Они пропустили еще по рюмочке коньяку, допили кофе и Скорцени вопросительно взглянул на рейхсляйтера. Он нутром чувствовал, что шулерский рукав Бормана не так уж и пуст, некий «валетик» там все же завалялся.

— Вы правы, Скорцени, предчувствие вас не обманывает. Есть еще одно очень важное решение, которое мне придется принять в очень скором будущем. Подчеркиваю: очень важное. Хотел поговорить о нем сегодня же, но решил, что уместнее будет обсудить это решение уже после того, как вернусь из «Альпийской крепости».

— Если считаете, что поездка в Альпы способна каким-то образом подтолкнуть вас к этому разговору, — вежливо утвердил за ним это право Скорцени, хотя все его окружение знало: обер-диверсант терпеть не мог, когда с ним начинали говорить загадками.

Он всегда оставлял человеку право затевать или не затевать данный разговор, посвящать или не посвящать его в какие-то важные дела, но готов был пристрелить каждого, кто намекал на важность тайны, а затем отказывался говорить о ней, откладывая, передумывая и вообще самым наглым образом «торгуясь».

Очевидно, Борман принадлежал к тому же типу людей, потому что сразу же объяснил:

— Дело в том, что обсуждать нужно только тогда, когда сам я приму окончательное решение. А оно еще не принято. И приказа фюрера тоже не поступало. За те несколько дней, которые я проведу в Альпах, многое прояснится: и в Берлине, и в Баварии, и… в моей голове.

«Неужели намерен вообще больше не возвращаться в Берлин, а, перенеся свою партийную канцелярию в Берхтесгаден, или прямо в Оберзальцберг, попытается постепенно перенять на себя все функции главы державы? — взвесил его оценивающим взглядом Скорцени. — А заодно — и рейхсказначея, обладателя всех тайников с золотом СС. И дело здесь не в поручении фюрера, — рассуждал Отто, уже поднимаясь из-за стола. — Борман и сам жаждет как можно скорее побывать на своей вилле в Оберзальцберге, осмотреться в “Бергхофе”, прикинуть, какими помощниками и какими вооруженными силами он сможет располагать. Именно поэтому для него так важно наладить отношения и со мной, и с временным комендантом “крепости” Вилли Штубером. И тогда всех прочих, кто метнется в Альпы после него — Геринга, Гиммлера, Мюллера, Кальтенбруннера — рейхсляйтер уже будет принимать у себя в “Бергхофе”, как хозяин. Или вообще не принимать!».

— Как вы считаете, Скорцени, — угрюмо провожал его Борман до самой двери, — фюрер все же решится оставить Берлин, чтобы руководить обороной из «Бергхофа»?

Борман спросил об этом так, словно только что вычитал мысли обер-диверсанта рейха.

— Об этом я и хотел спросить у вас, рейхсляйтер. И не только я. Многие хотели бы спросить о дальнейшей судьбе фюрера именно у вас, хотя и понимают, насколько это некорректно и даже опасно.

— Он не согласится, Скорцени, — хрипловато пробубнил Мартин, наклонив голову так, что чуть ли не касался теменем подбородка обер-диверсанта рейха. Но при этом смотрел он куда-то в сторону. — А ведь от этого зависит многое: и сроки обороны рейха, и ее тактика, и отношение к нам западных союзников.

— Убедившись в том, что фюрер не согласится избрать своей последней ставкой «Альпийскую крепость», вы даже просили русскую актрису Ольгу Чехову убедить его оставить Берлин и перебраться в «Бергхоф», — не стал щадить Отто заместителя фюрера по партии.

Сам тот факт, что рейхсляйтер обратился к русской актрисе, любовнице фюрера, с просьбой уговорить главу государства сменить свою правительственно-командную ставку, оставив столицу и переехав далеко в горы, показался Скорцени кощунственным.

Это ж до какой стадии растерянности и нравственного падения следует дойти, чтобы такой важнейший государственный вопрос, по существу, судьбу страны, высшие ее руководители начали решать, используя в качестве посредников какую-то заблудшую актрису, любовницу, да к тому же из русских и наверняка подосланную или уже здесь, в рейхе, завербованную?!

— Она отказалась это делать, — сокрушенно покачал чуть ли не на грудь Скорцени склонной головой Борман, даже не понимая, как низко падает в глазах «самого страшного человека Европы». — Она, как и Ева, не стала уговаривать фюрера, чтобы он попытался спасти свою жизнь.

— По этому поводу вы обращались уже и к фрау Еве Браун? — не сумел, да и не захотел скрыть своего сарказма Скорцени.

Ева Браун, Ольга Чехова… Кого еще из любовниц привлекал Борман для того, чтобы решать: где, когда и каким образом Гитлер должен определяться со своей ставкой главнокомандующего и канцелярией фюрера?! Правда, при этом обер-диверсант рейха не исключал, что таким способом рейхсляйтер всего лишь зондировал почву: собирается фюрер перевозить свои чемоданы в «Бергхоф», или же можно занимать это «Орлиное гнездо» самому, пока не налетели остальные коршуны?

Впрочем, сути дела это не меняло. Скорцени прекрасно понимал, что вопрос о дальнейшей ставке фюрера, а значит, и штаб-квартире Верховного командования, следовало решать на каком-то государственного уровня совете высших должностных лиц, а не затевать дворцовые интриги с привлечением имперских наложниц.

— Я пытался использовать любые подходы к фюреру, — покаянно произнес Борман, грузной, неуверенной походкой возвращаясь к столу. Это была походка крестьянина, который, оставив плуг посреди поля, возвращается домой по свежей пахоте. — Мы теряем время, Скорцени. Мы его катастрофически теряем.

— Боюсь, что мы его уже окончательно потеряли, рейхсляйтер, — сказал обер-диверсант рейха и, вскинув руку в прощальном приветствии, оставил кабинет.