлил по четвертой. Антипий с готовностью схватил стакан.

– Хороша, подлюка. Слабовата, правда, наши домашние заготовки позабористее будут, но у нас сейчас эта, сынок… временные трудности. На две пенсии живем, д-дармоедов кормим, сам понимаешь, доход на душу населе…

Это были последние слова. Без всякого предупреждения дедок закатил глаза и рухнул плашмя в остывшую картошку. Раздался густой храп.

А в остальном – немая сцена.

– Де-дя ба-бах! – восторженно закудахтал чертенок.

– Надубасился, – грустно подытожила Груша.

– И надолго? – расстроился Максимов.

Груша пожала плечами.

– До вечера – пока не проспится. Так и будет сидеть – покуда Тишка не придет да в постель не оттаранит.

– Могу помочь.

– Да ладно, – невестка раздраженно махнула рукой. – Леший с ним, пущай дрыхнет. – Она забрала со стола недопитую бутылку, остатки еды и потащила в свою норку за печку.

Максимов поднялся.

– Ладно, спасибочки за еду. Пойду я. Если чего натворил, извиняйте, не хотел.

– Да ничего, не вы, так другой, – Груша показала из-за печки несимметричное лицо. – Если вам про Косогрызовых очень надо, то идите к Марии Федоровне – пятый дом от нашего. Скажете, Грушка послала. Она тоже учительницей работала. Сейчас, правда, на пенсии, уже пятнадцать лет дома сидит. Про всех знает. Но не забудьте еще одну бутылку – без сорокаградусной Мария Федоровна и слова не скажет, – и предвосхищая недоуменный кивок на храпящего «в мундире», добавила: – Не волнуйтесь, вам ее не перепить.

– Благодарю покорно, – раскланялся Максимов.

Мария Федоровна жила в опрятном домике – уютном, но очень маленьком. Над трубой красовался ручной работы дымник, в виде сказочного теремка (есть еще умельцы в русских селах), из будки для порядка погавкивала собачушка. Дорожки аккуратно очищены от снега.

– Груша вас порекомендовала, – завершив традиционное приветствие, пояснил Максимов.

– Какая еще Груша? – удивилась болезненно худая особа с плоским лицом и обесцвеченными волосами.

Она много курила, дым клубился по дому и, похоже, являлся неизменной составляющей интерьера. Как и валенки на ногах, плохо гармонирующие с натопленным помещением.

– Да бог ее знает какая, – честно признался Максимов. – В пятом доме от вашего.

– Впрочем, мне без разницы, – с философской мукой на лице изрекла старушка. – Вы водку принесли?

– Каюсь, согрешил. – Максимов расстегнул «молнию» на сумке, обозначив контур сосуда в пакете.

– Ноль-пять? Ноль-семь? – Старушечьи глазки впились в него, требуя правильного ответа.

Он кивнул.

– Последнее.

Вот и смысл философии. Мария Федоровна радушно впустила гостя.

– Вы по какой части работаете, молодой человек?

– Мм… Я по правоохранительной, сударыня. Но это в прошлом. Нынче я тружусь в частном сыске и расследую весьма запутанную историю. Вы мне не поможете?

– Помогу, – покосившись на сумку, сказала хозяйка. – А вот мой муж служил в геологии. Десять лет прожили в Усть-Мае, в вагончике. Он уезжал на профиль – я ждала. Через месяц возвращался, неделю отдыхал – и опять на месяц. Очень содержательная жизнь, правда? А в семьдесят третьем он погиб, медведь невоспитанный попался. Я похоронила и сюда перебралась.

Мария Федоровна неплохо подавала информацию. Рассказывала негромко, «микшируя» интеллигентную речь народной, пила маленькими глоточками и неустанно курила. Продуктов в доме почти не водилось, видимо, вся пенсия уходила в дым. Благо Максимов пришел не с пустыми руками – предварительно выгреб все более-менее съедобное в здешнем продмаге.

– Не любила я эту семейку, – заявила, подкрепившись, Мария Федоровна. – Считайте мое мнение субъективным, Константин Андреевич, но другого не держим. Для меня оно математически точно. А все из-за матери их – Оксанки. Не такая уж скромница была наша Оксанка. И попивала, и мужиков водила в Димкино отсутствие. Секс в деревне, вы понимаете? Уже тогда у нее нелады с головой начались. Откуда что берется? Отец вроде нормальный был, без вывихов. Люди рассказывают, что Димка несколько раз ловил ее на подлете к Дальнему лесу, насилу домой дотаскивал. Срывается с места и бежит, как на пожар. А это не ближний свет – версты четыре с гаком – на горбушке тащить, а она пинается, сквернословит. Вот и детишки… Оно и понятно, от рябинки не плодятся апельсинки, но иногда хочется, – Мария Федоровна сухо улыбнулась. Очевидно, что спиртное на нее не действовало – не менялись ни речь, ни глаза. – Я замечала в поведении девочек некоторую неадекватность. Вели они себя жестоко, издевались над сверстниками. Могу навскидку привести вам несколько примеров, когда поведение девочек явно выходило за рамки приличия. И это не простая экстравагантность, поверьте. И не стремление к самовыражению. Я лично наблюдала, как Альбина в восьмом классе лупила лучшую подругу лишь за то, что та наступила ей на новую туфлю, оторвав с нее застежку. А Вика, учившаяся на два класса младше, видела эту мерзость и заливалась смехом. Через два часа наша Аленька с подружкой шли под руку, как ни в чем не бывало. Подружка льстиво смотрела ей в рот.

– Это говорит прежде всего об ущербности подружки, – пробормотал Максимов. – Хотя, возможно, вы и правы. Отклонение налицо. Однако должен заметить, что годы благотворно повлияли на психику сестер. Они стали нормальными и кое-чего добились в жизни. Во всяком случае, Альбина.

– Ничего удивительного, молодой человек. Для адаптации в данной среде они ВЫНУЖДЕНЫ вести нормальную жизнь. Согласна, сестры не производят впечатления полного аутизма. Тем более первобытной жестокости. Гены отца тоже влияют – Димка Косогрызов не имел никаких отклонений, кроме одного: какого черта он вообще на ней женился? Они приезжали сюда, года четыре тому назад, – Мария Федоровна загасила в битком набитой пепельнице окурок и снова закурила, – отца хоронить. Дмитрий Иванович скончался от инсульта, земля ему пухом. Я была на похоронах – ей-богу, Константин Андреевич, такое впечатление, что Аля с Викой записались в активистки тимуровского движения. А также в апологеты Гринписа, меценатства и дремучего православия. Душки, одним словом. Публика в слезах умиления. И никто уже не говорит о детских выкрутасах. Кто старое помянет… А стоило бы. Уже одно то, что они сотворили с Дашей. Но нет, никто не помнит, память у людей отшибло.

– С какой Дашей? – нахмурился Максимов.

– Как с «какой»? – удивилась учительница, – с сестрой.

– У них имеется сестра? Двоюродная?

– Отчего же. Родная.

В горле пересохло. Максимов схватил зеленое яблоко и принялся остервенело грызть. Мария Федоровна взяла бутылку, он проглядел этот момент, иначе не позволил бы женщине выполнять мужскую работу.

– Вы меня удивляете, Мария Федоровна.

– А вы не знали? – Старушка опустила на нос очки и пристально посмотрела на собеседника.

– Представьте себе, нет.

– Но об этом знала вся деревня.

– Я не живу в деревне. С ней все в порядке?

– Отличный вопрос, – старуха выпила водку короткими глотками и, не меняясь в лице, потянулась к пепельнице, – вам нехорошо, молодой человек?

Он не мог больше пить. Выпитая водка вытворяла чудеса. Всасывалась в кровь, но не давала опьянеть. Только похмелье с дергающей головной болью.

– Не обращайте внимания, Мария Федоровна, задурнело слегка. Состояние такое: первый холодный отжим.

– Я знаю, – кивнула старушка. – У меня есть телевизор. Могу порекомендовать неплохое средство для очищения: чувство юмора вперемежку с угольными таблетками. Лично мне помогает.

– Вы не ответили.

– Никто вам правильно не ответит. Некоторые убеждены, что Даша погибла, иные утверждают обратное. Это темная сторона луны, Константин Андреевич. Еще водочки?

– Простите, Мария Федоровна, я тупею. Позвольте вам налить.

Он налил, она выпила. Распечатала пачку «Космоса», начала рассказ.

Звучало, конечно, ужасно. Альбина была первой, Виктория второй, а Дашенька третьей дочерью четы Косогрызовых, причем если с первыми двумя все относительно ясно (друг на дружку непохожие, но каждая по-своему копия отца), то с третьей ничего не ясно. Уж больно не такая вышла. Да и срок неподходящий. Если от дня рождения Дашеньки отнять девять месяцев, то получится аккурат тот период, когда Димка уезжал в соседнюю область на курсы механизаторов, где и жил два месяца. Грешили на заезжего работягу из Татарии Анвера Галимуллина, но доказать ничего не могли – Анвер еще за полгода до появления девочки свинтил на историческую родину, где и сгинул. Оксанка заламывала руки: «Твой это ребеночек, Дима, твой! За месяц до срока родился. А то, что смугленький, так я не виновата! Сам вспоминай, где в твою родню влез татарин». Словом, для ясности замяли. Не пойман, не трахаль. Стали жить да поживать. А по прошествии лет Аля с Викой люто возненавидели Дашу. Генами почувствовали чужую? У матери уже появлялись отклонения, особенно весной и в начале осени, когда межсезонье болезненно давит на мозжечок. Отец трудился, уходил рано, приходил поздно, падал на кровать и воспитанием детей не занимался. Оксанку дважды увозили в районный стационар, дважды возвращали, делая вид, будто подлечили. Как называлась ее болезнь, никто не ведал. Знали лишь, что она видит видения и активно в них участвует. Но никого при этом не бьет, не буянит, на людей не бросается. Раз в три-четыре месяца впадает в меланхолию, пару дней бродит белым-бела, а потом срывается с места и убегает за тридевять земель. А между побегами совершенно нормальная любящая жена, всегда охотно привечающая мужа. Народные средства не помогали, даже кардинальные, типа «пролезть голой в подворотню и по-собачьи пролаяться на полную луну». Но Димка наловчился – когда наступал критический период, запирал супругу в подполе, уж больно накладно всякий раз таранить ее в больницу, отправлял девчонок ночевать в сарай, а сам до рассвета сидел на полу, слушая жуткие завывания из-под земли.

По окончании «началки» сестрицы стали поколачивать Дашу. Частенько ее видели с синяками, царапинами. О полном «курсе» издевательств и унижений история умалчивает, если Даша, конечно, не вела дневник, но отрывочные наблюдения соседей и лично Марии Федоровны позволяли предположить – достается Даше по первое число. По каким причинам лупили – тоже неведомо. Фантазии у Викули хватало, а у Аленьки – решимости. Однажды, году так в восемьдесят третьем, ее избили особенно сильно. Отца поблизости не было, мать сидела в подвале, а соседка напротив отчетливо слышала душераздирающие крики боли и истошное: «Получай, гадюка! Сдохни, сдохни!» Результатом избиения стало сломанное ребро, синяки на руках, сотрясение мозга. Неделю Дашенька пролежала в больнице, шепча на вопросы участкового: «Не помню я… Оступилась, с лестницы упала…» Можно представить, какая бы кара ее поджидала, расскажи она всю правду. Видимо, и отец не сильно осуждал дочерей, раз они позволяли себе такое обращение. Или не замечал, уставал сильно. Произвол продолжался. Не успела Даша оклематься, ее опять начали бить. В один осенний день терпение иссякло. Что такое покончить с собой, девочка не знала, это нынешние тринадцатилетние все знают, а тогда дети проще были. Она могла только бежать. Неважно куда. Подальше – от боли и унижений. Пропали метрика и кое-что из одежды. И больше ее не видели. Мать совершенно тронулась умом от горя. Спохватившийся отец организовал поиски. Запойный, а оттого совестливый участковый – старлей Охлопьев – подключил коллег из районки. Сработали дружно, но безрезультатно: наземным транспортом девочка не пользовалась, на дороги не выходила, попутку не брала. Облазили болота, а вокруг Прокудино одни топи, набрели на пастушка, конкретно показавшего: да, гнал надысь буренок, свою и соседскую, мимо этих хлябей на Оружейное, видел девчонку, бегущую к Большому болоту – и курточка та же, и лицом похожа. Он окликнул, да недосуг ей было. Даже не оглянулась. В том направлении и подалась команда, вооруженная кольями да шестами. Кликнули тузика, взяли след. Пару раз находили обрывки одежды – цеплялась девочка за ветки. Следы вели вдоль топи, слава богу, не пришлось мастерить гать и лезть в трясину. Болото кончилось, углубились в лес, полный таинственных звучаний. Полдня тащились через чащу, нашли место, где она ночевала, настелила травы и укрылась еловыми лапами. К сумеркам вышли на опушку Выселок – впереди село, между ним и лесом поле с огурцами, тут-то и сделалось им страшно. Тузик забегал кругами, выдохся, сел и завыл на встающий полумесяц. Явно испугался, запсиховал. Мигом прочесали окрестности и напоролись на разбросанные по земле обрывки курточки, в которой безутешный отец Даши опознал одежду своего ребенка. Трудно не опознать – серо-желтая болоньевая курточка. Опросили жильцов на околице, и пришли в ужас. Долговязый отрок, правнук местной реликвии бабы Жени, заикаясь от испуга, поведал, что прошлым вечером на опушке хороводили… волки. Дрались, лаялись, словно крупно чего-то не поделили. Он по грибы ходил, возвращался поздно, долго выбирался из леса, а по дороге набрел на приличный пень с опятами, не проходить же мимо такого богатства. Словом, когда объявился на опушке, практически стемнело. Волки в здешних краях явление редкое, если и рыскают, то далеко от жилья. Лично он их вообще никогда не видел, легко представить состояние подростка. Серые тени плясали на опушке, он, по счастью, шел стороной, а все равно помчался со всех ног, побросав посох, корзину с опятами. Перемахнул лужок, ограду, долго отсыхал в бабкиных объятиях.

– Вот так и получается, мил-человек, – заключила Мария Федоровна, поджигая девятую по счету сигарету, – что на нашу Красную Шапочку напали волки. В двух шагах от человеческого жилья. Грустная сказочка, правда?

– Да уж, не веселая, – согласился Максимов. – Это посильнее бразильского сериала. Аж мороз по коже. Поиски, разумеется, прекратили?

– Разумеется. Какие поиски? След обрывался. По крайней мере, тузик отказался его брать.

– А вы сами-то верите, что Даша погибла?

– Молодой человек, – покачала головой старуха. – Вы хорошо себе представляете, что такое волк?

– Лично не видел, но знаю, – попытался пошутить Максимов.

– Ничего вы не знаете. Матерый волчище способен тащить ребенка волоком, придавив ему глотку, чтобы не орал. Такие случаи бывали и давно описаны. Волк умное животное, он может сдержать свой голод и приступить к трапезе, лишь достаточно удалясь от человеческого жилья. Зачем ему проблемы? А если остальные волки не согласны с мнением вожака, он на то и вожак, чтобы отстоять свое мнение. Отсюда и свара, описанная отроком.

– Но вы не уверены на сто процентов, – заметил Максимов. – И это правильно. Поскольку ситуация полный сюр. Описать Дашеньку Косогрызову вы, конечно, не сможете?

Старушка долго рассматривала потолок. Потом закрыла глаза, мучительно извлекая из памяти образ двадцатилетней давности.

Потом открыла глаза.

– Бесполезно, молодой человек. Маленький, добрый ребенок. Пухлый ротик, глазки… не помню какого цвета. Ничем не могу вам помочь. В этой девочке присутствовали восточные мотивы, но очень и очень ненавязчиво. В двенадцать лет она была совсем не смуглая. Вот и все. А какая она сейчас, не хочется даже загадывать.

– Я понимаю, – вздохнул Максимов. – Уйма времени прошла, не шутка. Целое поколение выросло. Ну что ж, спасибочки вам огромное, Мария Федоровна. Не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Водочки выпейте, – хитро посмотрела на него старушка. – На донышке еще есть. Самое вкусное.

– Ни за что, – решительно отверг Максимов. – Отнимать у слабого последнее? Еще один вопросец, если позволите.

– Валяйте, – старушка благосклонно махнула сухой ручонкой.

– Изменилось ли поведение сестер после исчезновения Даши? Без подробностей.

Старушка ответила, не раздумывая:

– Определенно, молодой человек. Но не в ту сторону, о которой вы подумали. В обратную. Есть прекрасная русская пословица, как нельзя лучше отражающая наше явление.

Максимов быстро сообразил.

– Про горбатого и могилу?

– Можно так. А можно про черного кобеля. Или про черную суку, если позволите.

«Ну, допустим, – продолжал он мысленно беседу с Марией Федоровной, – по каким-то причинам волчья стая не стала употреблять ее в пищу. По каким причинам? Волк сытым не бывает, да и курточку на девочке он порвал не просто так, из озорства. Кто-то спас? Убежала? Хорошо, допустим, убежала от волка. От стаи. Смешно, но пусть. И каково ее состояние? Слово «испугалась» не очень к нему подходит, верно? Это какой же вывих в мозгах? Отягощенные побоями, они переживают новое потрясение. А в нежном возрасте это, без преувеличения, на всю жизнь. Любой психиатр подтвердит и даже денег не возьмет – на 80% отклонение в той или иной мере обеспечено. А если добавить сюда лютую ненависть к сестрам? Тогда, похоже, все понятно. Не попахивает ли маниакальностью?»

Лучше бы он не пил. Не трезвый, не пьяный, с больной головой, перегруженный информацией, он с трудом отдавал себе отчет, что станет лакомой добычей любого гаишника и потеряет права как минимум на полгода. Однако работал врожденный инстинкт – свыше семидесяти Максимов не разгонялся, обгонял по правилам и уснул за рулем лишь однажды, удачно разойдясь с отчаянно сигналящим рейсовым автобусом. Темнеет рано – отворот на село Раздольное он промахнул в шесть вечера, когда давно наступило темное царство и зажглись редкие фонари. Сыпал густой снежок, плотный, мелкий, приходилось каждый километр включать «дворники» и разгребать сырую муть. На стационарном посту ГАИ шла активная разборка: снулые работнички обшаривали длинномер, невесть как оказавшийся на трассе в Новый год. Обрадованный этим фактом, Максимов проскочил опасную зону и расслабился. Он не заметил, как стоящая в стороне от развилки белая «Лада» плавно тронулась с места, пристроилась в «хвост», болталась там, то отставая, то разгоняясь. Потянулись низкоэтажный пригород, замороженные стройки, котлованы, овраги, куда в дневное время суток самосвалы свозят снег со всего города. Пробежала закрытая барахолка, растянутая на пару верст, затем еще одна – ликвидированная «волевым» решением властей. Станции ТО, автосервисы, шиномонтажные, отворот от главной трассы, пустая дорога, обрамленная скоплениями стареньких гаражей. Белая «Лада» решительно пошла на обгон. Он глянул в зеркало заднего вида и зажмурился от света, машинально вывернул руль. «Лада» проревела в нескольких сантиметрах, вырвалась вперед и также сместилась вправо. Избегая столкновения, Максимов выскочил на обочину, а далее получилось как-то виртуозно, он сам не ожидал циркачества: снежок, который сгребли на обочины, не успел, видать, спрессоваться, последовал несильный удар, жалобно взвизгнул мотор, крякнул бампер, и весь ветровик окатило снегом. Машину затрясло. Он вцепился в баранку, поддал газу. Завозились «дворники», очищая ветровик. Машину жутко колбасило, несло на противоположную обочину. Он пробился между «Ладой» и снежным валом! Рывок руля, манипуляции педалями – и каким-то чудом «Меган» схватился за дорогу. Не зря возился целый день, меняя шины. Трясло со страшной силой, но движение выравнивалось. Он поднял голову – опять слепящий свет! Ни секунды покоя! На этот раз преследователи сменили тактику. Не жалея машину, да и себя подвергая нешуточному риску, сместились к левой обочине, опять пошли на обгон. Стекла поравнялись. Он машинально покосился в сторону, сколько их там? Не видно ни хрена, лучше не отвлекаться. Кажется, стекло поехало. Вспышка! Испарина хлынула со лба. Но что-то подсказало: раз боишься – значит, жив. Неужели промазали? Ну и ну… Он автоматически утопил педаль газа, уходя в отрыв. Снова вспышка, но Максимов уже скорчился под рулем, поручив машине самостоятельно разбираться с дорогой. Попали между стеклами – загудела хромированная сталь. Третий выстрел – в корпус. «Не профи», – поступила в мозг утешительная мысль. Настоящие знатоки своего дела давно бы сделали работу. Но приятного все равно мало. Стреляли, видимо, с глушителем или из чего-то бесшумного. Машины продолжали нестись крыло в крыло. «Да их же там двое! – сообразил Максимов, – неважный стрелок и вполне приличный водитель».

Четвертый выстрел разнес вдребезги боковое стекло. Не слепой, однако, стрелок. Ливень осколков брызнул по салону. Он накрыл собой коробку передач, машинально отпустил руль, надавил на какую-то педаль. Оказалось, что на обе! Потрясающий эффект. Заорал движок в расстроенных чувствах. Заорал Максимов. Заорали те, кто ехал рядом. Он почувствовал удар, а затем приличная французская машина начала превращаться в развеселую карусель. «Будет все отлично, – колотилось в голове, – сугробы не дадут довести до летального исхода»…

Насчет «отлично» он немного перегнул. «Меган» разнес сугроб, как промышленный снегодув, съехал куда-то с дороги. Дальше работал безошибочный инстинкт. Он отбросил дверцу, выкатился на улицу. Как назло, место неосвещенное. Слева – гаражи, справа – что-то недостроенное, вернее, начатое и далеко не грандиозное. Избушка на курьих сваях. Звук отжатой дверцы, и краем глаза, прежде чем начать паническое бегство, он увидел, как из вставшей поперек дороги «Лады» выметнулись две фигуры. Одна повыше, другая пониже. А не Дарья ли Дмитриевна собственной персоной?.. Увязая по шею в снегу, он выбрался из канавы и бросился к темнеющему долгострою. Что-то свистнуло над головой. Попутная пуля? А сколько их там в обойме?.. Он непроизвольно обернулся, выбросив в бок правую ногу. Пустота под снегом. Ноги как-то внезапно переплелись, он почувствовал, что падает. В двух шагах от укрытия! Яма, невидимая в темноте. Ловушка на бизона? Какое же множество в этой стране непредсказуемых, досадных ям! Он пронзил податливую рыхлую массу, словно ныряльщик водную гладь, да так и остался лежать на дне сугроба замороженным несчастьем. Ошибочка вышла, гражданин сыщик… А ведь прибьют сейчас, и до апреля никто на тебя не наткнется! Не самая лучшая мысль. Хотя и верная. Апрель еще не скоро. Он начал шевелиться, пока совсем не заледенел, а наверху уже скрипел снег, тяжело дышали. Максимов замер. Двое проскрипели в направлении недостроенной избушки.

– Ты его видишь?

– Да там он, не провалился же он… – провалился, друзья мои, провалился…

Мужчина и женщина. Голоса сиплые, сдавленные, поди опознай. Эх, рискнул бы сейчас единственным черепом, не имейся у них на вооружении огнестрельное оружие.

Повезло незадачливому сыщику, что эти двое были не профи. И отрезок до туманного строительства находился на склоне, снежок раздуло по низинкам, голые кусты, камни, легко допустить, что минуту назад здесь пробежал человек.

Когда он выбрался, словно медведь из берлоги, на белый свет, две фигуры в серой пелене копошились под сваями. Он рванул обратно, проваливаясь по колено. Фора незначительная – полминуты, а то и меньше – хлесткий крик разочарования. И снова пущенный нетвердой рукой комочек свинца свистнул над головой. Он выкатился к родному «Мегану», мгновенно оценив ущерб и диспозицию. Машина продырявила снежный вал, но в кювет не ушла: зависла под углом и заглохла. Белая «Лада» поперек дороги, но слабо ей перекрыть все пространство – не лимузин. Двое поняли, что их провели, и уже спешили обратно. Он втиснулся в салон, запустил двигатель и, понимая, что лихо выпрыгнуть из засады не удастся, а нужно запастись терпением, начал медленно вытягивать машину из завала. С фырканьем, хныканьем, бурчаньем, дюйм за дюймом. Злодеи вырастали из метелистой мглы, как демоны. Последний рывок – задний бампер вырвался на свободу. Лихорадочное вращение баранкой, перевод передачи… Проезжая мимо «Лады», он решил притормозить, вдруг удастся списать номер, и опять чуть не поплатился: пуля влетела в разбитое окно, продырявив обшивку. Дьявол! Он вцепился в баранку, до упора выжал газ, обрулил «Ладу»…

За гаражами Максимов выехал на неосвещенную дорогу, тут же повернул в неприметный переулок, перескочил трамвайную линию и завилял по дворам однообразных трехэтажек. Плутайте, демоны…

Он ехал по кратчайшей дороге, стараясь не посещать людные места. Гаишников никто не отменял (отменишь их, пожалуй), да и дырку в заднем стекле, собственно, тоже. Через мост пролетел за какие-то пару минут, а на кольце за дамбой сбросил скорость до минимума и протащился мимо ребят с палочками, подставив неповрежденный бок. Загнал машину на стоянку перед домом в самый дальний уголок, чтобы меньше позориться, побежал к подъезду.

На скамейке отдыхали целых два Деда Мороза. Пили водку из желтой баночки (Маринка в этих баночках корм для рыбок покупает). Один сместил на затылок расписную шапку, рассупонился, другой снял окладистую бороду, вытирал ею крошки со рта. Под ногами обретались посохи и пустые мешки.

– Привет, древляне, – поздоровался Максимов, падая на соседнюю скамью. Сил бы набраться перед последним рывком. – Чего это вы тут рассупонились, отцы, водку пьете как нормальные люди? А вдруг детишки засекут?

– Привет, человек прохожий. Да спят уже детишки, – гоготнул Дед Мороз, булькая в баночку. – Кончился рабочий день. Неделю еще отмолотить, и на родину – в Торжок.

– В Великий Устюг, – поправил второй.

– Да хоть в Лапландию… Фу-у, зараза… Чувствую себя, как картошка без мундира.

Второй отбросил бороду за спину и тоже густо захохотал.

– Давай, человек, тяпни, – протянул даритель баночку. – Не каждый день, поди, удается тяпнуть с Дедом Морозом?

– Не каждый, – улыбнулся Максимов. – Давай, дедуля, охотно тяпну. – Ледяная жидкость сдавила горло, глаза полезли из орбит, он сделал нешуточное усилие, чтобы не закашляться. – Ух, и вкуснятина же у вас водочка, отцы… Снегурок-то своих куда подевали?

– А хрен их знает, – отмахнулся «дедушка». – Бегают где-то. Держи мандаринку, зажуй. А ты чего такой умученный-то, гражданин? Поколотил тебя кто?

– С работы возвращаюсь… – затрясся в истеричном смехе Максимов. – Ну, бывайте, отцы, удачи вам. Спасибо за угощение. Подарки-то все свои раздали?

– Не-е, – протянул добродушно Дед Мороз. – Для тебя один оставили. На, держи, – он запустил руку в пустой мешок и извлек со дна какую-то миниатюрную детскую игрушку. – Пользуйся, человек.

– А чего это такое? – не понял Максимов.

– Машинка, – пояснил второй, – На колесиках. «Мазератти» называется. Фирма такая. Ты же разбил сегодня свою машинку? Вот эта тебе взамен.

– А откуда вы знаете, что я ее разбил? – Максимов аж присел от удивления.

Деды захохотали – дружно, в унисон.

– Послушай, парень, мы волшебники или просто так тут сидим, водку жрем? Думаешь, вырядились, и все дела? Хрен-то там. Бери подарок, говорю, бери, сослужит он тебе добрую службу, вот увидишь. А теперь топай… Продолжаем, Петро, на чем мы тут с тобой остановились?

«Я понимаю лишь одно, – лениво думал Максимов. – Это конец моему сентиментальному путешествию». До утра из дома – ни ногой. И надавил кнопку звонка.

– А со мной все в порядке, – объявила Маринка, открывая дверь. – Чего нельзя сказать о тебе. Затурканный ты нынче, папа. Гостинцев хоть привез?

– Держи, – он сунул ей машинку.

– Ой, спасибо, – обрадовалась Маринка, – а я уж и не мечтала. Я ее по прихожей погоняю, можно, папа? Скажи, а как ты до такого додумался?

Он не стал ей объяснять, что машинка не просто так, а взамен угробленной. Вдруг расстроится? Обнял ребенка-дылдочку и поволокся на кухню инспектировать холодильник. Маринка щебетала, накрывая на стол, о том, что на нее навалилась повышенная селедочная недостаточность, пришлось в отсутствие папы смолотить всю селедку, а попутно обе баночки черной и красной икры, завалившиеся за банку с майонезом; что ей тут было скучно, а по телевизору одно и то же; что приходил какой-то Дед Мороз, изрядно пьяный, но ошибся номером, хотел в 35-ю квартиру, но некий шутник переставил там цифры, получилась 53-я, а на нашей двери вообще никаких номеров нет, он и подумал, что у него совсем крыша съехала…

«И у меня съехала», – думал Максимов, волоком направляясь в спальню. Хватит на сегодня. Скажем всем спокойной ночи. Заработал кучу денег, проглядел три трупа, и ощущение, что из кучи заработанных денег львиная часть уйдет на лекарства. Ценных мыслей в голове не было, лишь отрывки из обрывков. Он нашел на ощупь подушку, провалился в вязкую болотистую жижу…

И подпрыгнул от неясной тревоги в 10:30 утра. Какой сегодня день? Куда бежать? Побрел смывать кошмарный сон, столкнувшись в коридоре с Маринкой. Ничего себе дылдочка, скоро сверху вниз смотреть будет.

– Привет, папахен. Тебе глазунью или, как всегда, ничего?

– Угу, – ответил он и пропал в ванной.

Пустил воду, начал ждать, пока стечет холодная. Каждый день одно и то же. Белый бычок, вздыхая и матерясь, брел по бесконечной досточке. Ежеутренне, разглядывая отнюдь не хорошеющее отражение, он думал о том, что надо в жизни что-то менять, и не мог придумать что. Прошлое не меняется, будущее во мгле, а настоящее – это данная опухшая физиономия, у которой изо рта вытекает зубная паста. Не менять же зубную пасту?

Резкая трель в прихожей отвлекла от сложной философии. Максимов вздрогнул. Простучали тапочки по коридору.

– Пап, ты Деда Мороза не заказывал? – крикнула Маринка.

– Нет! – крикнул он с набитым ртом. И вдруг дошло: – Маринка, не открывай!!!

Запоздало он прозрел. Услышал, вылетая из ванной, как Маринка беззаботно отомкнула стальную щеколду.

– Здравствуй, де… – а дальше стартовал безумный блокбастер.

Маринку просто отшвырнули с порога. Она проделала, вереща, долгий путь до своей комнаты, шмякнулась в дверь. Натуральный Дед Мороз – в отороченной белым мехом шубе, с кудлатой бородой во всю рожу, одни глаза видать (кого раздел, скотина?), с пистолетом вместо посоха – шагнул в прихожую! Максимов рухнул. Падая, цапнул за ножки телефонную тумбочку. Пуля изувечила косяк над головой. Препятствие-то плевое – убийца просто отшвырнул его с дороги. Шагнул, намереваясь произвести второй выстрел. И успешно наступил на машинку «Мазератти», подаренную «настоящим» Дедом Морозом. Маринка перед сном гоняла, дите недоразвитое… Противно завизжав, машинка выскользнула из-под ноги, убийца с грохотом обрушился на пол. А ведь и впрямь истинный был дедушка («бери подарок, человек, сослужит он тебе добрую службу…»). Оттолкнувшись от плинтуса, он мощно врезался в киллера, который, сидя на пятой точке, норовил поднять пистолет. Неужели не разбил себе задницу? От толчка пистолет улетел за дверь, убийца треснулся затылком, но силушку имел былинную – играючи сбросил сыщика. Снова сшиблись, обменявшись ударами. Тому удалось подняться на ноги, метнулся к двери. Подсечка – и убийца, взметнув полами кумача, нашитого на какое-то дерьмо, вылетел на площадку. Успел схватить пистолет, да поздно разворачиваться – тяжелый тумак по отбитой точке, и – кубарем со ступеней. Не догнать поганца… Униженно помалкивая, убивец долетел до площадки между этажами, покатился дальше. Максимова охватила растерянность. Он стоял и слушал, как гремят бутсы по ступеням. Хлопнула подъездная дверь, выведя из ступора. Максимов бросился в квартиру.

– Ты в порядке? – подлетел к Маринке.

Та вращала очумело глазищами.

– Ни хрена себе, папахен… А чего это было, а? Норма-альный утренник. Он ушел?

– Ты не ответила! – рявкнул он. – С тобой все в порядке?

– Ну, я же разговариваю с тобой… – она подтянула ногу, чтобы подняться.

– Черт… – он сорвал с вешалки куртку, как был, в тапочках, бросился вон.

Про риск уже не думалось. Не страдает убийца хладнокровием, не будет ждать его на улице… Он вылетел во двор и заметался. Людей и так немного возле дома, и тех убийца заставил трепетать. Пугливая девушка с коляской, закрывая грудью кровное чадо, поведала, что к подъезду подъехала белая «шестерка», вышел «самый настоящий» Дед Мороз, сунул за пояс пустой мешок (или полупустой, она не разобрала) и скрылся в подъезде. Затем быстро вышел, сел, уехал. Сам рулил, конечно, стекла-то тонированные, но спереди видать… А с какого перепуга она должна запоминать номер? Какой нормальный человек будет запоминать номер машины, пускай и с Дедом Морозом за рулем…

Примерно то же самое поведала пенсионерка из второго подъезда, выгуливающая мопса Чушку. «И вас совсем не удивило, что Дед Мороз сидит за рулем?» – осерчав, спросил Максимов. «Эх, молодой человек, – снисходительно улыбнулась пенсионерка. – В наше время разве можно чему-то удивляться? Посудите сами – разве я удивляюсь тому, что вы в тапочках? И рот у вас в зубной пасте».

Злой на весь мир, он вернулся в квартиру. Маринка как-то судорожно наводила порядок.

– Из дома ни ногой! – бухнул Максимов. – Если хочешь, посылай мне эсэмэски протеста!

– Просить будешь – не выйду, – проворчала Маринка. – Кстати, папахен, почему бы тебе тоже не посидеть дома? Обнимемся, чайку попьем, телевизор посмотрим… Эй, не ковыряй косяк, что ты делаешь? – там пуля, я уже посмотрела. Для экспертизы придется вырезать весь косяк, а нам ставить новый, кстати, давно пора…

Десять минут спустя вся боеспособная часть агентства «Профиль» была поставлена на ноги. Лохматов изучил подходы к агентству и сделал осторожное предположение, что все чисто. Вернер страховал начальника, собравшегося на работу. Подтянулась Екатерина, полагая, что за внеурочный труд получит больше. Никогда еще с такими нервотрепками он не добирался до работы. Шарахаться от любой светлой «Лады» – это чересчур. А от Дедов Морозов, коими в новогодние дни забиты все улицы, – полная шизофрения. Краткая вступительная речь – все слушали, разинув рты, и никто не смел роптать. Раздача обязанностей – Олежка, Екатерина: сбор ЛЮБОЙ доступной информации, способной послужить пищей для озарения. Вернер: отслеживание всех, проявляющих любопытство к угрюмой фигуре некоего Максимова, сопровождение в деловых и «развлекательных» поездках. Словом, одним – штопать паруса, а другим – затыкать пробоины (телами).

– Засада, в общем, полная, – почесал голову Лохматов. – Кстати, Константин Андреевич, а как насчет обещанных… мм, ну, как бы помягче выразиться…

– Денег, – подсказал Вернер.

– Ну да, – покраснел Олежка.

Екатерина облизнулась, соорудив гримасу преданной дворняжки.

– А я еще не выдал? – поморщился Максимов. Что-то с памятью его стало.

Коллеги недоуменно переглянулись.

– Знаешь, Константин Андреевич, – несмело сказал Вернер, – деньги – это такая интересная штука: то их нет, то их совсем нет. Вот, скажем, пример из простейших, у Екатерины денег нет, а у меня их совсем нет…

– И у меня, – перебил Лохматов.

– Черт, – сказала Екатерина. – Я, кажется, догадываюсь, кто из нас троих тупая блондинка.

– Хорошо, будут вам завтра деньги, – твердо пообещал Максимов. – Гонорар, увы, дома, не могу же я таскать с собой в текущих непростых условиях…

– То есть завтра нам опять надлежит прийти на работу, – зловеще стиснул брови Вернер.

– Наш начальник предсказуем, как новости Первого канала, – хихикнула Екатерина.

– Не пойдет, – отверг предложенный вариант Олежка. – Сами придем к Константину Андреевичу и будем стоять под дверью, пока он не вспомнит, что такое совесть.

На том и порешили. Не выходя из агентства, Максимов позвонил Кравцову. К трубке никто не подходил, тогда он перезвонил на мобильный. Снял хозяин аппарата – пьяный и раскисший.

– Противно слушать, Николай Витальевич, – брезгливо заметил Максимов. – Сидите там, сопли по дивану размазываете… Тьфу.

– У м-меня жена у-умерла, – обосновал Кравцов.

– Полагаете, к пьяному она вернется? Вы вообще дома?

– П-по-моему, да, – засомневался клиент.

– А почему трубку городского телефона не снимали?

– К ч-черту т-трубку… Эт-то так д-далеко, К-Константин Андреевич, н-неужели нельзя п-позвонить на сотовый?.. Н-не осуждайте меня р-ради бога, я уже т-третий день пью и, к-как вы в-верно подметили, с-сопли по дивану… Н-ни грамма врагу не оставлю… Альбины нет, В-вика с Вадимом не придут, в м-милицию снова вызывают, домработница вчера у-уволилась, п-пришла вся в слезах, с-сказала, что больше тут работать н-не может… А недавно, представляете, Константин Андреевич, – Кравцов заметно оживился и перестал спотыкаться через слово, – звонила моя Наташа… Говорит, ей очень жалко, что все так произошло… Предлагала встретиться, говорила, что ей одиноко…

– Назначила место и время встречи? – насторожился Максимов.

– Нет, – вздохнул Кравцов, – сказала, что перезвонит.

– Номер в памяти остался?

– Нету номера, Константин Андреевич… – в трубке многозначительно забулькало, – я уже проверил… С автомата, наверное, звонила…

– Сидите дома, Николай Витальевич. Никому не открывайте и на провокации не поддавайтесь. Будет время – забегу.

– М-милости просим, – обрадовался Кравцов. – Вливайтесь. Закажу вам водки…

– И блондинку, – Максимов в сердцах швырнул трубку.

По нервам беспрестанно что-то дергало. Словно гитарист пощипывал струны легким перебором: дрень, дрень… От внезапной мысли что-то захолодело в позвоночнике. Оленька звонила в новогоднюю ночь (он как раз приближался к мертвым супругам). Если с сотового, то номер остался в телефоне. Информация о вызовах… Он лихорадочно прощелкал клавиши. Обнаружив искомое, похолодел еще больше. Отрешенно смотрел на ряд цифр, означающих мобильный номер. Робко сделал вызов. «Абонент отключил телефон», – отреагировала девочка-робот.

«Тойота», на которой прибыл в этот день Вернер, пришлась очень кстати. В нее и загрузились. Пока петляли по городу, проверялись раз двадцать: не было погони. А может, и была, да стряхнули. В трущобах улицы Вертковской за три дня практически ничего не изменилось. Народу прибыло – то здесь, то там бесцельно слонялись снулые личности. Подсунуло правительство шикарную провокацию – десять дней безделья… В загадочный дом, числящийся за 29-м ЖЭУ, Максимов снова входил с неприятным чувством. Облезлый аварийный барак, продавленный пол, дерьмо под ногами, лестница для экстремалов… Он стоял на площадке второго этажа, здорово напоминающей тамбур в преисподнюю, угрюмо зыркал по сторонам. Бросил в рот пластинку зимней свежести и принялся ожидать рождения мысли.

– Не выходит? – посочувствовал Вернер.

Кто-то вошел в подъезд. Резко забилась дверь. Сердце бросилось в пятки, быстро по стеночкам. Голоса на первом этаже – сварливый женский, отрывистый мужской…

– Тьфу на тебя, командир, – устыдился Вернер, отклеиваясь от стеночки. – С тобой тут точно заикой станешь.

Осмотр квартиры опять ничего не дал. Хоть тресни, необитаемая квартира! Старые женские вещи, которые съехавшая жиличка по банальной ненужности оставила в доме. Все предельно понятно. Но Максимов упрямо ходил по комнатам, поджидая озарения, искал тайники. Поковырялся в замке с внешней стороны, посветил фонариком в замочную скважину. Запер дверь и медленно, походкой крадущейся пантеры подошел к двери 15-й квартиры, заколоченной досками. Кому понадобилось ее заколачивать?

– На меня не смотри, – сразу предупредил Вернер. – За ценными идеями – это не сюда.

Опять он бился головой в заколоченную дверь. Справляться в ЖЭУ – пустой номер; до десятого числа ничего вразумительного не скажут. Да и нет там никого. Усатая бабушка из четырнадцатой квартиры вылезла на стук и, разумеется, Максимова не узнала. У Вернера в кармане нашлись фальшивые корки ФСБ, еще там было липовое милицейское удостоверение, документ, подтверждающий членство в Обществе спасения на водах и студенческий билет строительного института, но даже этот устрашающий документ не принес пользы. Не общается бабушка с соседями. «Идите спрашивать в другом месте». Другое место находилось в шестнадцатой квартире. Замкнутый круг. Алкоголичка вспомнила «старого знакомого», однако не сразу. Синяк на серой физиономии отчасти поблек, разухабистый тельник сменила футболка с драным воротом. Заходить в квартиру не хотелось совершенно, но пришлось. Дама была в гордом одиночестве, бутылка водки в процессе осваивания. Работы нет, слезы на глазах, деньги кончаются, ухарь уволокся первого числа и до сих пор ни слуху ни духу. Другую, видимо, нашел. Как насчет пятидесяти рублей, уважаемые… «как вас там»? Увы, взамен ей предоставить нечего, разве что отдаться самозабвенно и страстно (не хотите? – ну, как хотите…). На памяти этой жилички в пятнадцатой квартире никто не появлялся, истинный крест (большой и православный). Но однажды пробовала она поддеть доску, взяла и потянула («не подумайте чего, просто так, из чистого хулиганства…), а та возьми и поддайся. На ногу свалилась. Интересно, да? Жутко интересно. Не дожидаясь разрешения начальства, Вернер также поддел доску, и она действительно вылезла. Трухлявое все. И вторая доска охотно вылезла, и третья. А за досками обнаружилась дверь, которая ни в какую не желала поддаваться. Поскольку заперта. И все это живенько попахивало статьей «Проникновение в чужое жилище», да еще при свидетелях. А беспокойство продолжало пощипывать.

– Знаешь, командир, – задумчиво изрек Вернер, отпирая «Тойоту», – если угрожающе растет напряжение, значит, надо где-то заземлить. Поехали в рюмочную?

Посидели полчаса в квартале от агентства – тихо, сытно, цены не драконовские. На душе, правда, сытно не стало. И машину пришлось загнать на стоянку. Короткими перебежками преодолели квартал и со всеми мерами посетили родные стены.

А в агентстве было весело. Путем большого скандала Олежка с Екатериной изымали показания у трех девиц, присутствовавших на вечеринке у Кравцова. Монотонно и, в общем-то, логично Лохматов вдалбливал собравшимся, что повторной радостной встречи с милицией им не избежать. У ментов случился праздник, и пока им некогда, но праздники отшумят, и те будут злые. Не проще ли поведать все сейчас, избавив свое будущее от крупных неприятностей? На законный вопрос, какая связь между частным агентством и государственной милицией, Лохматов гнал пургу, но слушать было приятно.

– Хорошо, – чистосердечно признавалась палевая шатенка Светлана Артамонова, – у меня есть муж и сорок любовников. Кому от этого легче? Мужу? Ни хрена подобного. Муж скончается от горя, если все узнает. Я вообще от этого говнюка Зейдлиха ни на шаг не отходила, даже в туалет. Приказ такой от Холодова имелся – служить и угождать. Ни шагу в сторону…

– Извини, дорогая, – возмущалась кукла со вздернутым клювиком по имени Лариса Шклярова. – А в туалет ты, вот же досада, отлучалась. Как пробили куранты, помнишь? – фужерчик на стол поставила и хвостиком вильнула. Запамятовала, подруга?

– А у кого-то память тоже не феномен… – цедила сквозь зубы бальзаковская красотка Анастасия Водянская. – Куда это ты, Лариска, отбегала, выскользнув из объятий фрица? Я видела, как ты в соседней гостиной по телефончику бегло так чирикала.

– А ты… – взорвалась кукла, – а ты, старуха крашеная.

– Тоже отлучалась, – дерзко стреляла глазками Светлана. – Я помню, как этот тупица Каварзин бродил из комнаты в комнату – где тут, дескать, моя курочка третьей категории…

Слушать все эти бабские полосканья было противно и глупо. «Отделяйте жемчуг от дерьма», – шепнул Максимов коллегам и покинул безопасные стены. Телефон привлекательной особы по имени Оля благополучно помалкивал. Белые «Лады» продолжали нервировать, однако от услуг Вернера пришлось отказаться. Двое пеших одному пешему не товарищи. Он быстро пересек двор и погрузился в гаражи. Дальше проще. Четыре выхода наружу, и все – в разные стороны света. Через двадцать минут он вошел в подъезд элитного дома по улице Державина и взбежал на нужный этаж. Еще минуты три прошло, пока Кравцов открыл, навел окуляры и пробормотал: «Здрасте».

Обстановка в «индийской» гостиной была ничем не лучше обстановки в квартире алкашки. Ковры смяты, грязь, объедки, пустая тара. Чувствовалось, что последние три дня «большой юрист» прожил не напрасно. На столе поверх облизанных крышечек из-под йогуртов – старые семейные фотоальбомы.

Он болтался, точно маятник, и порывался что-то сказать. Рассматривал Максимова с интересом, который испытывает человек при обнаружении чужой вещи в своем доме. Потом припомнил обстоятельства – махнул рукой. Упал на стул и свесил голову над столом.

– Не хочу вас ущемлять, Николай Витальевич, – помялся Максимов. – Но выпили вы, мне думается, годовую норму.

– К черту… – выдохнул Кравцов, изобразив непослушными пальцами что-то скрюченное. – Я свободный человек, Константин Андреевич, и делаю то, что мне взбредет в голову…

Язык клиента почти не спотыкался, но фразы растекались по древу, как размякший пластилин. Вкушал Кравцов отнюдь не паленую водку, но выглядел хуже упомянутой пьянчужки.

– Предвосхищаю ваше любопытство, – взгромоздил он на Максимова осоловевшие глаза. – Опять звонила Наташа. Да-да, собственной персоной. Просила больше не пить. А я ответил, что не пью, а только разминаюсь… Мне кажется, она обиделась.

– Из автомата звонила?

– Наверное. Но точно с улицы. Опять обещала перезвонить. Издевается, видимо…

– Послушайте, Николай Витальевич, – злость за чужую дурь обуяла сыщика, – вы хоть раз отдавали себе отчет, за что вы любите эту женщину?

Кравцов невесело рассмеялся.

– А кто вам сказал, Константин Андреевич, что мы любим «за что-то»? Опомнитесь. Мы любим не «за что-то», а «несмотря на что-то». Это похоже на взрыв, после которого меняется все.

Ностальгия задавила человека. Он снова взялся перелистывать старый альбом. Максимов подобрался ближе. Карточки дрожали, вываливались из рук Кравцова. Он вкладывал их между страниц, листал дальше.

– Взгляните, Константин Андреевич. Это Альбина восемь лет назад. Совсем не изменилась, правда? А вот Вика сильно, а какая хорошенькая была, сравните?.. А вот и Влад в тренажерном зале, он стройнее был, не находите? Ага, моя тамбовская родня, брат с женой – они тогда еще не развелись, и работа у Алешки, помню, была приличная. Это сестренка – несчастное создание, умерла в восемь лет от тяжелой опухоли в голове. Мама до сегодняшнего дня не оправилась, а вот и мама, посмотрите, вся седая… А это что за стопка? – Кравцов попеременно бросал на стол фотографии. – Коллеги по работе, Холодов со своей серой мышкой, секретарша жарит курицу на корпоративной гулянке…

– Минуточку… – что-то сердце у Максимова екнуло. Он выбрал из стопки промелькнувшую фотографию и всмотрелся в нечеткий абрис лица, показавшегося ему знакомым. Что это было? Пустышка? Прозрение? Дьявол кроется в деталях? Кравцов продолжал бухтеть, а Максимов отошел в сторону, сел и принялся гипнотизировать фотографию. Есть такой участок мозга в веретенообразной извилине, сообщающий, знакомое лицо или нет…

Участок мозга сообщал, что лицо знакомое. Не больше. Голова категорично отказывалась работать.

В момент, когда он полностью и безоглядно погрузился в мусорную свалку под названием память, по спине что-то царапнуло. Возможно, не было слежки – подумаешь, царапнуло, у Максимова все полезное из головы в момент улетучилось, остался страх. Темнота на улице, он нырнул в ближайшую подворотню, а вынырнул на параллельной магистрали, средь безумия огней и новогодней свистопляски. Когда же кончится этот новогодний беспредел? Пьяные компашки, работники сетевого маразма, невесть откуда вылезшие на центральные улицы и впаривающие втридорога прохожим ненужные, неработающие, непрактичные вещи. Проститутки у витрин, менты на углах, зевающие и цепко высматривающие нарушителей общественного спокойствия…

Сработал телефон. Он свернул в какой-то дворик и схватил трубку.

– Костя? – осторожно осведомилась женщина.

– Оленька?.. – он почувствовал возбуждающий холодок ниже затылка. – Как это кстати… А я звонил вам.

– Я знаю… – Голосок собеседницы звучал подозрительно приглушенно, словно рядом с ней кто-то спал.

– Вы где? – он машинально перешел на свистящий шепот.

– Если честно, то дома, – судя по всему, она перебралась в другую комнату.

– Мы встретимся, Оленька?

– Если пожелаете… – что-то дрогнуло в ее голосе.

Он не понял.

– Это как понимать?

– Муж пришел ужасно пьяный, Костя.

Интересное начало.

– До кровати не дошел, свалился. Пока доволокла, прокляла все на свете. Накрыла пледом, позвонила вам…

Среагировать адекватно Максимов не успел. Вернее, среагировал. Интересный образ в голове послужил толчком. Пьяный мужчина под пледом – заводная рукоятка для мозгов. Разлаженный движок со всхлипом заработал, тронулась машина, расставляющая все по местам. «Неужели я решил задачку?» – растерянно подумал Максимов. Холодок побежал по спине.

– Уже неинтересно, Костя? – грустно спросила Оленька.

– Что?.. – он спохватился. – Нет, постойте, Оленька, не бросайте трубку. Дело не в вашем муже. Вернее, не совсем в вашем муже. Муж – понятие неприятное. Пьяный муж – неприятное вдвойне. Но с этим можно бороться, уверяю вас. Знаете, Оленька, кажется, благодаря вашему мужу я распутал одну хитроумную загадку. Я попозже вам перезвоню, ничего?

Не отключая телефона, он набрал другой номер.

– Коля, очень здорово, что ты никуда не смылся. Признайся честно, тебе расклад по тройному убийству нужен? Преступления объединяет личность автора, одно из убийств произошло в твоем районе.

– А личность автора к теме прилагается? – осторожно осведомился капитан Завадский.

– В полный рост, Коля. В общем, выделяй людей, если хочешь, сам прогуляйся, и дай приказ архаровцам поменьше проявлять инициативу. Наказуема она сегодня, понимаешь?

Незадолго до полуночи загадочный дом в Третьем переулке Трикотажников был блокирован. Внешние условия не располагали к продолжительной осаде: ночи в Сибири по-прежнему холодные, и никакие глобальные потепления тому не указ. Двое под окнами, двое в полном распоряжении «зарвавшегося» частного сыщика. Плюс активно любопытствующий Завадский, решивший придержаться роли статиста. Сделав знак дружине не греметь доспехами, Максимов первым вошел в подъезд, здорово напоминающий врата в преисподнюю. Поразительно, как в этом средоточии вони и разрухи может обитать городской человек…

Он медленно поднялся на второй этаж, освещая фонарем ободранные стены. Предпоследнюю ступень, издающую при нажатии заунывный скрип, старательно перешагнул. Идущий сзади в голову не брал, почему ведомый это сделал. Он наступил «куда надо» – затрещало на весь подъезд. Идущий чертыхнулся, наверху тоже кто-то среагировал. Тренированное ухо уловило шорох. Максимов на цыпочках метнулся вперед. Выставив фонарь, одолел поворот, свернул еще раз за разбитый простенок и выстрелил пучком света в мужскую спину, испачканную известкой. Человек попытался дать деру, но куда тут убежишь? Он застыл, пронзенный страхом, медленно повернулся. Трясущееся бледное лицо, мешки под глазами, на щеке царапина со сгустком бурой крови – брился впопыхах, порезался. Глаза щурились, не вынося яркого света.

– У вас вся спина белая, – сухо произнес Максимов.

– Не могу поверить… – пробормотал жалкий полупьяный человечек, – Константин Андреевич? Почему вы здесь?

– В штаны едва не наложили, Николай Витальевич? Поражаюсь вашей живучести, уважаемый вы мой клиент, – не берет вас гражданка с косой, хоть ты тресни. Какими судьбами в этом доме, не поделитесь? Не люблю, знаете ли, внезапностей.

– Наташа позвонила… – нетрезво захныкал Кравцов. – Ласковая была, предлагала встретиться, но не сегодня. Я ее просил, умолял… А она трубку бросила. Я сюда и побежал – вдруг, думаю? Но в квартире никого нет, я стучу, стучу. А ключ, вот досада, потерял где-то…

– И быть там никого не может, – поморщился Максимов, – в этой квартире, если вы еще не поняли, никто не живет.

– Будем брать? – нетерпеливо дыхнул в спину милиционер.

– Берите, – разрешил Максимов. – Но использовать бережно и держать на коротком поводке. Он свидетель.

– Всего лишь? – Боец разочарованно фыркнул. Ахнул Кравцов, взятый за шиворот железной рукой.

Максимов на цыпочках приблизился к двери в мистическую квартиру, приложил ухо, прислушался, задумчиво рисуя фонарем на полу кружок света.

– Классическая, в общем, ситуация, – пожал он плечами. – Переставляем местами слагаемые и имеем отличный результат… Ладно, будем биться лбом в соседские двери. Сержант, в четырнадцатой квартире бабка проживает, давай ее сюда в качестве понятой. И из шестнадцатой… – он размашистым шагом перешел площадку и позвонил. Прошла минута. Открыла сонная алкашка в рваной хлопковой ночнушке. Всклокоченная, грязная, синяк под глазом. Глаза холодные, злые.

– Опять этот тип… – процедила сквозь зубы.

– Здравствуйте, – жизнерадостно сказал Максимов. – Обратная связь с населением. В консультации киллера не нуждаетесь?

– Ты что, больной? – разозлилась жиличка.

– Извините ради бога, – опомнился Максимов. – Не в фазе мы сегодня маленько… Еще раз извините. Мы проводим по соседству следственные мероприятия. Позволите войти?

– Ох, тебе, пожалуй, не позволишь, всю квартиру уже истоптал… – она отвернулась и побрела прочь, вздымая пальцами колтун на голове.

Он неслышно вошел в прихожую, щелкнул выключателем. Узкое чрево коридора озарилось экономной «шестидесяткой».

– Минуточку, – сказал Максимов. Женщина остановилась. Он взял ее за плечо, повернул к себе. Она молчала.

– А в прошлый раз он был пониже, – рука прикоснулась к синяку. Особа вздрогнула. На пальце осталась краска. На коже выше века – светлая полоса. Он взял ее за руку – твердо, не вырваться.

– Не каждому дано, Дарья Дмитриевна, – Максимов помолчал. – В совершенстве владеть искусством перевоплощения. Вы не учились в театральном, вы артистка от природы.

Женщина молчала. Но в холодных глазах уже что-то блестело – то ли ненависть, то ли слезинка. Ему показалось, что она немного обмякла. А странно, обязана была напрячься.

Парик, изображающий немытую паклю, без проблем снимался. Под паклей обнаружились стянутые в узелок приличные волосы. Сценический набор – убогое рванье, бесцветное мочало, грим вокруг глаза – сооружался за минуту. Привычными движениями. А вот морщинки не фальшивые, отметил Максимов. Весьма натуральные и мелко прорисованные. Жизнь не гладила эту женщину. Их не замечал Кравцов, он общался со своей любимой исключительно в полумраке…

– Даша Косогрызова, – со вздохом произнес Максимов. – Прекрасная незнакомка Наташа, влюбившая в себя недотепу Кравцова, падшая женщина из шестнадцатой квартиры, домработница Саша… Театральный мир потерял в вашем лице гениальную актрису. Алексей! – крикнул Максимов в затхлое пространство, – я знаю, что у вас пистолет! Вы не станете стрелять? Спасибо. Дом оцеплен. Учтите, на вас крови нет, и статья вам светит не зловещая, не надо отягощать!

«А то, что сволочь ты порядочная, за это статьи не выдумали умные люди…»

Со звоном распахнулось окно. Возня, кряхтение, дестабилизирующий противный вой. Женщина на пару мгновений прикрыла глаза. А когда открыла, на нее можно было вешать табличку «Она убивала немецких солдат».

– Сбежал ваш братец, Николай Витальевич, – бросил Максимов через плечо, – не вынесла душа тамбовского товарища… Но это ничего, его внизу уже прибрали.

– Мой братец… – скрипом ржавого робота прокомментировал Кравцов. – Какая, право, чушь… А при чем здесь домработница Саша? По-вашему, я никогда ее не видел?.. А кто такая Даша Косогрызова?.. А Наташа? Какой бред… Вы вроде не пьяны, Константин Андреевич…

– Просто дурак законченный, – охотно согласился Максимов, – за компанию с вами, Николай Витальевич, не возражаете? Я видел мельком вашего братца – ровно 31 декабря. Лежал тут на кровати, изображая из себя в три ряда пьяного, и норовил укрыться пледом. А вот кого здесь видели вы в свой первый приход – остается загадкой. Либо другого мужчину, либо… Не признали родную душу, Николай Витальевич?

– Он же из туалета не выходил… Господи, какая дичь… – Кравцов вырвался из жесткого захвата и схватился за голову. Сержант проявил великодушие, устоял от соблазна врезать по кумполу.

– Ваш родственник уже в «вороне», можете полюбоваться. Не сейчас, попозже. Подойдите сюда, Николай Витальевич, – эта женщина вас не укусит. Посмотрите на нее внимательно.

Убийца отступила в комнату, затравленно смотрела по сторонам. Но двое уже просочились, закрыли доступ к разбитому окну. Она схватила из-под подушки плюшевого медведя, прижала к груди, отступила к стене. Жест глубинный, неосознанный. Детский сад с вагончиками…

Вошел Кравцов, внимательно посмотрел, качнулся.

– Мне не сразу пришло в голову, – сказал Максимов, – что занимались вы любовью в одной квартире, а очнулись в другой. В тринадцатой квартире нет плюшевого медведя. А, исходя из вашего рассказа, должен быть, ваша возлюбленная очень пылко его обнимала, свет просачивался из коридора. Зачем было уносить с собой?

– Но вы же здесь были… – прошептал Кравцов.

– Я не видел никаких игрушек, – пожал плечами сыщик. – Медвежонка недолго спрятать. Наша Даша не глупа.

– Какая-то серенькая она, – недоверчиво пробормотал капитан Завадский, – невзрачненькая.

– Что поделаешь, Коляша, мал золотник, да дорог. А для вашего брата Алексея, Николай Витальевич, наиболее подходящий выход. Лучше тюрьма, чем кладбище. Ни разу не удивлюсь, если выяснится, что Даша собиралась убить подельника. Молчите, Даша? Братцу выгодна смерть Кравцова – две трети состояния получают он и мать. Старенькую маму мы рассматривать не будем, хорошо? А вам не выгодна смерть Кравцова. Уж лучше замуж за Кравцова. Прибить сестрицу и занять ее место. Двух зайцев одним махом. Мне кажется, в ваших преступных рядах назревал производственный конфликт, нет?

Двое угрюмых милиционеров взяли Дашу под локотки – доставим, дескать, в отделение, а там болтайте сколько влезет. Но Максимова распирало, он не мог молчать:

– Я не знаю, Даша, каким вы образом увильнули от волков, но факт свершившийся. И жизненную цель поставили конкретную. Возмездие. Доходчивая целевая программа. Умненькая девочка выросла, умеет информацию собирать. От «койки» до эффектных силовых воздействий – все идет в работу. Вербовка тамбовского товарища, вследствие нищеты не отягощенного суровыми моральными установками. Мы успели навести справки. Алексей Кравцов был уволен из охранной фирмы с «волчьим билетом» – затащил на пост девчонку и пытался ее изнасиловать. Судебное дело замяли, поскольку судья оказался бывшим однокашником, но перспективы на процветание стремительно поехали к нулю. Вы недолго его обрабатывали, да? Переезд в другой город, машина, оружие, аренда квартиры в неблагополучном районе. Не удивлюсь, если обнаружим у вас два паспорта. Перемена внешности, разговор с Альбиной Дмитриевной в очереди в супермаркете с намеком, что вы окончили «институт домработниц», работали в благородных семействах… и, наконец, работа у ненавистной сестры. Какова актриса! Вставные щечки, очки, нелепая одежда, вата под колготками, высокий тембр и манера изъясняться. Отличные кулинарные способности. Интересно, где вы их взяли… Впрочем, риск вполне оправданный – двадцать лет почти прошло, кто же вас упомнит? Но позвольте восхититься еще раз, даже сам Кравцов в своей запоздалой любви (являвшейся, отдадим ей должное, в полумраке) не признал сутулую, очкастую, противную особу, периодически бродящую по его дому…

Кравцов смотрел на женщину, не моргая. В его глазах появлялось что-то осмысленное. Разумеется, он никогда не всматривался в домработницу Сашу. Кто из нас, извечно занятых, замученных, с трудом доползающих до дивана, всматривается в лица техничек, сантехников, почтальонов, неинтересных домработниц?

– Минуточку, – повысил голос Максимов, когда Завадский вознамерился что-то сказать. – Я должен высказать свою версию, пока не забыл. Убить сестер – не самое главное. Она хотела жить нормально. Заслужила. Не сразу явилось к Даше откровение. Быстрая месть – плохая месть. Отложить расправу до Нового года – сделать себе дорогой подарок, а пока увести у Альбины мужа. Эта гадина пуще Вики над ней глумилась… Увела. Муж в руках, и становится чертовски скучно. Хотя и забавно, приходя на работу, видеть, как он мечется по дому и методично гробит свою семейную жизнь. Все идет к разводу. И тут коварная разлучница получает информацию, что в случае развода по инициативе мужа ее «возлюбленный» становится на порядок беднее. А убить Альбину можно и не успеть (это же не таракана убить). Непорядок. Надо консервировать этого влюбленного олуха. А теперь мои предположения. Был звонок на сотовый, Даша? Кравцов лежал у вас в постели, а сообщник Алексей в каком-нибудь вечернем кафе вытягивал у симпатичной работницы нотариальной конторы брачные тайны ваших врагов. Похоже на истину? Он ведь видный мужчина? Водитель отличный, в автосервисе трудился… В доме нашлись шампанское и снотворное, почему нет? Кравцов уснул мертвым сном, прибыл Алексей, и вы перенесли не слишком упитанного сновидца в 13-ю квартиру, с замка которой давно сделаны слепки и ключики. Морковкой, воском, чем угодно. Замок-то убогий. Пусть гадает сновидец. А сами с этого дня успешно взялись косить под опустившуюся публику. Это несложно, сложнее прикинуться респектабельным. Уверен, в этом доме никто не интересуется соседями. Обстановка в 13-й квартире точно такая же, то есть никакая: криворукий тополь за окном чудесно виден в любую погоду. А где квартира, слева от лестницы или справа, не мог достоверно утверждать одержимый человек… Вы гипнозом не увлекались, Даша? Мне кажется, вы обладаете интересными способностями…

Убийца смотрела на него угрюмо, не мигая. Но меньше всего он боялся упасть и уснуть (или наоборот). С удовольствием бы уснул.

– Не будем плутать в трех сестрах. Надоело. Кравцов чувствовал злую энергетику в доме. Тонкий человек, не всем дано. Интерпретировал, правда, по-своему – недобрые письма с намеком на скорую расправу, измывательства незнакомки, влюбившей его в себя, пьянство… А Даша преспокойно расправляется с сестрой, поскольку частным сыщикам они обе неинтересны. Никому они неинтересны. Пьяны все. Шмыгнула в ванную за Альбиной, толкнула пьяную женщину на шпильках. Убедилась в результате – и назад. А народ уже к столу тянется – тяпнуть рюмочку перед гуляньем… И далее все по нотам: сообщник в машине, пистолет. Потрясенные Вика с Владом возвращаются домой. Недолго успевают погоревать. Приходит Даша – уже не в образе домработницы, правда? Разрешите войти? Спасибо. И Вика перед смертью успевает постичь, что умирает она не просто так, а за дело. Детство аукнулось. Ошибочка вышла, Дарья Дмитриевна, – ваша сестра умерла не сразу. Успела шепнуть и про некую Дашу, и про село Прокудино. Вы об этом не знали, разумеется. Но держали по привычке меня под наблюдением: куда еще понесет? А понесло меня ни много ни мало на Восточное шоссе. Заправился, три литра минералки приобрел в киоске. А куда еще я мог намылиться по Восточному шоссе в связи с вашим делом, как не в Прокудино? Не понравилась вам эта поездка…

– Идите вы к черту, – прошептала убийца.

Что в этом мире перевернуто?

– Вам нечего было бояться. Про Дашу никаких сведений нет. С чего бы меня убивать? Но вам нужен Кравцов, а единственная преграда между вами и Николаем Витальевичем – сыщик Максимов. Не знаю уж, как вы мотивировали это дело Алексею, подозреваю, просто задурили ему голову. Иначе не поехал бы он с вами меня убивать, не наряжался бы в костюм Деда Мороза….

– Идите вы к черту… – повторила убийца.

– Последний вопрос, Дарья Дмитриевна. Вы устали, – он взглянул на ее руку, с огорчением отметив, как много в ней фиолетовых прожилок. Странно, он не ощутил отрицательных вибраций. – Расскажите в конце концов, чем закончилась ваша встреча с волками?

Вопрос по самому темечку. От него не укрылось невольное движение – женщина втянула голову в плечи. И искренний ужас – шизофрения длиною в двадцать лет – перекосил лицо.

– Стоп, – опомнился он, делая предостерегающий жест, – не говорите, я попробую сам. Эта стая околачивалась в районе Выселок. Только сильный голод мог пригнать их к человеческому жилью. Естественно, волки набросились на одинокую девочку…

– Им помешал самый большой и страшный… – убийца обняла себя за плечи и уткнулась взглядом в пол. – Он подошел ко мне и стал смотреть… А потом рычал на других, когда им стало невтерпеж, гонял их по поляне… Господи, вы не представляете, что это такое, когда на вас смотрит волк… Эти страшные глаза, горящие в полумгле…

– Но вы остались живы, – напомнил Максимов.

– Это дядя Леня… – она сжалась в комочек и подняла мутные глаза. – Рядом была дорога, у него на «газике» заглох мотор. Дядя Леня в Варгалы ездил к брату. Я кричала, как помешанная, он услышал, прибежал с карабином. Что-то прыгнуло на меня, рвануло куртку, помню выстрелы, а потом уже ничего не помню… Когда очнулась, мы сидели в машине. Он никогда больше не рассказывал про ту ночь…

– Вы хорошо к нему относились?

– Очень, – она как бы даже воспряла. – Единственный человек, которого я по-настоящему любила. Он был мне и за отца, и за мать. Когда его унесло половодьем, я неделю плакала, не могла поверить… Через месяц уехала в Томск – поступать. Хотела забыть этот кошмар.

– Я понял вас, – сказал Максимов. – Сейчас вас отвезут в тюрьму.

– Постойте, – попросила Дарья Дмитриевна, глядя на него жалобно. – Мне нельзя в тюрьму…

В тюрьму она в итоге не попадет, печально подумал Максимов, экспертиза областного центра социальной и судебной психиатрии, скорее всего, сочтет ее невменяемой. А вот «лечиться» долго и… безрезультатно будет.

– Нам пора, – сказал он. Неужели не понятно?

Ее губы задрожали.

– Вас никогда не подвергали унижениям, чертова ищейка?.. Постоянно, изо дня в день, из вечера в вечер?.. Вы не знаете, что такое побои и издевательства? Когда родная сестра вас истязает, а вторая ей ассистирует и добивает морально?

– Не надо об этом, – поморщился Максимов, невольно оглядываясь на Завадского. Тот пожал плечами – сам напросился.

– …И некому пожаловаться – ведь в противном случае вас клятвенно обещают убить. Сегодня вам крутят карандаш между пальцами, с ума можно сойти. Завтра вас душат. Отпускают бинтовую скрутку, дают глотнуть воздуха и снова душат… Послезавтра колотят по макушке покрышкой от мотоцикла. Тщательно колотят, методично. На другой день вас бьют по спине мокрым полотенцем – «Так тебе, приблудная! Так тебе!» Следов не остается… А вторая шипит: «А папка вчера сказал – на хер она мне нужна! Двух дочерей хватит!» А когда ты плачешь, размазывая кровь, идущую из носа, подносят к глазам зеркало: смотри, уродка, смотри, мразь, на кого ты похожа!.. А едва перестаешь плакать, глядишь на них с надеждой, может, хватит на сегодня? – прилетает оплеуха. И всё сызнова… Тебя бьют по пяткам палкой с гвоздями, выворачивают ногти, руки, ноги… Запускают пальцы под ключицу и давят с силой, давят…Терзают нервы в локтевых и коленных сгибах. Привязывают к кровати и оставляют на всю ночь. И ты не можешь позвать на помощь, если закричишь, ворвутся, у Аленьки очень чуткий сон, и будут бить по голове чулком, набитым песком… А промолчишь – забудешься, уснешь, а наутро тебя ударят ладонями по ушам – вставай, засранка, в школу пора…

– Я понял вас, – Максимов отвернулся. Милиция пришла в движение.

Много позже люди расскажут, как осенью 82-го лесник Ленька Ерофеев привез из леса девчонку. Дело происходило в Боровом, крошечном селении на реке Свияжке, а это, между прочим, 150 верст на север от Прокудино! Заморыш был, не ребенок. Кожа да кости, глаза дикие. У Леньки Ерофеева своих детей отродясь не бывало, он и прикипел к ребенку. А ребенок к нему прикипел. «Не поеду домой! – кричала. – Все равно сбегу!» Три дня поил лесник самогоном участкового, чтобы не дал огласку. Порешили. Уж чего наобещал Ерофеев разложившемуся донельзя милиционеру, неизвестно. Оба уже умерли. Словом, метрику переписали (леснику есть чем дать на лапу), Даша Косогрызова стала Александрой Нежинской – сентиментальный лесничий записал ее на фамилию своей супруги, умершей от рака мозга. Поселил в доме, нарек приемной дочерью. В школу послал. До десятого класса девочка при нем была, но потом следы теряются. Ерофеев тонет в бурном весеннем водовороте, девочка уезжает в город. Поступает в Томский государственный университет… Закончила факультет экономики. Сменила несколько мест работы: трудилась бухгалтером на заводе стекловолокна, нормировщицей в цехе, кладовщицей, табельщицей. По ниспадающей. Высшее образование не пригодилось. Легко догадаться, почему. Зато с желанием поквитаться и с обостренным депрессивным психозом – полный порядок. В девяносто восьмом году молодая женщина попадает в Белореченскую психиатрическую клинику; сдала подруга – обширнейшая и глухая депрессия. Одна из врачей по имени Ольховская Генриетта Артуровна до сих пор помнит эту девушку – с печальными проникновенными глазами и потрясающим даром к сценической импровизации…

В эту ночь, разбитый морально и физически, Максимов доехал до ГУМа, приобрел в круглосуточной забегаловке бутылку коньяка и тихо побрел домой. У подъезда завалился на скамейку, отвинтил пробку. Сделал такой глоток, что самому страшно стало. Извлек телефон, добыл из памяти нужный номер и долго рассматривал его, прежде чем надавить «YES». Пошлют не пошлют – вопрос вполне гамлетовский…

– А знаете, я рада вас слышать, Костя, – не без энтузиазма сообщила Оленька. – Распутали ваше преступление?

– Благодаря вашему мужу, – ухмыльнулся Максимов.

– Это я уже слышала. Вы знаете моего мужа?

– И знать не желаю, – засмеялся Максимов. – Как он, кстати?

– Храпит, – потускнела Оленька. – До полудня точно не проснется.

– А вы не спите?

– А вы не поняли?

Оба засмеялись.

– Сижу на кухне, – вздохнула женщина. – Вспоминаю свою безумно интересную и такую разнообразную жизнь.

– Диктуйте адрес, – решительно сказал Максимов. – Я подъеду. Увезу вас куда-нибудь.

– Только не в тундру, – испугалась женщина. – Не люблю тундру. Я вообще дальше города никуда стараюсь не выезжать.

– Хорошо, останемся в городе, – пообещал Максимов. – Есть прекрасная гостиница с видом на великую сибирскую реку. Итак, Оленька?..

Имелась в принципе неплохая возможность достойно провести новогодние каникулы. Он бросился бежать – здесь недалеко. Улицы пустые, фонари, вихристая поземка, пушистый снег, превращающий одежду в безыскусное подобие маскировочного халата. У помпезной галереи «Фестиваль», отгроханной впритык к недоломанной (и недостроенной), печально знаменитой гостинице, стоял милицейский «уазик». Двое милицейских разбирались с двумя гражданскими. Последние, судя по всему, были крепко поддаты, хотя и не сказать, что полностью неадекватны. Максимов предпочел не выходить на голое пространство. Но и тащиться в обход гостиницы не хотелось. Темные места, хулиганы свирепствуют… Отступив за угол в темноту, он продолжал наблюдать. Ситуация предельно мирная. Двое в штатском свои в доску. Хохотали все четверо, матерились, непринужденно общались. Наконец двое гражданских сели в машину, покатили в направлении Коммунального моста, а Максимов покинул укрытие. Ладно уж, для полного счастья сойдет и одно несчастье. Парни в цивильных пропитках пьяненько похихикивали, когда он подошел и бодренько поздоровался:

– С наступившим вас, ребята! Не при исполнении сегодня? Сла-авненько… А где же третьего забыли?

– А это че за самоубийца, в натуре? – прищурился первый.

– Постой, Никитос, – оскалился второй. – А я этого потроха, кажется, знаю…

Его-то и поддел Максимов резкой подсечкой. А пока тот падал, мельтеша «кавалерийскими» конечностями, а потом неуклюже и вопя поднимался, саданул в торец первого. Мощно саданул, точно по прыщам. Можно было бы и погуманнее. Парень рухнул на заметенную дорожку. Отличная работа. Второй поднялся, активно применяя великий и могучий русский мат. Ноги разъезжались. Куда бежать или биться насмерть за поруганный мундир или же спасаться бегством, он пока не решил. Максимов взял его за шиворот и потащил к сугробу. Снова сбил с ног, сунул головой в снег. Вдавил по самые плечи. Взял доску, очень классно подвернувшуюся под ногами, и самозабвенно отходил по откляченной заднице. «Подсудимый» дрыгал ногами и прилежно задыхался у себя в сугробе. Удовлетворив «буйство плоти», он выдернул его за ноги, оставил лежать – сил набираться. Подошел к отправленному в нокаут, присел на корточки. Кривоногий хрипел, давясь выбитыми зубами. Пытался приподняться.

– Чего тебе надо, падла?.. Ты покойник, понял, да?..

Максимов покачал головой:

– Нет, приятель, покойник – это ты. А вокруг тебя заминированное правовое поле, соображаешь? А что касается первого твоего вопроса… Мне очень надо, чтобы такая мразь, как ты, не работала в милиции. Это можно устроить, как ты думаешь?

Он нанес второй удар – четко в переносицу. Испытывая чувство глубокого злорадства, обозрел плоды своей необузданности, месяц госпиталя – самый оптимистичный прогноз, воровато посмотрел по сторонам и припустил по назначению. Очевидцев не было…

Он подбежал к указанному дому, встал у нужного подъезда и позвонил по телефону.

– Выходите, Оленька. Кучер прибыл, кареты пока нет.

– Хорошо, – сказала Оленька. – Сейчас я посмотрю, как там дети у себя в комнате…

«Гм, – подумал сыщик. – Ладно, подождем.

– С детьми порядок, – прошептала женщина, – вот только муж… Вы знаете, боюсь, у него проблемы с первым законом Ньютона. Да, собственно, и со вторым.

– Я знаю, – согласился Максимов. – На тело, погруженное в сорокаградусную жидкость, не действуют никакие законы. Вы по-прежнему его любите?

– Окончен школьный роман, Костя, – она тяжело вздохнула. – Был человек, а стало ничто…

– Дурацкая причина. Вы знаете, Оленька, один печальный человек мне сегодня сказал, что любим мы не «за что-то», а «несмотря на что-то». Я вынужден с ним согласиться.

– Вы верите в любовь до гроба?

– Верю. Как же не верить? К сожалению, она всегда проходит. Но верю в то, что можно любить. До самых кончиков.

– Хорошо вы сказали… Подниметесь в квартиру, Костя? Так страшно одной спускаться по лестнице.

– Уже бегу, – он выбросил окурок, утрамбовал поплотнее бутылку с коньяком и рванул в глухую чернь подъезда…