На рассвете гарнизон замка Шварцбург был поднят по тревоге. О том, что на сей раз тревога была не учебной, солдаты догадались сразу же, по тому, как нервно прохаживались по замковой площади офицеры и как надрывали глотки командиры отделений.

— Солдаты, — обратился фон Штубер к бойцам гарнизона, когда они, все еще на ходу одеваясь, сформировали некое подобие строя, — как вы уже поняли, на сей раз вас подняли по боевой тревоге.

— В чем вы, бездельники, сейчас убедитесь, — воинственно набычился Торнарт.

И Штубер вдруг обратил внимание, что в позах, в напыщенном выражении лица, в некоторых жестах лейтенант явно подражает Муссолини.

— На западном побережье озера, в районе причала и рыбачьего домика, высадился десант парашютистов, — продолжил свое сообщение Штубер, — всего около десяти-двенадцати человек. Скорее всего, это не диверсионная, а разведывательная группа. К активным действиям коммандос пока что не приступали: то ли ждут наступления дня, то ли, наоборот, намерены отсидеться до следующего вечера, чтобы к тому времени окончательно осмотреться, а возможно, и получить подкрепление.

— Наш дальний озерный патруль уже ведет скрытное наблюдение за противником, — добавил лейтенант Торнарт, — однако в бой пока не вступает.

— Зато вступим мы с вами, — продолжил Штубер. — При этом сразу предупреждаю: как минимум один коммандос противника мне нужен живым.

Оставив для охраны Шварцбурга всего двух бойцов, во главе с вооружившимся автоматом графом Эдвардом фон Ленцом и его престарелым адъютантом Кляйном, штурмбаннфюрер остальных сорок двух горных стрелков вывел за ворота и кратчайшим путем, по звериной тропе, опоясывающей склон хребта, повел к берегу озера.

Там он разделил гарнизон на два отряда, в каждом из которых было по два стрелка со снайперскими винтовками, и один из них, под командованием лейтенанта, отправил по южному берегу, другой, по северному, повел сам. При этом он приказал снайперам скрытно выдвинуться вперед и занять удобные позиции, с которых можно было обстреливать причал и пространство вокруг хижины.

Еще одна винтовка с оптическим прицелом была у бойцов горного патруля, состоявшего из пяти человек: горно-стрелковые части по традиции вооружали значительно большим количеством снайперских винтовок, нежели все остальные. Да и снайперская подготовка там велась усиленнее.

Возможно, солнце уже и взошло, однако здесь, в горном ущелье, все еще царила ночная мгла, к тому же над озером клубился густой туман, сводивший видимость почти до ноля. Поэтому, выслав вперед авангардный дозор, Штубер с основным отрядом продвигался максимально скрытно, заставляя бойцов ступать в буквальном смысле по-кошачьи.

Штуберу как-то поневоле вспомнилась весна сорок второго в Украине, рейды в партизанские леса Приднестровья. В нем возрождался тот особый солдатско-охотничий азарт, который заставлял его «рыцарей Черного леса» вновь и вновь вступать в перестрелки с партизанскими заставами, прорываться к партизанским базам, преследовать остатки партизанских отрядов по холмистым лесам Подольской возвышенности.

— Где вы находитесь? — спросил он по рации ефрейтора, который был старшим патруля.

— В Охотничьей пещере, — ответил тот.

— Уютно устроились.

— Но мы же не отсиживаемся, а ведем наблюдение за лагерем американских парашютистов! — возмутился ефрейтор.

— Они за вами — тоже? Кстати, это очень важно.

— Не заметили они нас, господин штурмбаннфюрер. Пока не сгустился туман и светил месяц, мы видели, как часть десантников приземлялась прямо у озера, причем один оказался в воде, но его спасли; а часть пришла по руслу речки.

— То есть приземлялись они где-то в соседней долине?

— Похоже, что так. Мы были тогда слишком далеко, чтобы ввязываться в бой.

— Правильно сделали, ефрейтор, что не ввязывались, не вспугнули.

Собеседник Штубера с облегчением вздохнул. Для барона не было тайной, что эсэсовцев солдаты вермахта не только побаиваются, но и откровенно недолюбливают. Причем к концу войны эта неприязнь лишь все больше усиливалась. Обычные армейцы уже заранее пытались отмежеваться от всего того, что в истории войны было связано с СС.

— Возможно, они ждут еще какую-то часть группы, которая могла заблудиться или же ее высадили не в заданном месте.

— Почему так решили, ефрейтор?

— Слишком уж неспешно ведут себя эти парашютисты. По-моему, так быть не должно.

Штубер отметил про себя, что парень пытается соображать; ему это всегда нравилось.

— А вам не приходило в голову, что как только взойдет солнце и немного развеется туман, они двинутся на вашу пещеру, чтобы создать там тайную базу, а долину у рыбацкой хижины превратить в плацдарм для высадки более крупного десанта?

— Если так, то нам лучше спуститься ниже и засесть у изгиба тропы, по гребню небольшой гряды. Тогда дальше они смогут пройти только по нашим трупам.

— Именно это они и сделают, если вы откроете себя раньше времени, — заверил его Штубер. — Но к гряде спускайтесь.

— Есть. Когда прикажете открывать огонь? Устраивать перепалку в таком мраке бессмысленно.

— И не следует этого делать. Сейчас я продвинусь к той части северного побережья, где хребет доходит почти до кромки воды. Это в пятидесяти метрах от хижины, а часть бойцов отправлю по перевалу к руслу речки, чтобы перекрыть путь отступлении. Еще одна группа движется сейчас по южному берегу. Как только прояснится, первый снайперский выстрел сделаю я. Лейтенант Тор-нарт предупрежден. Тогда уже палим со всех сторон, но при этом заботимся хотя бы об одном пленном. После десятиминутной «артподготовки» я предложу коммандос сдаться.

— Вряд ли они согласятся, — проворчал ефрейтор.

— Это русские вряд ли согласились бы. А для американца или англичанина сдаться в плен — все равно, что в гости сходить.

— Будем надеяться, что в гости к нам прилетели не русские, — почти молитвенно произнес старший патрульный.

Прошло около получаса. Со стороны хижины и причала никаких звуков не доносилось, но в первых лучах солнца, которые стали проникать к озеру со стороны речной долины, постепенно вырисовывались очертания хижины, кроны сосновой рощицы и довольно большого рыбацкого баркаса.

Именно там, у баркаса, в окуляр снайперской винтовки, Шту-бер и поймал фигуру часового. Выстрел выдался метким, но вызвал такое эхо, словно где-то неподалеку пальнули из горной гаубицы. Оказалось, что еще двое коммандос коротали время лежа в баркасе, остальные под шальным огнем выскакивали из хижины, и те, кому удавалось при этом уцелеть, залегали за прибрежными валунами или пытались уходить в сторону речушки.

— Прекратить огонь! — прокричал Штубер, перебежав во время перестрелки к старым соснам с почти сросшимися стволами. А как только его горные стрелки угомонились, по-английски прокричал: — Сдавайтесь! Жизнь и плен гарантирую!

В ответ опять прозвучали выстрелы из винтовок, но по опыту подобных схваток Штубер знал: это всего лишь всплеск злости и отчаяния. Нечто похожее на ярость крупно проигравшегося картежника. Зато благодаря этой пальбе он определил, что в строю десантников осталось не более четырех, причем один из них все еще скрывался в баркасе, который представлял собой почти идеальную ловушку.

— По баркасу не стрелять! — крикнул он своим бойцам. — Этого брать живым. По остальным — огонь!

Барон видел, с каким азартом принялись его бойцы расстреливать американцев, и в этой лихости ему почудилось что-то слишком несправедливое. По существу, они расстреливали уже обреченных, беззащитных людей. Поймав себя на этой мысли, Вилли был удивлен. В последний раз нечто подобное приходило ему в голову в августе сорок первого, когда фельдфебель Зебольд докладывал ему о том, как замуровывают амбразуры дота «Беркут», в котором оставалась горстка защитников. Конечно, еще несколько суток этот дот можно было подержать в жесткой блокаде и все же вынудить гарнизон сдаться. Но речь шла о последнем несдавшемся доте укрепрайона, а Штуберу не терпелось поскорее доложить командованию, что с ним покончено.

И тогда, в оправдание себе, он сказал фразу, с которой прошел через всю войну: «Там — не люди, там — солдаты, а значит, враги!». То же самое он должен был сказать себе и сегодня. Правда, при этом заметил: «Не доведи господь дожить до того судного дня, когда, глядя на тебя, уже сдавшегося на милость победителя, американцы или англичане, покорители рейха, станут определять, кто перед ними: человек или…солдат, а значит, враг».

И дай-то Бог, чтобы среди них оказался кто-то один, который бы определил, что перед ним все-таки… человек. Пусть даже обмундированный.