25
…А приходил в себя «монах Тото» с трудом, мучительно. Уже однажды очнувшись, он снова впал в забытье. Очнувшись же во второй раз, повертел головой, пытаясь окончательно вырваться из наваждения, которое преследовало его.
— Арам родил Аминадава, — пробивалось до его слуха в голове. — Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона…
«Господи, что это?» — взмолился он, уставившись на Библию, слегка подрагивающую в руках человека, чье лицо было изуродовано шрамами.
— …Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея… — могучий гортанный рокот долетал до помутневшего сознания Тото откровением Моисеевым, а потому казался неземным. А Скорцени все старался, причем старался так, что лепнина на потолке вот-вот могла обрушиться на головы слушающих его.
— Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона…
Монах приподнял голову и нервно повертел ею, пытаясь понять, что здесь происходит.
— Что это вы, Тото, мотаете головой, как лошадь, да еще и морщитесь? — кончилось терпение Скорцени. Парашютисты по-прежнему заставляли гостя оставаться на коленях. — Вам что-то не нравится в Новом Завете? Хотите сказать, что в Англии чтят лишь свои, староанглийские заветы? Или, может, кюре неподходящий? Нет, вы говорите, говорите. Я не папа римский, за глупость человеческую от церкви не отлучаю.
— Кто вы? — едва вымолвил Тото, когда рыжий парашютист запрокинул его голову и ввинтился стволом браунинга в шею.
— Великий немой заговорил, — оскалился Скорцени. — А вы, Гольвег, не верите в библейские чудеса. Бог не простит вам этого. К тому же заговорил по-германски.
— Так кто вы?
— Предлагаю уговор. Одно из двух: или вы, положа руку на Библию, все чистосердечно и искренне… Или же я продолжу чтение Святого Писания. Причем учтите: времени у меня предостаточно. Но выслушивать придется стоя на коленях, чтобы все сугубо по-христиански.
Тото молчал. Он выигрывал время, чтобы окончательно прийти в себя и оценить обстановку.
— Значит, все-таки читать? — вежливо поинтересовался Скорцени. — Вы мне льстите, брат Тото. Чтение Библии, а равно Талмуда и Корана — занятие, которому я посвятил большую и лучшую часть своей жизни.
Несильным ударом рукояти парашютист еще раз рассек Тото голову. Кровь багровым потоком стекала по лбу разведчика и, доходя до переносицы, разделялась на два тоненьких ручейка, впадающих в замутненные глаза.
— Я готов…ответить… на ваши вопросы, — с трудом проговорил Тото.
— Глядя на вас, я в этом почему-то сомневаюсь. Может, еще раз взбодрить вас?
— Прикажите своим мясникам не истязать меня.
— Так уж сразу и «мясникам», — недовольно проворчал Скорцени. — Как зачитываться сценами распятия Иисуса Христа — так мы все храбрецы. А как только приходится самому принимать хоть небольшие муки, начинаем возмущаться. А ведь грехи, наши с вами грехи, господин Эйховен, майор английской разведки Эй-ховен, давайте уж будет называть друг друга так, как назвали нас при крещении, ничуть не меньше грехов того, кто был распят.
— Да к чему здесь муки Христовы?! — еще болезненнее поморщился Тото.
— Легкомысленный вопрос. Нехристианский. Не согласны со мной? Я спрашиваю: не согласны?
— Согласен.
Кивком головы Скорцени приказал фельдфебелю-парашютисту и Гольвегу подтянуть еще одно кресло, усадить Тото и вместе с креслом поднести к столу.
Гольвег взглянул на Скорцени с искренним благоговением. Он вдруг открыл в штурмбаннфюрере непревзойденного следователя и…актера. Открыл новый талант.
— В таком случае отложим Библию, — оправдывал Скорцени его восхищение, — и предадимся рутинной работе: вопросы, ответы, уточнения… Чтобы как-то разнообразить ее, начнем с урока чистописания. Гольвег, ручку майору. Пишите, майор: «Я, майор Эйховен, сотрудник английской разведки…».
Тото отрешенно взглянул на прохаживавшегося по комнате штурмбаннфюрера и горестно вздохнул.
— Что вы смотрите на меня, майор? Надеетесь, что писанием «Благовествования от Эйховена» займется кто-то другой. Зря уповаете.
— Как вам удалось установить мое имя? В Италии оно вообще никому не известно.
— А вы предпочитаете, чтобы допрос начинался с презренного: «Имя? Фамилия? Год и место рождения?».
— И все же как удалось? Как разведчик разведчику…
— За дело, майор, за дело. Итак, «Я, майор Эдвард Эйховен. Год, место рождения и так далее… свидетельствую, что был направлен в Рим для подготовки операции по похищению папы римского».
— Это я, что ли, был направлен в Рим для похищения папы римского?!! — с горечью рассмеялся англичанин.
— Увижу, как вы будете смеяться, когда Черчилль, королевский двор и вся христианская Британия узнают из прессы, что, оказывается, у вас, майор Эйховен, было задание похитить папу римского; то есть когда на Британскую империю падет гнев всего христианского мира.
Только теперь Тото по-настоящему понял, в какую ловушку загоняет его Скорцени. Он с ужасом представил себе, каковой будет реакция руководства СИС, палаты лордов, Черчилля, когда это признание будет опубликовано. Сколько усилий придется приложить дипломатам и прессе, чтобы доказать, что… на самом деле такого задания не существовало. И что это он, майор Эйхо-вен, оклеветал добрую старушку Англию.
Но отступать было поздно. Тото прекрасно понимал, что теперь люди Скорцени дожмут его любой ценой, даже если для этого им придется живого рассекать на мелкие кусочки.
Пока Эйховен «чистосердечно» признавался в намерении увезти папу римского в Лондон и там заставить отречься от святого престола, или что-то в этом роде, агенты, засевшие на улице, успели обезвредить сослуживца майора и заменить убитого водителя своим. Он-то и должен был отвезти Тото в сопровождении Гольвега и Скорцени подальше от дома архиепископа.
Получив письменное признание майора, заверенное подписью и отпечатками пальцев, Скорцени в самом деле счел, что будет благоразумнее, если майор до поры до времени останется на этом свете.
— Единственное, в чем я могу заверить вас, как офицер офицера, майор Эйховен, что, пока вы будете выполнять наши указания, ни об этой нашей встрече, ни, тем более, о вашем признании никто в мире не узнает. И боже вас упаси пытаться хоть как-то мстить нашему уважаемому архиепископу Шардену.
Однако и слушал Тото, и смотрел на Скорцени все еще с недоверием. И когда на шоссе настала пора прощания, майор мелко вздрагивал всем телом, ожидая, что его вот-вот убьют одним из самых зверских способов. Скорее всего — имитируя автомобильную катастрофу.
— Что вас так удивляет, Эйховен? — улыбнулся штурмбанн-фюрер своей изувеченной шрамами улыбкой, видя, как испуганно смотрит на него англичанин, не веря, что ему действительно дадут возможность сесть за руль и спокойно уехать в сторону Рима.
— Все…удивляет, — мрачно проворчал майор.
— Что отпускаем вас живым?
— На Скорцени это не похоже.
— Не похоже, согласен, — буднично, устало согласился штурм-баннфюрер, вежливо поднося зажигалку к дрожащей сигарете Эйховена. — А что поделаешь? Вы ведь не хуже меня знаете, коллега, сколь недоверчиво относятся в наших конторах к показаниям мертвецов.
— Даже мертвецам не доверяют, — все же не потерял чувство юмора чопорный англичанин. — Вырождение профессии, майор СС Скорцени.
* * *
Первое, что увидела Софи Жерницки, приблизившись к столу обер-диверсанта рейха — небрежно брошенную фотографию Эйховена. Она лежала наискосок, поэтому гауптман легко узнала агента СИС и по сутане, и пб Лицу, после чего вопросительно, и в то же время напряженно, взглянула на оберштурмбаннфюрера: дескать, жду объяснений.
— Вам что, знаком этот человек? — и себе насторожился Скорцени.
Прежде чем ответить, Софи снисходительно ухмыльнулась. Она не понимала, зачем Скорцени понадобилось затевать эту дурацкую игру в «узнавалки».
— Естественно. Майор СИС Эйховен, он же — «бедный, вечно молящийся монах Тото»
Уже усевшийся было за стол Скорцени вновь приподнялся и, потянувшись к Софи через стол, буквально нависая над ней, как Гулливер над королевой Лилипутии, прогромыхал:
— Вы хотите сказать Жерницки, что давно знакомы с этим офицером СИС?
— Если по личному заданию шефа абвера дважды укладываешься в постель к такому далеко не монашествующему агенту-англичанину, это как, достаточно для того, чтобы считать, что знакомство состоялось? — как всегда, Софи была беззастенчиво откровенна во всех своих амурных похождениях, понимая, что большинство из них начальствующим мужчинам разведки все равно становится известными.
— И происходило это в Италии? — спросил Отто, лишь теперь предлагая Жерницки кресло. — Где именно? — Моральные аспекты этого романа «долгодевствующей дщери Софьи» обер-диверсанта не интересовали.
— Сначала во Флоренции, а затем в Риме, где Тото опрометчиво испытывал себя и вас в ходе несостоявшейся операции по похищению папы римского.
— Так это вы, Софи, сдали нам этого монаха Тото?!
— Разве до сих пор вы даже не догадывались об этом? — и себе благосклонно удивилась Софи.
— Это от вас мы получили информацию о том, кем он является на самом деле?
— Ту самую, которой вы, Скорцени, затем так лихо козыряли, заставляя «бедного, вечно молящегося монаха Тото» писать «долговые расписки на имя Кальтенбруннера».
Скорцени откинулся на спинку кресла и громогласно, по-ребячьи притопывая ногами, расхохотался, а точнее сказать, дико заржал. И поскольку происходил "этот приступ хохота как раз в момент налета на центральную часть Берлина огромной стаи английских бомбардировочных «Ланкастеров», зрелище было достойным кисти мастера Ореста, из цикла его «Судных полотен войны».
— Значит, шеф абвера Канарис отслеживал подготовку отделом диверсий СД операции «Черный кардинал» втайне от меня, Кальтенбруннера, Шелленберга, Гиммлера и даже самого фюрера?!
— А вот о фюрере помолчим, — едва слышно проворковала Софи, давая понять, на ком замыкалась операция самого «абверовского адмирала».
Брови Скорцени резко поползли вверх, он прекрасно понимал, что Софи оказалась в составе так называемой «инспекционной группы» абвера.
— Вы работали там не одна?
— Под прикрытием двух битюгов, чьи псевдонимы вам ничего не скажут, Скорцени. Тем более что, признайтесь: спросить-то вы хотели не об этом?
— Не об этом, — кротко подтвердил Отто.
— Да, фюрер опасался, как бы в ходе этой операции вы не слишком сдружились с англичанами, а особенно с американцами, поскольку стало известно, что вами очень заинтересовались и шеф УСС генерал Донован, и командующий объединенными силами союзников Эйзенхауэр, которому надоело довольствоваться скупыми и столь же сомнительными сведениями людей Донована. Канарис прямо намекнул мне по поводу этого опасения, которое разделяли также Геринг и особенно Борман. Этот, последний, вообще готов был лично пойти по вашему следу, как профессиональная ищейка.
Скорцени нервно повел подбородком. Знал бы он об этом до недавнего душевного разговора с Борманом. Сама их встреча складывалась бы по-иному. Впрочем, сейчас не время было накалять страсти — это Скорцени тоже понимал.
— Как полагаете, англичане сами сдали вам, точнее, Канарису, этого Тото, чтобы укрепить пошатнувшееся реноме адмирала?
— Сдали. Но лишь после того, как я вышла на его след и вцепилась ему в горло. Англичане попросту прозевали меня, не успев предупредить Тото, который принял скромняжку Софи — за женщину из окружения известной вам «папессы» Паскуалины, вернее, из службы безопасности Ватикана. После этого генерал О’Коннел решил, что Тото — пешка непроходная, которой следует пожертвовать ради удержания ничьей.
— Теперь я понимаю, что вас следовало пригласить сюда значительно раньше.
— И надо было. И не только сюда, — светски улыбнулась Софи. — Все равно ведь не устояли бы.
— Ну, это уже…
— Да не смущайтесь вы так, Скорцени; как говорят в таких случаях в Одессе: «Сколько той жизни?!». А священники одесские боголепно добавляют: «…И не единожды, и не похоти ради, а продления рода человеческого для!.».
— Не зря барон фон Штубер утверждал, что женщины Одессы какие-то особенные.
— Кому, как не ему, утверждать подобное? Кстати, в своем отчете адмиралу Канарису я охарактеризовала вас, Отто, как человека более преданного рейху, чем сам фюрер, — произнесла Софи, все еще не сгоняя со своего личика умиленной ухмылки. — Это засвидетельствовано письменно. И это может — пока еще может — подтвердить сам адмирал Канарис.
— Вот именно: пока еще адмирал, пока еще может… — пробубнил Скорцени, всматриваясь в свое тусклое отражение в столешнице.
— Но вы так и не сказали, почему на вашем столе оказалась фотография Тото? Причем как раз к моему появлению в кабинете.
Скорцени повертел в руке снимок и, отложив его в сторону, достал из коричневой папки с тесненным золотым орлом какой-то листик.
— Потому что именно к вашему приходу на стол мне положили расшифровку радиограммы моего агента. В которой сообщается, что в Швейцарии/ куда № йапрабЖетёсь, неожиданно объявился этот служака из СИС. Не странное ли совпадение, Софи?
— Не странное, — посуровело лицо Жерницки. — Достаточно вспомнить, сколько времени прошло с той минуты, когда я узнала о предстоящей поездке в Берн, чтобы отмести какую-либо связь моей командировки с появлением в Швейцарии некоего Тото.
Скорцени пристыженно покряхтел. Это был явный прокол, который конечно же следовало замять.
— Вы не так поняли меня, Софи. Я — в принципе о некоторых странностях. Если же я хотел бы доказать вашу связь с коллегами по ту сторону Ла-Манша, сделать это было бы не так уж трудно.
— Как и мне нетрудно было навести на вас там, в Италии, такую тень, залюбовавшись которой, Геринг, Мюллер и Борман просто возликовали бы на виду у подрастерявшегося Кальтен-бруннера. Но об этом распространяться мы не будем. Давайте договоримся так: если вы считаете, что в этой суете есть какой-то смысл, — пожала плечами Софи, — особенно сейчас, за сто дней до мира, и за столько же дней до того, когда коллегам по обе стороны не только Английского канала, но и Атлантики, придется пожать друг другу руки… Тогда валяйте, доказывайте, А главное, если вы считаете, что это облагородит ваше реноме рыцаря диверсионной службы Европы.
Скорцени вновь недовольно покряхтел и, пожевав нижнюю губу, спрятал фотографию и радиограмму в папку.
— Кажется, мы отвлеклись, Софи. Пора переходить к делу.
— Вот именно, Скорцени, вот именно: к делу, — осчастливила его своей улыбкой Софи.
— Но вы пока еще не догадываетесь, к какому именно
— Это уже не столь важно. И мой вам совет на будущее, Скорцени: когда вы оказываетесь наедине с женщиной, никогда не предавайтесь суесловию, сразу переходите к делу, иначе в постели вы рискуете оказаться в неловком положении.
— Вы, как всегда, предельно откровенны, гауптман Софи, — одарил он Жерницки исполосованной шрамами улыбкой.
— Мой стиль работы с мужчинами.
— Теперь, уже не сомневаюсь, что это сугубо ваш стиль.
— И знаете: большинству мужчин, он импонирует.