Глава 19
Рольставни поднять! Что там у нас на дворе? На дворе двадцать девятое октября — Всемирный день борьбы с инсультом. Сижу в кухне — борюсь с инсультом по-своему: утром бутерброды и горячий кофе, вечером пройдусь вокруг дома. Вчера я опять гулять не пошел. Во-первых, боюсь Крюкля, во-вторых, нужно было обмозговать слова Свена Дево, в-третьих, неохота.
Звонкие утренние колокола напоминают, что сегодня перед обедом из Астаны во Франкфурт прилетает Марина с детьми. Скоро буду опять лакомиться фаршированными перцами. Необходимо приготовиться к встрече. Купить жене цветов. Лучше всего в «Марк ОґПоло». Там в любое время года есть цветы со всего света.
Погода не радует. Наш Городок — это вам не солнечный Майами. Неласковый северный Байрон. Тяжелые тучи своими темными клубами загромождают небо. Как там у Тредиаковского?
Набегли тучи,
Воду несучи,
Небо закрыли,
В страх помутили…
Так и есть. За окном начинает осторожно накрапывать. Это только поначалу осторожно, потом прорвет.
На сегодня у меня запланировано дел больше, чем волос на голом черепе Свена Дево. Поднимаю телефонную трубку, звоню в цветочный магазин. Заказываю букет красных роз. Символ любви. Букет будет составлен из голландских роз. Как уверяет меня продавщица: самая свежая поставка из Лейдена. Привет от Гоншорека? Мистический символизм пронизывает нашу реальность.
Следующий звонок делаю во дворец императора «Иди, жри!». Трубку берет Катя, секретарь императора. Прошу Катю встретить сестру. От нас до аэропорта двадцать минут по автобану. Катя не против, но ей не разрешает кот. «Иди, жри!» ни за что не останется дома один, а взять его с собой Катя не может — кот, видите ли, неважно себя чувствует! Он еще и что-то чувствует! «Иди, жри!» со своими диктаторскими замашками вполне достоин быть переименованным в Мяу Цзэдуна. Десять тысяч лет счастья председателю Мяу!
Тогда звоню Феде, отрываю его от работы. У Феди кота нет, только Ламбада в квартирантах, поэтому брат всегда готов помочь сестре. Да и вообще он отзывчивый мужик. Федя обещает сию минуту отпроситься у своего шефа-короля на пару часов и забрать Марину с детьми из аэропорта. Улажено!
Теперь главное: звонок Харуну. Журналист сразу хватает трубку — ждет, сгорая от нетерпения. В нескольких словах передаю ему разговор со Свеном Дево. Теперь я знаю, где лежат тела детей. Знаю всю трагическую историю Ханса и Гретель до конца. От детской площадки на опушке Ведьминого леса до могилы. Неужели я совершил невозможное?
— Что вы собираетесь делать дальше, герр Росс? — спрашивает меня Харун.
Сложный вопрос.
— Пока не решил. Наверное, нужно сообщить полиции. Позвоню комиссару Улю.
— А если Дево солгал или перепутал? Послал вас по ложному следу. Или просто забыл. Ведь столько лет прошло!
— На что вы намекаете, Харун?
— Может быть, сначала нам самим стоит проверить слова Дево? Как вы считаете, герр Росс?
Возможно, журналист прав. Никому не хочется выглядеть идиотом. Лучше все проверить заранее. Тем более что сейчас смерть Ханса и Гретель никого не интересует. Да, точно. Харун дело говорит. Нужно все посмотреть самому.
Быстро договариваемся с Харуном. Через полчаса он за мной заедет. Лом, лопаты, рукавицы, фотоаппарат. Инструмент мой — у Марины в подвале есть все для земляных работ. Можно взвод саперов оснастить. Фотоаппарат — инструмент журналистов. В этом я полагаюсь на афганца. Ну что же, продолжим наши игры!
На всякий случай решаю позвонить Улю. Подстраховываюсь. Не хочу, чтобы то, что я узнал, вдруг опять пропало. Уже вместе со мной. Какое-то нехорошее предчувствие.
«Халло! — Халло!» Рассказываю жизнерадостному комиссару о моей встрече со Свеном Дево. Называю ему даже место, где зарыты трупы детей.
— А где конкретно находится могила? — выпытывает Уль.
— Там есть метка, — уклончиво отвечаю я. — Я сейчас поеду туда и сам проверю, все ли на этом месте так, как рассказал Дево.
— Будьте осторожны, герр Росс, — напоминает комиссар. — Не забывайте, что вы теперь опасный свидетель. Крюкль вам больше не звонил?
Нет, человек-пингвин со вторника не дает о себе знать. Растаял, как ядовитый туман над болотом. Уже почти неделю я не слышал его злобного карканья. Заверяю Уля, что буду не один и осторожен, и откланиваюсь.
Вздрагиваю от внезапного верещания звонка. Неужели смерть пришла по мою душу? Открываю дверь. Пока нет. Это привезли цветы для Марины. Букет действительно шикарен. Ставлю его в хрустальную вазу с водой. И почему все женщины любят цветы? Никогда не понимал и, наверное, уже не пойму.
А вот и Харун зовет на улицу. Мой «хэнди» прямо трясется от его нетерпения. Или от виброзвонка? Журналист, как и обещал, примчался через полчаса. Выхожу.
С помощью Харуна достаю из подвала инструменты и гружу их в багажник его «Мерседеса». Самолет Марины уже, наверное, совершил посадку в аэропорту Франкфурта. Ничего, Федя ее встретит. Под яростный колокольный бой Харун выводит машину с Песталоцциштрассе. Оглядываюсь на церковь. Возможно, колокола предупреждали меня, но я их тогда не понял. Хорош молотить, я ненадолго! Секунда, и уже мчим в сторону Ведьминого леса.
Наш путь лежит на Три Креста. Это там, на самой верхушке холма, Свен Дево душной ночью тринадцатого июня девяносто первого года закопал тела Ханса и Гретель. Хочешь хорошо спрятать — положи на самое видное место. Логично?
Вчера Дево наговорил мне на диктофон рассказ о том, как двадцать один год назад его сестра Беа Кальт поздним вечером примчалась к нему домой в Соседний Городок. Обычно кнайпа Свена была открыта до двух часов ночи, но в тот жаркий день посетителей было мало, и он закрыл свою пивную избушку на клюшку уже в десять. Примерно через час после ухода пьяного племянника. Дочь Свена Дженнифер в то время гостила у родственников, и он жил один. Свен едва успел привести пивную в порядок и зайти к себе домой, как на пороге возникла страшно взволнованная Беа. На ней просто лица не было.
То, что сообщила ему сестра, привело уравновешенного добропорядочного содержателя пивной в ужас. Из ее сбивчивого лепета Свен смог понять только то, что в «Фольксвагене» Беа лежат трупы детей. Ребятишек задавил Генрих по дороге домой из пивной Свена. Или, точнее, не Генрих, но все подумают на него, потому что настоящий виновник сбежал. Мальчика нужно спасать. Любой ценой.
В общем, безумный, лихорадочный, невероятный разговор кончился тем, что тела Ханса и Гретель Свен перегрузил в свою машину, а Беа умчалась домой, поклявшись всем для нее святым, что она никогда никому не выдаст Свена. Свою клятву она сдержала. Ни одна душа на свете не знала, что той же ночью Свен отвез трупы на Три Креста и закопал. Позже он сделал метку на листе железа с картой культовых зданий и памятников, вделанную в гранитную глыбу возле крестов.
Я даже боюсь себе представить, какие чувства испытывал Свен, хороня маленьких мертвецов в удушливой тьме Ведьминого леса. Волосы встают дыбом. Жуткая жуть!
Когда Алоиса и Беа арестовали, Свена тоже допрашивали в полиции. Тот же самый инспектор Хеннинг Крюкль. Свен отрицал любую причастность к делам семьи Кальтов, да Крюкль особо и не нажимал. Всех все устроило. Кроме двух призраков в белых саванах. Но их никто и не спрашивал. О них постарались забыть.
После той роковой ночи Свен Дево больше ни разу не был на Трех Крестах. Не мог. С Генрихом тоже перестал поддерживать отношения. Кстати, старик мимоходом упомянул, что Беа и Крюкль были, оказывается, знакомы. Человек-пингвин в молодости даже сватался к хорошенькой студентке и получил насмешливый отказ. Беа посмеялась над неуклюжим очкастым парнем. Этот смех потом вышел ей боком. Крюкль жестоко отомстил за свое унижение. Нечаянно сбив детей, он еще мог остаться лишь невезучим козлом, но, трусливо сбежав и свалив свою вину на другого, превратился в негодяя. Мстительного подонка. Теперь мне понятна ненависть человека-пингвина к покойнице. Многое смешалось в этом, казалось бы, случайном сплетении обстоятельств. Злопамятность, вражда, глупость, пьянство, безжалостность. Но, с другой стороны, благородство, жертвенность, любовь и верность. Все перепуталось. В общем, как говорит Федя: «Жизнь прожить — не в поле наложить!»
Ведьмин лес — тут все началось, тут все может и кончиться. С трудом добираемся до места. Лесная дорога сильно раскисла от дождей, превратилась в жидкую грязь, колеи стали глубже, но «Мерседес» Харуна все же справился. На вершине холма гуляет вольный ветер. Никого. Только три колоссальных черных креста, валун с металлической картой, скамейки с урной и памятник добросовестному обер-лесничему. Поляна покрыта толстым ковром из опавшей хвои и листьев. Под бешеным напором ветра деревья качаются и трещат. В низком небе над холмом чернеют густые тучи, собираясь вот-вот разрядиться в землю тоннами ледяной воды. Вдалеке погромыхивает. Голо, неуютно, холодно, одиноко. Плохо.
Только сейчас обнаруживаю, что в спешке забыл свой мобильник дома на письменном столе. Ну и черт с ним! В сопровождении Харуна подвожу себя к огромному камню. Хочу найти примету, о которой рассказал мне Свен Дево. Разгребаю руками желто-багряные листья, устилающие карту. Вот три креста в центре. От них в разные стороны отходят стрелки-указатели. Но не они сейчас меня интересуют. С трудом нащупываю еще одну стрелку, процарапанную на железе чем-то острым. Глазами ее почти не видно, но пальцы чувствуют неровную бороздку в неподатливом металле. Стрелка указывает на памятник. Делаю несколько неверных шагов в ту сторону и замечаю под надписью «Памятник обер-лесничему Бранду. Тысяча девятьсот двадцать девятый год. От благодарной общины» еще одну почти незаметную надпись. В самом низу плиты прячутся две маленькие буквы «Х» и «Г». Если не знаешь, что они там есть, то и не разглядишь.
Свен Дево не обманул. Все так, как он и говорил. Значит, Ханс и Гретель похоронены на этом месте, сразу за памятником. Никому и в голову не придет искать их здесь. Хочешь хорошо спрятать — положи на самое видное место!
Показываю рукой Харуну на буквы, прошу его сфотографировать надпись. Харун достает фотоаппарат, настраивает, переходит с места на место, ищет лучшее место для съемки. Я отхожу назад, чтобы не мешать. Неужели все позади? Еще чуть-чуть, и дело маньяка, которого не было, будет закончено. Алоис Кальт получит ненужную ему теперь свободу, а Гудрун и Бернхард Райнер — бесценные для них косточки. Неужели все?
Оказывается, нет, не все.
Из-за массивной плиты памятника появляется бывший криминалькомиссар Хеннинг Крюкль. Все такой же маленький, толстенький, овальный, в старом пальто до земли и в очках с веревочкой вместо левой дужки. Его знакомый имидж освежает только один новый аксессуар — в руке человек-пингвин держит большой черный пистолет с длинным стволом. Ну, или пистолет мне со страху кажется большим. Другой рукой Крюкль прижимает к голове шляпу, чтобы ее не унесло ветром.
— Поздравляю вас, герр Росс, — каркает человек-пингвин. Глаза у него совершенно сумасшедшие, выгоревшие. — Вы отлично справились с порученным делом. Больше вы не нужны.
Харун замахивается на Крюкля фотоаппаратом. Отважный он парень. Но напрасно. Фотоаппарат не оружие, а Крюкль начеку. Пистолет негромко взлаивает два раза. Выронив камеру, Харун бессильно опускается на хвою. На его куртке пониже левой ключицы расплываются темные пятна. Кровь. Журналист не упал, он сидит, опираясь здоровой рукой о землю, и с ненавистью смотрит на Крюкля. Побелевшие губы бормочут какие-то афганские ругательства. Если у афганцев есть ругательства. Я не владею их языком.
— Конфликтовать со мной бессмысленно! — делает бессмысленное заявление Крюкль.
Стою, сам себе удивляюсь. Весь месяц собирался умереть, уже настроился, все по-взрослому, а как представился удобный случай, оказывается, мне очень захотелось жить. Вот всегда так! Странно устроена наша реальность. Если хочешь, чтобы твое желание исполнилось — передумай!
— Как вы тут оказались? — спрашиваю Крюкля, чтобы чем-то заполнить паузу. Не люблю тягостного молчания в ходе беседы.
Человек-пингвин наводит на меня свой большой пистолет. А вот это совершенно зря! Мой желудок судорожно пытается сжаться и спрятаться, но куда там прятаться? Мы с желудком в одной лодке, так сказать.
— Вам, герр Росс, это знать необязательно, но так уж и быть, напоследок скажу.
Самодовольное карканье Крюкля едва слышно. Ветер еще усиливается и гонит листву по воздуху. Раскаты грома становятся все ближе и слышнее. Скоро грянет буря!
— Я узнал у друзей в полиции, что вы вчера были в «альтерсхайме» у Свена Дево. Наши за ним почему-то стали приглядывать. Нетрудно было сложить два и два, чтобы догадаться, кто мог спрятать трупы. Брат этой сучки Беа!
— И вы тоже встретились с Дево?
Крюкль зловеще улыбается своим квадратным ртом:
— Час назад! Пришлось его, конечно, уговаривать с помощью пули в колено. После этого Дево долго не запирался, рассказал, как было дело.
— И что вы с ним сделали? — спрашиваю я, хотя и так уже понятно. Передо мной стоит псих.
— Поблагодарил его пулей между глаз. Старый говнюк!
Бедная Дженнифер!
Дождь, до этого лишь изредка капавший, начинает полноценно поливать Ведьмин лес. Я стою перед взбесившимся пингвином и глотаю воду, текущую по лицу. В начале было слово… Чтобы продлить себе жизнь, задаю Крюклю новый вопрос:
— Как же вас тогда угораздило оказаться на пути Генриха?
— Я тогда крепко выпил в Соседнем Городке, — раздраженно каркает Крюкль. — Зашел к одной знакомой шлюхе, а она меня не впустила — была с клиентом. Я страшно разозлился. Пошел домой пешком через Ведьмин лес. Смотрю, едет «Фольксваген», а за рулем лишенный прав сынок доктора. Я остановил поганца и сам сел за руль, хотел его к нам в полицию доставить. Откуда же я заранее мог знать, что эти безмозглые детишки выскочат на дорогу? Темно ведь, да и я поздно среагировал. Пьяный же был.
— Генрих ничего не видел?
— Нет, он спал на заднем сиденье. Я со страху бросил «Фольксваген» прямо на дороге и через лес добрался до дома. Еще выпил и лег, а в полночь меня поднял телефонный звонок из полиции. Наши сообщили, что пропали дети Райнеров. Я и включился в расследование. Удачно все получилось!
— Не боялись, что Генрих расскажет правду?
Крюкль издает страшные хриплые звуки. Человек-пингвин смеется. Черная душа.
— Не боялся. Кто бы ему поверил?
— А та шлюха? Она могла сказать, что вы были тогда в Соседнем Городке.
— Та стерва долго не зажилась на белом свете. Передоза героина.
— Тоже вы помогли?
— Она все равно была законченной наркоманкой! Днем раньше, днем позже… — возмущенно говорит Крюкль.
Ветер становится еще сильнее. Небо наконец прорвало. Дождь, словно вертикальная река, заливает холм. Я уже промок до нитки. Каждые несколько секунд в угольно-черном небе появляются длинные ослепительные молнии. За ними незамедлительно следует гром. Гул стоит такой, что нам приходится кричать, чтобы слышать друг друга.
Крюкль визгливо каркает. Разговорился, сволочь!
— Сынку доктора я пообещал, что он сгниет в тюрьме, если расскажет обо мне. Матерые уголовники будут десятками лет издеваться над ним, делать с ним все, что придумает их извращенное воображение.
Ясно, что слабохарактерный Генрих сломался.
— А зачем вы посылали меня в монастырь? Я так и не догадался.
— Хотел вас там прикончить, герр Росс, — глумливо хрипит Крюкль, — но этот выскочка Уль задержал меня в последний момент. Внезапно приперся ко мне домой и навязался с пустым разговором. Тогда вам просто повезло.
Значит, комиссар Уль — мой ангел-хранитель? Я бы не отказался иметь такого ангела-хранителя. Интерпол!
— А Генриха зачем вы пытались убить?
— Я позвонил этому говнюку утром в понедельник и предупредил, чтобы он не смел ничего вам рассказывать. Но он же слабовольный червяк! Поэтому я решил его убрать.
— Зачем все это, Крюкль? Вас ведь все равно найдут.
— О чем вы? Кто найдет?! — каркает человек-пингвин. — Дево уже нет на свете, сынок доктора в коме, Кальту все равно никто не поверит, а вы и журналист тоже скоро ничего больше не скажете.
Я с Крюклем не спорю, хотя мог бы. Из трещащего леса за его спиной появляется комиссар Уль и… кто бы вы думали? Моя Марина! Прилетела из Астаны и сразу сюда — спасать своего детеныша, беспомощного мужа. Женщина-мать! Уль тоже вооружен пистолетом. Женщина-мать размахивает бейсбольной битой. Смотрится грозно и немного бесшабашно, как памятник «Родина-мать зовет!» на Мамаевом кургане в Волгограде. Три Креста, наверное, со времен Тридцатилетней войны не видели столько оружия сразу.
Шум и гам разбушевавшейся природы не позволяет Крюклю услышать приближение нового врага. А зря. Не знаю, как Уль, а Марина настроена весьма решительно. Она сзади подходит к Крюклю и без лишних слов вырубает его точным ударом тяжелой биты. Клатч! Вот тебе, поганый пингвин!
Невеликое тело Крюкля лежит перед могилой Ханса и Гретель, словно принесенная невинным детям жертва во искупление пингвиньих грехов. Не криминалькомиссар, а козел отпущения. Марина, сжимая в руках окровавленную биту, строго смотрит на меня. «Ну, и чем ты тут занимаешься, друг ситный? Нельзя на минуту одного оставить!» У меня спазм в горле, непрошеные слезы мешаются с дождем. После инсульта я стал такой чувствительный!
Заковав человека-пингвина в наручники, комиссар Уль возится с ранами Харуна. Сквозь ярость непогоды слышен нарастающий тоскливо-протяжный вой полицейских сирен: «цу шпееет, цу шпееет, цу шпееет…»
Трудный выдался денек, но могло быть и хуже. Это мое субъективное мнение.
Прошло два нудных дня.
Первое ноября, четверг. День, до которого я вообще не рассчитывал дожить. Рольставни опять подняты. На Песталоцциштрассе моросит ерундовый дождик. В кухне хозяйничает «быдлопоп» и пробки на дорогах. В полицейской кутузке Нашего Городка бывший комиссар Крюкль сходит с ума от головной боли и ярости. В клинике выздоравливает Харун, окруженный со всех сторон заботливой женой Амрой. К счастью, его раны оказались не смертельными. Машалла! Зато в соседней палате лежит по-прежнему в коме Генрих. Один в плюсе, другой в минусе. А в среднем баланс. Саша на работе, Лукас в школе. Марина уехала на «фенишки» — пополнять запасы. Что делает Алоис Кальт в забытой деревне, я не знаю. Сам я сижу в зале перед компьютером.
Мой поединок с человеком-пингвином на Трех Крестах закончился благополучно только потому, что комиссар Уль, узнав об убийстве Свена Дево, поспешил меня предупредить. Мой телефон не отвечал, поэтому Уль помчался ко мне домой на Песталоцциштрассе и встретил там Марину, которую Федя только что привез из аэропорта. Уль понял, что мы с Харуном уже отправились в Ведьмин лес. Он сбивчиво объяснил Марине, какой опасности я подвергаюсь. Жена долго не раздумывала — схватила Сашину биту и присоединилась к комиссару. Они успели вовремя. Раньше я не подозревал, что у Марины такой мощный удар. Больше не буду с ней спорить. Так, на всякий случай.
Конечно, кто-нибудь может меня спросить, почему я вдруг передумал уходить из этой жизни, как планировал. Перечисляю причины по порядку. Во-первых, тридцать первое октября — канун Дня всех святых. Хэллоуин — время, когда открываются врата ада, и вся нечисть устремляется на землю. Наверное, не случайно в России эта дата празднуется работниками следственных изоляторов и тюрем. Кончать с собой в такой день — верх легкомыслия! Кто знает, куда тебя может занести, в какой сомнительной компании окажешься. Во-вторых, моя депрессия бессовестно пропала. Была-была, изводила, и вот больше ее нет. Видимо, исчезла от встряски, которую я получил на холме. В-третьих, еще не выполнено мое обязательство перед толстым старым троллем Алоисом Кальтом — не написана книга о его невиновности. Он же рассчитывает на меня. В-четвертых, все равно никто не знает, что я собирался покончить с собой. Поэтому не стыдно и передумать. Мужик сказал — мужик сделал. Мужик не сделал — снова сказал. Ну, как? Может быть, достаточно причин? А то я могу продолжить. Назвать еще девяносто шесть, чтобы получилось круглое число. В общем, мой последний поход в Ведьмин лес откладывается на неопределенное время.
Между прочим, я узнал, почему одна грядка в теплице Фединого сада дает в два раза больше помидоров, чем другая. Свен Дево нехотя признался мне, что закопал в эту грядку свою сдохшую от старости собаку Шейлу. Я решил не выдавать Дженнифер страшную тайну урожайной грядки. Ей и так тяжело, вчера похоронила своего бородатого папку.
Звонит Уль. Не могу не ответить. Интерпол!
— Халло!
— Халло!
Мой спаситель жаждет поделиться новостями.
— Вчера полиция произвела вскрытие обнаруженной вами неизвестной могилы за памятником обер-лесничему Бранду на Трех Крестах. В ней были найдены скелетированные останки. Судя по всему, мальчик и девочка лет десяти. Сейчас их исследуют специалисты.
Значит, стародавнее дело об исчезновении Ханса и Гретель Райнер теперь будет закрыто. Гудрун и Бернхард наконец-то смогут похоронить своих детей. Упокоить их души. Что касается меня, то я надеюсь больше никогда не встретить в своей реальности две окутанные ледяным холодом молчаливые фигурки в белых саванах. Хватит с меня этой мистики!
Пока я так соображаю, Уль продолжает:
— Еще одна невеселая новость. Алоис Кальт сегодня утром был найден мертвым. Сердце отказало. Отмучился старик. Говорят, он лежал в постели с улыбкой на губах.
Ну, что же. Конфуций сказал: «Утром познав истину, вечером можно умереть». Алоис Кальт познал истину. А потом для него наступил вечер.
Напоследок попросив меня передать Лане от него привет, Уль прощается. Я тоже в долгу не остаюсь: передаю привет обугленной Майе.
— Чюсс!
— Чюсс!
Кладу мобильник на стол, придвигаю ближе компьютерную клавиатуру. Печатаю: «Отложенное самоубийство. Роман».
Алоис Кальт выдумал пьесу своей жизни и сыграл ее до конца. Историю о страшном преступлении, безмерной любви и великой глупости. Драматург, блин! Теперь пьеса сыграна. Занавес. Звонят колокола.
notes