7
Пленные сидели и лежали на земле, безвольные, точно душу из них вытащили и остались только пустые оболочки, которые ничего уже не чувствуют и взирают на окружающий мир бессмысленным взглядом, ничего не понимая. Человек двести живых трупов. Их охраняли деникинцы, но вряд ли кто-то из пленных думал сейчас о том, чтобы сбежать.
У Мазурова было схожее состояние. Он еле держался, хотя с момента высадки прошло всего-то часов десять. Он сидел на пороге форта, смотрел на пленных, в голове было пусто, из нее выветрились все мысли, а осталась только усталость. Бесконечная усталость, которую он никогда не испытывал.
По мосту бесконечной колонной двигались войска, груженные боеприпасами машины, броневики. Они обгоняли пехоту, уходили на запад, все дальше и дальше, чтобы успеть охватить Будапешт, сомкнуть кольцо окружения, прежде чем из него выйдут войска противника.
Пехотинцы с любопытством поглядывали на форт. Слышали ведь, что здесь происходило, но никогда и подумать не могли, что здесь творилось.
Деникинцы привезли походную кухню с горячей кашей и сейчас предлагали ее штурмовикам, но те воротили от нее нос, отказывались, хотя все эти часы никто из них ничего не ел.
— Она вкусная, — пытался уговорить их кашевар, помахивал половником с кашей перед лицами штурмовиков, воображая, что ароматный запах возбудит в них аппетит.
Но очень уж обстановка не располагала к трапезе. Трупы еще не убрали. Они были навалены повсюду, а в воздухе еще ощущался кислый запах горелой человеческой плоти.
— Пленных покорми, — советовали кашевару.
— Что я на них буду продукт переводить, — сердился он.
— Да покорми ты их, тоже ведь люди они, — отмахивались штурмовики.
— Покорми, — посоветовал ему Мазуров, — они нам еще пригодятся.
— Зачем это? — удивился кашевар.
— Пригодятся, — не стал вдаваться в подробности Мазуров.
— Ну, как знаете, — наконец сдался кашевар, — но предупреждаю, что если я начну кормить эту ораву, то вам тогда не хватит.
— Обойдемся.
«Хм, орава? — подумал Мазуров. — Разве это орава? Несколько часов назад их было в четыре раза больше».
Ненависть прошла. Ничего не осталось. Ничего. И становилось странно от того, что еще час назад они остервенело убивали друг друга, а теперь смотрят друг на друга с безразличием.
Тяжлов доложил о потерях.
— 145 — убитых, 37 — тяжелораненых, 51 — легко, 17 — пропавших без вести.
Мазуров молча кивнул, вспоминая разорванные на неузнаваемые куски человеческие тела, распластанные на воде парашюты. Он знал, где искать пропавших без вести, но никто этого делать не будет, да и вода давно уже унесла их тела.
Сообщение о легкораненых было не совсем верным, потому что Мазуров вообще не встречал штурмовиков, которых в той или иной степени не задели осколки, пули или штыки.
Деникинцы подогнали несколько санитарных машин, положили в них тяжелораненых, повезли их госпиталь, потом стали грузить трофейное оружие. Его было много. Хватит на целый полк.
Низко над головами проносились десятки истребителей и бомбардировщиков и уходили в сторону Будапешта, покачивая крыльями в знак приветствия.
«Как их много. Какая силища», — любовался ими Мазуров.
Так хотелось закричать им что-то, замахать руками.
Подъехал командирский танк, из него вылез подполковник, лихо подтянулся, соскочил с брони, подошел к Мазурову бодрой походкой.
— Я думал, вы дальше двинете, — сказал Мазуров, вставая и приветствуя подполковника.
— Чуть позже двинем. В баках горючего почти не осталось. Километров на десять только и хватит. Ужасно двигатели прожорливые. Дозаправки ждем.
— Отличная надпись, — сказал Мазуров, тыкая в танк.
Подполковник обернулся.
— «На Будапешт!»? Хе, да. Это подчиненные упражняются в настенной живописи. На одном у меня еще лучше есть: «Даешь Вену». Вы не видели?
— Нет.
— Вену, может, мы и увидим, но Будапешт вряд ли. Задача — его окружить. Брать другие будут.
— Понятно. Простите. Не представился. Майор Мазуров.
— Я знаю. Подполковник Куликов.
Приехали самокатчики и остальные танки. Один из них волокли на жесткой сцепке два других танка. Из выхлопных труб у них били густые струи дыма. Гусеницы глубоко вгрызались в землю, но видимых повреждений на неработающем танке Мазуров не заметил. На нем-то как раз и была надпись «Даешь Вену».
— Что с ним?
Подполковник опять обернулся.
— Двигатель заглох. Завести пока не можем. Может, ремонтники, когда приедут, реанимируют его, а может, и сами справимся.
— Что с пленными будете делать? — спросил Мазуров.
— В тыл отправим. Придется отрядить кого-нибудь для сопровождения.
— Оставьте их мне. Ненадолго.
— Зачем они вам? — удивился подполковник.
— Могилы будут рыть.
На лице Куликова отразилось еще большее удивление, и он с секунду ничего не мог сказать.
— Для себя? — наконец вымолвил он. — Вы что их, расстрелять собрались?
— Нет, ну что вы, — будь настроение у Мазурова получше, он от таких мыслей подполковника, пожалуй, улыбнулся, — конечно, нет. В форте убитых много, вокруг тоже прилично. Надо их похоронить. Когда еще похоронная команда прибудет? Не скоро.
— Ясно, ясно, — закивал Куликов, — ну что ж, для такого дела я их, конечно, оставлю. Да, в принципе, это не мои, а ваши пленные. Так что вам ими и распоряжаться.
— Спасибо. Еще одна просьба.
— Да.
— Ваши солдаты отобрали у австро-венгров саперные лопатки. Я прекрасно вас понимаю, но не думаю, что они ими воспользуются как холодным оружием. Не могли бы вы приказать вернуть их. А то рыть-то нечем будет.
— Конечно, я распоряжусь.
Мазуров посмотрел на пустой дверной проем, ведущий в форт. Ощущение было такое, будто это вход в страшное убежище, где поселилась смерть.
— Не хотите внутрь зайти?
— Нет, простите, мне больше интересно вон то. — Куликов махнул на обгоревшие остовы австро-венгерских танков. — Лихо вы их. Хочу осмотреть. Очень они на мои похожи. Такое впечатление, что австро-венгры нашу технологию выкрали.
— Или мы их.
— Может, и так. Техника-то новая совсем, на ней и воевать-то толком никто не умеет. В том числе и я.
— Ой, наговариваете вы на себя.
— Освоил я ее только два месяца назад. Как увидел — влюбился. К чертям, думаю, кавалерию. При прорывах укрепленных линий танки просто незаменимы. Главное, не угодить под обстрел прямой наводкой… Ну, не прощаюсь.
Такой не похожий внешне на Семирадского — командира эскадры, выручавшей штурмовиков Мазурова в Баварском деле, Куликов в эти минуты все равно напомнил его своим поведением, своими фразами. Эти молодые командиры среднего звена были истинными детьми нового века, когда человек становится лишь придатком техники, и если они смогут пережить войну, то очень скоро займут самые высокие руководящие посты в армейской иерархии.
Подполковник все той же пружинящей походкой двинулся к сгоревшим танкам.
«Он наверняка хорошо танцует», — подумал Мазуров, провожая его взглядом.
Чувствовалось, что он начинал свою карьеру в кавалерии, как и Семирадский. Слишком прямо еще держал свою спину. Так пехотинцы не ходят. Привыкли к земле прижиматься, от пуль спасаясь, а моряки ноги слишком широко расставляют, точно под ними не земная твердь, а качающаяся на волнах корабельная палуба. Но и его долгое сидение в танке, где развернуться негде, сгорбит, ссутулит, если, конечно, карьера подполковника не пойдет лихо вверх и он не переберется на штабную работу и уже сам будет мановением руки посылать на смерть танковые орды.
Зрелище Куликова ждало, может, ничем не лучше того, что предстояло опять увидеть Мазурову. Подполковник наверняка внутрь захочет забраться, если сможет люки открыть, потрогать рычажки, чтобы лучше знать противника, в креслах посидеть, но пока в креслах сидели обглоданные огнем до костей мертвецы. Никто ведь из подбитых танков не выбрался.
Австро-венгры поели, на лицах стал появляться румянец, но, когда им раздали лопатки и приказали рыть что-то очень напоминающее могилы, они заволновались, не понимая, для кого они это делают.
Мазуров распределил, кому могилы рыть, кому мертвых вытаскивать, а кому деревянные кресты делать.
«Живым — кресты Георгиевские всем дадут, а мертвым… мертвым я ничего, кроме деревянного креста, дать не могу».
Он неплохо говорил на немецком, но и когда он попробовал разъяснить ситуацию, австро-венгры все равно беспокойно оглядывались по сторонам на охрану и успокоились, только когда из форта стали выносить трупы и складывать их в ряд на земле.
Мазуров смотрел, как подполковник забрался на первый танк, дернул за люк, но тот не открывался, как он ни напрягал мышцы и ни стискивал зубы.
— Заклинило, — сдался Куликов.
Может, он сказал что-то другое, все равно с такого расстояния тихую речь не услышать, Мазуров скорее догадался по губам, что было произнесено именно это слово.
На втором танке подполковника ждал успех. Люк легко поддался. Куликов открыл его пошире, заглянул внутрь, потом стал протискиваться в танк, но не удержал равновесие, провалился, и вот теперь его голос был отчетливо слышен.
— Черт, черт.
— Наверняка на труп наступил, — прокомментировал этот крик Тяжлов.
— Наверняка, — согласился Мазуров, — слушай, поищи священника. Может, у деникинцев есть. Я чего-то совсем забыл у подполковника об этом спросить, а если нет, то на мосту спроси.
— Есть, — козырнул лейтенант и побежал к танку, в который залез Куликов.
— Господин подполковник, — вопрошал он у пустоты, заглядывая в люк, — у вас священник есть?
— Священник? — донеслось из брюха танка. — Какой священник?
— Ну священник, мертвых причащать, — сказал Тяжлов.
— Нет, нет у меня священника. — Голос стал отчетливее, Куликов вылез из танка. — Не позаботился я о священнике.
— Ясно. Мотоцикл у ваших одолжить можно? На мост съезжу, спрошу у кого-нибудь о священнике.
— Валяй. Забирай.
— Спасибо.
Тяжлов пообщался с отдыхавшими от ратных подвигов самокатчиками. Похоже, они поначалу предлагали ему мотоцикл без коляски, но такой штурмовика не устраивал. Когда он наконец заполучил то, что хотел, то вскочил на мотоцикл, лихо завел его и помчался к мосту.
— Эй, поосторожнее — машину не угробьте! — закричали ему вслед самокатчики.
Но Тяжлов их вряд ли расслышал. Слишком уж громко завывал двигатель.
Вверх по Дунаю шли с десяток канонерок, осторожно обходя стороной выступающие над водой трубы потопленного корабля, над которым все продолжал развеваться австро-венгерский флаг.
Куликов, чертыхаясь, старательно вытирал пучком травы свои сапоги.
«Точно, на мертвеца наступил», — наблюдая за ним, подумал Мазуров.
— Ну что, нашли что-нибудь стоящее? — окликнул его штурмовик.
— Разве после таких попаданий там что-нибудь найдешь? Все сплавилось и сажей покрылось.
Подполковник стал отряхивать форму, но перчатки его тоже испачкались, одежда от его усилий становилась еще грязнее.
— Право же, в трубочиста превратился в какого-то.
Он наконец прекратил это бесцельное занятие, понаблюдал с секунду, как австро-венгры выносят из форта мертвецов.
— Вы о тех, что в танках были, не забудете? — спросил он у Мазурова.
— Я о них помню, — кивнул штурмовик.
Подполковник пошел проведать танкистов, колдующих над поврежденной машиной.
Земля была мягкой и податливой, пахать ее да пахать, но только не снарядами, конечно, да и могилы рыть — радости совсем никакой. Проще было бы вырыть одну общую, свалить туда трупы, присыпать их землей да навалить сверху куски оторванного взрывами от форта железобетона, но Мазуров хотел, чтобы у каждого была собственная усыпальница. Все ее заслужили.
Мертвецов стали выкладывать во второй ряд, в третий, те, кто этим занимался, уже потом покрылись от усталости, но конца и края их работе было не видно. Они опустошали форт сверху вниз, но пока добрались только до второго этажа — среди австро-венгров все еще попадались тела штурмовиков.
В могильные кресты переделывали деревянные столбики, на которых держалась колючая проволока, какие-то куски дерева вытаскивали из форта — они тоже шли в дело. Кресты получались совсем разными, неказистыми и некрасивыми, а над теми людьми, что будут под ними спать, должен возвышаться мраморный обелиск, огромный-огромный, такой, чтобы его было видно издалека.
«Может, он здесь и появится когда-нибудь», — подумал Мазуров.
Он решил похоронить всех на одном кладбище, рядышком, не делая различий между своими людьми и австро-венграми.
«Пусть хоть так примирятся».
Поврежденный танк заревел, из его люка показалось перемазанное маслом и радостно улыбающееся лицо танкиста.
— Я ведь говорил, что исправлю, — говорил он Куликову, а в интонациях его голоса было какое-то извинение и вопрос, точно подполковник, не почини танкист свою машину, отправил бы ее на переплавку, будто это лошадь какая-то, уже не пригодная к дальнейшей службе.
— Молодец, молодец, — похвалил его Куликов, — я в тебе не сомневался, чего там с ним было-то?
Танкист подошел к командиру и пустился в длительные объяснения, сопровождая свой рассказ жестами, совсем как пилот, поясняющий ход минувшего воздушного сражения.
— Сейчас-то тебе повезло, — сказал Куликов, — вот только моли бога, чтобы он тебя не подвел, когда атаковать позиции противника будем. Сам ведь понимаешь, что по стоячей мишени, да еще прямой наводкой, из тебя сделают вмиг то же, что вот с ними сделали, — подполковник махнул на сгоревшие танки.
Танкист внимательно слушал и кивал, а Мазуров так загляделся на эту сцену, которая радовала его глаз, отвлекая от все растущего ряда трупов, что не заметил, как из форта вынесли человека в кожаной пилотской куртке, в почерневшем от копоти и покрасневшем от крови белом шарфе. Он увидел это, только когда тело положили к другим мертвецам.
«И его тоже!»
Мазурову стало очень скверно на душе, хотя он не думал, что может быть еще хуже.
Когда-то он не уберег доверенных ему драгун, а на этот раз он не уберег пилота.
Мазуров подозвал ближайшего из штурмовиков.
— Поищите его аэроплан, — он кивнул на мертвого пилота, — может, пропеллер не сгорел, тогда вместо креста над ним вкопайте.
Штурмовик отправился выполнять просьбу командира.
Он увидел мотоцикл еще задолго до того, как самокатчики стали указывать на него пальцами и о чем-то между собой переговариваться. Понять их было несложно. Тяжлов так гнал, что легко мог не справиться с управлением и угодить в одну из воронок, но в отличие от Мазурова их, похоже, больше волновала сохранность своего мотоцикла, нежели судьба штурмовика.
«Еще не хватало, чтобы он голову свернул сейчас», — недовольно подумал Мазуров.
В коляске сидел священник, обряженный в черную вытертую рясу, на груди у него поблескивал Георгиевский крест четвертой степени.
— Не растряс я вас? — спросил Тяжлов, остановив мотоцикл и склонив голову к священнику.
— Ничего, сын мой, и не такое терпел. — Священник стал выбираться из коляски.
Тяжлов улыбнулся. Он был младше священника лет на десять всего.
— Я вам помогу, — бросился к нему Тяжлов.
— Ничего. Сам справлюсь, — остановил его священник. Он был подтянут и строен, опровергая сложившийся стереотип, что священник должен обязательно отъесть себе небольшое брюшко для солидности.
— Вот, возвращаю ваше имущество, — сказал Тяжлов самокатчикам.
— Вы могли рессоры все поломать, — пробурчал владелец мотоцикла.
Но Тяжлов уже на него внимания не обращал, подошел к Мазурову, представил ему священника. Они поздоровались.
— Убитых надо отпеть, — сказал Мазуров.
Священник окинул взглядом мертвые тела.
— Всех? — изумился он.
— Конечно.
— Но как же? Ведь среди ваших, кроме православных, мусульмане наверняка были и представители какой еще веры. Так ведь?
— Да, и православные, и мусульмане, и буддисты были.
— А австро-венгры и вовсе в большинстве своем католики. Как же я их по православному обряду всех отпевать буду?
— Что же вы, посоветуете мне их разделить по религиозной принадлежности? Православных — отпеть, а остальных просто так в землю закопать? Не смогу я разобраться в этом, даже если бы и хотел. Полноте, зачем все эти формальности? На небесах-то и без нас разберутся, кого к кому направить. А хоронить их без отпевания не по-человечески.
Священник с секунду подумал, опять на мертвецов посмотрел. На лице его проявилось внутреннее сомнение. Длинные, чуть засаленные волосы, борода и очки в круглой оправе делали его похожим на разночинца — типаж так популярный среди молодежи полувековой давности, но ему-то на вид было не больше тридцати.
— Хорошо, вы правы, — согласился он, — я сделаю это.
— Вот и славно.
Кажется, он все уже сделал здесь. Как мог — так и сделал, и ничего от него уже не зависело. Осталось только ждать, когда приедут грузовики, чтобы забрать выживших штурмовиков…
