Генерал Штубер почему-то до последней минуты надеялся, что тот Арнольд Гредер, которого он «имел честь знать», давно сгинул где-то в гибельных водоворотах Восточного фронта; оказался в числе заговорщиков, казненных после 20 июля, или же попросту растворился в давних преданиях, как, в конечном итоге, растворяется всякое кошмарное видение.

Но вот Гредер появился — все такой же приземистый, немыслимо широкоплечий, с красновато-серым, цвета пережженного кирпича, лицом закоренелого гипертоника и короткими, по-монгольски кривыми ногами… Беззаботно наглый и целеустремленно-циничный. И стало ясно, что даже самые эфемерные призраки имеют обыкновение материализовываться и возвращаться.

— Когда меня назначали в этот регион, мне и в голову не приходило, что где-то в нем находится древняя обитель саксонского вольномыслия, именуемая «замком Штубербург»! — Барона всегда шокировала развязность его манеры общения, его феерическое многословие и полное пренебрежение к тому, как на его словесное невоздержание реагирует собеседник — независимо от его возраста, чина и статуса. — Кто бы мог предположить: тонут непотопляемые «Титаники», взрываются самые безопасные в мире дирижабли, рушатся доселе несокрушимые империи, и только символы аристократической саксонской гордыни по-прежнему высятся посреди руин рейха, совершенно безразличные к его судьбе!

— Ведете вы себя, полковник, как всегда, нагло, — без какого-либо раздражения комментировал его очередной «дикий монолог» генерал Карл фон Штубер. — И только потому, что в стенах замка вам предстоит встреча с моей гостьей, я великодушно прощаю вашу «пролетарскую», как любят выражаться по этому поводу германские коммунисты, простоту.

— Да, господин отставной генерал-майор, да, согласен! Эта мрачная история с гибелью дирижабля «Гинденбург» не придала нашему знакомству той почти венценосной изысканности, с которой вы привыкли встречать в залах замка своих высокородных гостей.

— Сегодня мы с вами не будем обсуждать нюансы гибели «Гинденбурга», — все еще довольно терпимо, но уже предельно сухо произнес барон.

— Странно, господин барон, странно. Расследование по этому делу то закрывали, то возобновляли; менялись версии, мнения и состав комиссии, но вы, именно вы, господин Штубер, всегда оставались ярым приверженцем того, что источником всех бед нашего «Гордого ангела» является падший ангел, именуемый Арнольдом Гредером. Но фюрер, мудрый фюрер!. Он, как всегда, не принял благого жертвоприношения недоброжелателей, а предпочел заглянуть в сущность явления…

— На то он и фюрер, — благоразумно пожал плечами барон.

О склонности Гредера к подобным «диким монологам» Штубера предупредили сразу же, как только он приступил к расследованию гибели дирижабля. Особенно развязными они стали после того, как фюрер лично вывел начальника службы безопасности «Гинденбурга» из-под секиры безжалостной фемиды. Но странно, что после первой волны невосприятия, к Штуберу пришло понимание того, что в случае с Гредером выражение «Вся жизнь — игра» в самом деле приобретает какой-то особый смысл, некое особое звучание и воплощение. Арнольд действительно всю свою жизнь играл, возможно, даже не подозревая, что играет, причем делает это великолепно, естественно, не впадая ни в излишнюю театральщину, ни в опошленную любительщину.

— Но позволю себе напомнить, господин генерал, при каких обстоятельствах это произошло. Однажды, в очередной раз выслушав доклад следственной комиссии, в которую входили и вы, фюрер сделал то же самое, что сделал бы на его месте я: он грохнул кулаком по столу и заорал: «Сейчас мне ясно только одно — что в катастрофе с дирижаблем мы опозорились в глазах не только наших потенциальных противников, Соединенных Штатов, но и в глазах всего мира! Если уж мы оказались в состоянии создать такой гигантский воздушный корабль, то надо было позаботиться о его охране!». И тогда Геринг, пытаясь отвести гнев от себя и своих подчиненных, заявил: «Но ведь охраной занималась СД, а расследованием занимается гестапо. Кстати, за его безопасность отвечал лично штурмбаннфюрер СС, он же сотрудник службы безопасности СС Арнольд Гредер». Ну а как отреагировал на это его обвинения фюрер, вам уже известно.

— Коль уж вы напомнили мне об этом расследовании, то могу заметить, что после такого проявления служебной халатности, допущенной вами в чине майора СС, у вас не должно было появиться никаких шансов стать полковником.

— Не поверите, генерал, но я только то и делаю, что брюзжу по поводу того, что засиделся в полковниках.

— Однако вершиной ваших мечтаний была должность командира дирижабля «Гинденбург». С того самого дня, когда вас как начальника службы безопасности ознакомили с фешенебельными каютами пассажирской гондолы, вы буквально заболели этой идеей. Мало того, у вас сложились откровенно натянутые, почти недружелюбные отношения с командиром дирижабля Марксом Пруссом, умершим затем от ожогов, полученных во время катастрофы «Гинденбурга». Причем натянутость появилась после того, как вы поняли, что сместить Прусса вам не удастся, поскольку это был человек Геринга.

— Мне понятно, к чему вы клоните, барон. Что у меня был мотив для того, чтобы в отношении дирижабля поступать по принципу: «Или мне, или никому!». Такой мотив у меня в самом деле появился, а вот дирижабль погиб, скорее всего, от возникшего на его борту электрического разряда. И достаточно об этом.

— Как хотите. Инициатором этих огненных воспоминаний были вы, Гредер.

— Но возникает нюанс: в сорок первом о гибели дирижабля мне напомнил некий оберштурмфюрер Вилли фон Штубер, который оказался вашим сыном. И было это уже в России, на берегах Днестра, где уже я сам вел расследование по поводу того, почему, проходя территории врага, наши войска оставляют после себя целые полчища окруженцев, дезертиров и партизан.

— Знаю, полковник, уже знаю..

Со временем барон лишь основательнее убеждался, что, предаваясь своим «диким монологам», Гредер способен был, талантливо, почти изысканно импровизируя, воплощаться в образе кого угодно: безжалостного садиста, непобедимого полководца, кровавого диктатора или избалованного философа-аристократа… Кто-то мог улавливать в этих его экзальтациях легкое пародирование дуче Муссолини; кто-то с ужасом обнаруживал в его выходках отзвуки программный речей фюрера, но при этом мало кто решался комментировать, а тем более — осуждать поведение этого человека.

— Так где эта ваша русская пленница, барон? — артистично осмотрелся Гредер, оказавшись посреди гостиной. — Я вижу, среди аристократов, особенно прусских, становится модным принимать у себя русских красавиц, и просто русских. Причем, чем ближе русские танки подходят к Берлину, тем традиция эта становится все более навязчивой.

— Вы конечно же прежде всего имеете в виду все более затягивающиеся встречи фюрера с русской актрисой Ольгой Чеховой… — иезуитски улыбнулся Карл фон Штубер. — Кстати, больше всего комплиментов эта русская удостоилась за исполнение роли какой-то казненной польской партизанки в одном из германских фильмов. Заметьте: польской партизанки. Вы об этом разве не знали?

Действительно, для многих так и оставалось загадкой отношение фюрера к этому, ранее совершенно не знакомому офицеру. Всем было ясно: при любом выводе следственной комиссии, начальник службы безопасности дирижабля должен быть наказан. Хоть в каком-то виде. Ну, в крайнем случае его действия должны были вызвать раздражение у всех, вплоть до фюрера.

Каковым же было удивления всех, когда в присутствии всей свой придворной свиты и целого ряда других чинов фюрер резко предупредил Геринга, членов комиссии, представителей СД, гестапо и прочих служб: «Гредера, этого офицера СД, не трогать! Почему все расследование сводится к доказательствам нерадивости Гредера? Или, может, это он взорвал ваш дирижабль? Нет? Тогда в чем дело?! Я лично беседовал с Гредером и требую, чтобы этого офицера СД оставили в покое!».

Это требование самого фюрера: оставить в покое офицера службы безопасности СС, отвечавшего за безопасность дирижабля, повергла все его окружение в шок. Каждый задавался вопросом: «Что же такое должен был высказать, как повести себя, к каким формам убеждения прибегнуть этот выскочка Гредер во время своей «личной беседы с фюрером», чтобы теперь не только уйти от ответственности за гибель гордости рейха, но и до конца дней своих заручиться неприкосновенностью?

— Увлечение фюрера Ольгой Чеховой, как, впрочем, и самим Сталиным, — ввинчивался тем временем Гредер в очередной виток «диких монологов», — которому он старается подражать, это особая тема. Во время моей личной беседы с фюрером…

— О вашей личной беседе с фюрером, — неожиданно донесся ироничный голос Софи Жерницки, перед которой ординарец генерала открыл дверь в гостиную, — нам уже все известно. После надежной охраны невесть почему взорвавшегося дирижабля «Гинденбург», вам теперь поручили охранять меня, еще более взрывоопасный объект? Я верно поняла?

Сапожки с явно завышенными каблуками, точеная талия под тщательно подогнанным френчем, белозубая улыбка и золотистая прядь волос под пилоткой.

— Почти, обер-лейтенант, — слегка колеблясь, признал Гредер, не в состоянии оторвать взгляда от идущей к нему через зал приветливо улыбающейся женщины.

— Уже гауптман. Приказом по штабу Геринга. Не успела сменить знаки различия, но это существенно. Как видите, не вы один засиделись в своем прежнем чине.

— Очень приятно, гауптман.

Арнольд хотел сказать еще что-то, однако Софи не давала ему возможности перехватить инициативу.

— Если вы считаете, что намерены поведать мне что-то слишком секретное, можем пройти в соседнюю комнату. Если же ваша информация заключается в сообщении о моей поездке в Швейца-рию, то можете не утруждать себя: завтра я лечу в Вену, оттуда — в Берн. Конечно, многими Швейцария воспринимается сейчас, как ареал всемирного шпионажа, где все чувствуют себя на нейтральной территории, но люди науки и искусства, к коим я отныне принадлежу, шпионскими страстями обычно не интересуются.

Взирая на растерянное лицо Гредера, барон мстительно улыбался: Софи использовала против мастера «диких монологов» его же оружие.

— У меня есть поручение Скорцени. Нам нужно серьезно поговорить.

— Правда? Как мило. А то ведь, исходя из того словесного потока, который вы только что здесь выплеснули, у меня, господин штандартенфюрер, создалось впечатление, что вы пришли сюда с совершенно иными намерениями. И пожалуйста, впредь прошу не распространяться обо мне, как о русской пленнице, беженке и все такое прочее.