64
Февраль 1939 года. Перу.
Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.
Следующую ночь Теодор и Норманния провели в залитой лунным сиянием постели. Это была ночь любви, во время которой они ни словом не вспомнили ни о проводившем ночь в своем рабочем кресле докторе Микейросе, ни об Оливейре, вообще ни о ком, с кем им пришлось иметь дело в эти андские дни, и ни о чем, что здесь в эти дни происходило. «Настоящий диверсант, — учили их когда-то в диверсионных школах, — это человек, который умеет прощаться с прошлым и не боится встречать удары будущего».
— Ты хотел бы остаться здесь навсегда? — спросила Норманния после того, как, устав от утренних ласк, они откинулись каждый на свою подушку и истомно закрыли глаза.
— Есть люди, которые молят судьбу о постоянстве и способны умирать в смертельной тоске, вызванной любыми переменами; и есть люди, которые смертной тоской боятся, постоянства и молят судьбу, чтобы та позволила им умереть в дороге или во время очередной авантюры. Так вот, я принадлежу к этим, последним.
— Самое ужасное заключается в том, что и я тоже, очевидно, принадлежу к ним, — томно вздохнула Норманния.
— В таком случае мы родственные души.
— Что, к сожалению, проявляется не только в мании бродяжничества, мой Полярный Барон, — вновь потянулась к нему фон Криффер, но в это время в дверь постучали и один из охранников, не дожидаясь реакции хозяев виллы, прокричал:
— Сеньор Кодар! Вас к телефону! Срочно! Из Лимы!
— Дело не в Лиме. Кажется, о нас вспомнили в Берлине, — ворчал фрегаттен-капитан, с истинно солдатской быстротой бросаясь к одежде.
— Или же продолжила свои исследования криминальная полиция, и теперь нас не может забыть местная контрразведка, — заметила Норманния, все еще пребывая под впечатлением от разговора с капитаном Баррасом и изложенной им истории, связанной с исчезновением тела Оливейры.
— Ну, по нашим легендам им не так просто будет прогуляться, и потом, причитающуюся ему долю взятки капитан Баррас уже получил, — успокоил ее барон.
Прежде чем выйти из комнаты, он выглянул в окно. Ни машин, ни людей во дворе не было. Это уже успокаивало. Ущелье и вершина хребта по ту сторону его были подернуты легкой дымкой, но даже сквозь нее просматривалась предгрозовая туча, зависшая на дальней шатроподобной вершине.
— Вы, очевидно, видели, как прошлым утром Микейрос покидал виллу? — поинтересовался фон Готт у охранника, прежде чем войти в кабинет.
— Видел, — охотно ответил тот. — Я уже рассказывал об этом капитану полиции.
— Потрудитесь еще раз.
— Он ушел на рассвете, сказав, что пришлет машину за книгами и личными вещами.
— Но не прислал ее.
— Прощаясь со своим кабинетом, он плакал! — с явным осуждением сообщил этот крепыш, очевидно, так ни разу и не познавший в своей, бестолковой пока что, жизни истинной горечи утрат и прощаний. — Буквально упал на стол и плакал.
— С людьми такое иногда случается.
— С женщинами, — поучительно уточнил этот профессиональный скулодробитель.
— Спасибо за напоминание.
Голос в трубке был незнакомым, но резким и властно начальственным:
— Звонят из посольства. Ваш самолет вылетает из Лимы завтра в четырнадцать ноль-ноль по местному времени. В одиннадцать ноль-ноль у виллы «Андское Гнездовье» вас и сеньору Менц будет ждать машина.
— Но сеньоре предстоит завершить кое-какие формальности, — попытался напомнить фон Готт.
— Не забивайте себе голову подобными мелочами жизни. Сегодня, в восемнадцать, у вас появится гостья, которая впредь будет заниматься всеми делами виллы. Кстати, могу сообщить, что в рейхе вами довольны. Очень довольны.
— Это ваше личное мнение?
— В подобных случаях высказывать личное мнение дипломату не положено, — заметил его столичный собеседник. «Видно, утро такое сегодня выдалось, — решил фон Готт, — все меня поучают». — Это мнение Берлина. Вы и сеньора Менц награждены Железными крестами второй степени и повышены в чине. Поздравляю, капитан цур зее, и поздравления вашей спутнице, отныне — оберштурмфюреру СС. Дальнейшие инструкции, полковник флота, вы получите в аэропорту.
— И все это — в телефонную трубку? — решил преподнести дипломату некое подобие урока фон Готт.
— Все, кому положено в этой стране заниматься ее безопасностью, прекрасно знают, с кем имеют дело. И потом, это не та страна, где кто-то повисает на телефонах.
— Значит, мир все еще у наших ног.
— Простите?
— Да это я так, поговорка молодости.
— Тем не менее, — вдруг вспомнил представитель посольства, который так и не назвал себя, — сообщите сеньоре Менц, что ей категорически запрещено оставлять территорию виллы и вообще лишний раз вступать в какие-либо контакты с кем-либо, вплоть до охраны. В целях ее же безопасности.
— С удовольствием посажу ее под замок. На горе местным ловеласам.
Но, судя по всему, предаваться шуткам германским дипломатам тоже не положено было.
— Через полчаса у вас появится пятеро сотрудников посольства и их консультантов, — невозмутимо продолжил собеседник барона, — которые займутся фотографированием плит. Прикажите охране обеспечить им доступ в подземелья виллы, в которых хранится основная часть этих каменных посланий, и при этом старайтесь не замечать их присутствия. Кстати, они прибудут с двумя охранниками, которые заменят парней, проведших эту благословенную Богом ночь в «Андском Гнездовье».
* * *
Когда фон Готт завершал разговор, Норманния уже стояла в проеме двери в легком спортивном костюме и с полотенцем на плече.
— Кажется, вы чем-то озабочены, мой фрегаттен-капитан?
— Уже капитан цур зее, — уточнил фон Готт, усаживаясь на краешек стола. — И прошу не забывать об этом. Кстати, вас тоже повысили. Теперь вы — обер-лейтенант СС и кавалер Железного креста второй степени.
— Щедро.
— Заслуженно.
— Что же тогда не так, как бы вам хотелось?
— Теперь уже многое не так, но… Завтра мы вылетаем. Машину пришлют. Вас сменит женщина, которая прибудет сегодня в шестнадцать.
— Тогда почему вы говорите об этом так, словно вас не повысили, а разжаловали? Тем более что появляется еще одна женщица.
— Погоди минутку, к водопаду пойдем вместе.
Хотя охранники уже обследовали окрестности виллы, тем не менее фон Готт внимательно осмотрел пространство у водопада и цепким взглядом прошелся по предгорьям по ту сторону ущелья, где мог оказаться снайпер.
Для него оставалось необъяснимой тайной — как на такой высоте мог образоваться водопад, небольшая струя которого, казалось, зарождается прямо в скальном массиве. Но вода в нем была удивительной на вкус — очевидно, такой, какой она и должна была оставаться на этой планете в своем первозданном виде.
— У меня создалось впечатление, что уезжать отсюда тебе уже не хочется, — возобновила прерванный в доме разговор Норманния, с удовольствием наблюдая, как новоиспеченный полковник флота с наслаждением обмывает свой мощный торс, ледяной водой.
Графине редко приходилось видеть такое мощное, мускулистое тело мужчины. К тому же она знала, что физической силы в этом человеке сокрыто значительно больше, нежели способны были породить его мышцы. Сила, соединенная с яростью, — вот что способно было превратить этого человека в демона. И если он и проигрывал в схватке со «Стражем», то лишь потому, что ему еще нужно налечь на приемы восточных единоборств.
— Очевидно, знакомство с доктором Микейросом и его плитами не прошло зря. Мундир-то на мне военный, однако в душе я остался полярником, исследователем, одним из немногих истинных скитальцев Антарктики, как называли себя зимовщики метеостанций и исследователи Приполярья. Не зря же меня, черт возьми, назвали Полярным Бароном. Похоже, что я им так и остался.
— Не сомневаюсь, что остался, — мечтательно улыбнулась фон Криффер.
— Трудно сказать, надолго ли хватило бы меня, но пока что мне кажется, что я с удовольствием остался бы здесь, чтобы остаток своей жизни посвятить исследованиям этих гор, этих плит и связям нашего мира с миром космического разума. И при этом время от времени отправлялся бы то ли в Антарктиду, то ли в Полярную Канаду.
— Так почему бы тебе не заявить об этом в Берлине?
Барон взял у нее из рук полотенце и долго, старательно растирал тело, возвращая ему естественное тепло и эластичность мышц.
— Потому что судьба моя уже решена. Не исключено, что мне придется принять командование над базой, которая будет заложена в Антарктиде. — Он не стал делиться с Норманнией той информацией, которую получил от барона фон Риттера после его возвращения из Внутреннего Мира, не имел права этого делать. Однако не сказать ей о том, что вскоре ему на много лет придется осесть в Антарктиде, фон Готт не мог. Ведь он, конечно же, захочет видеть ее рядом с собой.
— Это уже официальные сведения?
— Официальными они станут тогда, когда появится приказ фюрера. Но вероятность их очень велика.
Норманния задумчиво повела подбородком и, умывшись, тоже долго и старательно вытирала лицо. Эта новость застигла ее врасплох, и она тянула время, не зная, как ее воспринимать.
— Если подходить объективно, то лучшую кандидатуру на эту должность, чем Полярный Барон, с его арктическим опытом и крепким здоровьем, найти трудно, поэтому тех, в Берлине, можно понять. Но если сам Полярный Барон категорически против такого назначения, то, после возвращения в Берлин…
— К сожалению, такие решения уже принимают не в Берлине, — обронил фон Готт. — И потом, это ведь будет не предложение, а приказ.
— То есть как это — не в Берлине?! — удивилась Норманния. — А где же еще их могут принимать?!
Барон фон Готт холодно взглянул на Норманнию и молча направился к зданию.
— Вы не ответили на мой вопрос, капитан цур зее, — напомнила Норманния. — А ведь нетрудно догадаться, что мне тоже небезразличны ваша судьба и ваши служебные назначения.
— Можете считать, что вы не слышали моих слов. А к разговору этому вернемся, когда поступит приказ о моем назначении.
Норманнии понадобилось несколько минут обиженного молчания, прежде чем, уже за утренним кофе, она сказала:
— Ладно, будем считать, что вы ничего такого не говорили, барон, а я ни о чем таком не спрашивала. Но впредь просила бы четко различать: когда спрашивает унтерштурмфюрер фон Криффер, а когда — женщина, которой вы в течение каждой проведенной с ней ночи как минимум дважды объясняетесь в любви.
— Да, иногда я умудряюсь делать это дважды в течение одной ночи? — обжегся горячим кофе фон Готт. — Этой же какой формой лунатизма надо страдать!