21

— Леди… Сэтерлэнд? Вы англичанка?

Сэр Джеймс Кинли, официальный представитель Красного Креста, ждал их, согласно договоренности, в холле гостиницы «Фридрихпалас» в Бернау. Когда Маренн вошла, он поднялся с бархатного дивана — лет сорока, чрезвычайно ухоженный, в идеально сидящем светлом костюме с гладко прилизанными светлыми волосами. Даже излишне ухоженный, показалось Маренн. Почти по-женски.

— Вы представитель рейхсфюрера? — он смотрел на нее светлыми, почти прозрачными глазами с явным удивлением, весь какой-то бесцветный, словно изрядно застиранный лоскут.

— Да, вот мои полномочия, — она протянула англичанину документ. — Я оберштурмбаннфюрер войск СС, сотрудник Главного медицинского управления СС. Если вам, по совершенно очевидным причинам, неприятно произносить мое звание, сэр, то вы можете называть меня «госпожа офицер». Меня это нисколько не обидит.

— У вас прекрасный английский, вы имели отношение к Англии? — Кинли вернул ей бумагу с подписью Гиммлера, едва взглянув на нее. На ослепительно белом манжете блеснула круглая сапфировая запонка в окружении мелких бриллиантов.

«Оделся, как на парад, — подумала Маренн. — Как он будет во всем этом осматривать узников, ведь он должен освидетельствовать и принять каждого. Очень странный господин. Или он считает, что это я ему буду их показывать, а он только головой кивать, подходит или не подходит?».

— К Англии я имела отношение очень давно, — ответила она сухо, — еще в юности. Мой первый муж был англичанином. Но он умер. Вскоре после окончания Первой мировой войны.

— Мой помощник унтерштурмфюрер Рашке, — обернувшись, Маренн представила офицера за своей спиной. — Я полагаю, нам следует выехать немедленно. Не будем терять время. Ваши люди готовы? — она взглянула на Кинли. Тот как-то странно мялся. — Вас что-то смущает? — спросила она с недоумением. — Все адреса указаны в приказе. Они согласованы с вашим руководством. У вас есть возражения?

— Да, то есть нет, — англичанин махнул у нее перед носом изящной рукой с маникюром. — Никаких возражений, госпожа офицер. Только…

— Только что?

— Только одна поправка. Не могли бы мы переговорить с вами с глазу на глаз? — он взглянул на Рашке.

— Хорошо, — Маренн пожала плечами. — Хельмут, оставьте нас, — приказала унтерштурмфюреру.

— Слушаюсь, — Рашке вышел.

— Присядьте, — англичанин вежливо указал на диван, даже как-то заискивающе улыбнулся.

— Зачем? — Маренн явно не была настроена любезничать с ним. — У нас долгий разговор?

— Не такой уж долгий, — англичанин как-то уж совсем фамильярно потянул ее за рукав. — Но знаете ли, леди Сэтерлэнд, как вам сказать? Приватный, одним словом.

— Я не леди, — она ответила довольно резко, — как бы мне ни льстило такое обращение, милорд. Я офицер войск СС и нахожусь при исполнении обязанностей.

Но все-таки села. Не рядом, как он хотел, а напротив. Закурила сигарету с ментолом.

— Я слушаю вас.

Еще не хватало, чтобы он трогал ее за коленки. А сэр был явно настроен не по-деловому, это она сразу почувствовала, можно сказать, настроен был даже игриво. В ее планы это вовсе не входило. Что так повлияло на англичанина, оставалось только догадываться. Вряд ли находясь в весьма комфортных условиях в нейтральной Швейцарии, он испытывал недостаток в женской ласке, или на него произвело впечатление, что официальным представителем рейхсфюрера оказалась женщина в весьма высоком звании? Или форма СС столь сексуальна, что сэру просто не терпится получить массу удовольствия от любовного приключения с истинной арийкой, как он думает. А потом прихвастнуть в своем кругу, мол, они не такие уж недоступные и не такие уж холодные, эти германские валькирии, женщины-воительницы. Но что-то ей подсказывало, что дело не совсем в ней. Даже вовсе не в ней. И она не ошиблась.

— Я бы хотел обсудить с вами, леди Сэтерлэнд, — он упорно продолжал называть ее так, — одно дельце.

Сэр как-то неуверенно заерзал на месте.

— Какое дельце? — Маренн взглянула на него с усмешкой. — Насчет чего?

— Насчет нашей поездки, так сказать, последовательности исполнения наших планов.

— Так-так? — Маренн насторожилась. — Вас что-то не устраивает? Почему вы не поставили нас в известность заранее? Приказ получен, и изменить что-то трудно. Начальники лагерей извещены, идет подготовка. В чем дело?

— Там в приказе, — сэр показал мягкой белой ручкой, украшенной перстнем с сапфиром, на папку, которую она положила на колени. — В самом конце указан лагерь Флоссенбург.

— Да, это так, — Маренн кивнула. — И что? Мы намереваемся отправиться туда, как только посетим все предыдущие. Это взрослый лагерь, тогда как первые четыре — детские. Между моим руководством и вашим была достигнута договоренность, что детей будут освобождать в первую очередь. Почему вы хотите изменить порядок?

— Видите ли, я ограничен транспортом, — сэр начал взволнованно потирать руки. — И мне хотелось бы сначала забрать узников из Флоссенбурга, а затем уж на оставшиеся места — из других лагерей.

— Это очень странно, — Маренн пристально посмотрела на него. — Забрать взрослых, а дети пусть остаются? Так? Могу я все-таки узнать причину?

— Леди Сэтерлэнд, причина сугубо личная, — англичанин смутился, щеки порозовели. — Мне неловко говорить об этом. Но я бы настоятельно просил вас пойти мне навстречу…

— У вас кто-то из родственников содержится в этом лагере? — стряхнув пепел с сигареты, Маренн внимательно посмотрела на него. — Жена? Братья? Сестры?

— Нет, что вы, — он неожиданно отмахнулся, как-то даже брезгливо, как будто ему показали дохлую мышь. Маренн это не понравилось. — Ни в коем случае. Если есть необходимость, — милорд придвинулся на край дивана и все-таки коснулся пальчиком коленки Маренн. Она резко отодвинулась, давая понять, что приставания придется попридержать для иных особ, во всяком случае, в меньших званиях. — Если есть необходимость, — повторил он, — я готов заплатить, — и полез в пиджак, явно собираясь достать бумажник. — В твердой валюте.

— В твердой валюте? Спасибо, — Маренн усмехнулась. — Но мне уже заплачено, тоже пока еще в твердой валюте. Мне заплачено жалование рейхсфюрером СС за то, что я выполняю его приказы, и ничего иного мне не требуется. Выньте руку из кармана, милорд, и послушайте, что я вам скажу.

Она наклонилась к нему.

— Я не имею права изменить приказ без согласования с группенфюрером Мюллером. Если вы изволите подождать, я доложу ему о вашем пожелании, и, если он сочтет это возможным, мы изменим маршрут следования.

— Но мне бы не хотелось, чтобы группенфюрер знал, — милорд вдруг побагровел, на лбу выступила испарина. Дрожащей рукой он промакнул лоб белоснежным платком. — Но в крайнем случае, если иначе невозможно, — неожиданно прытко он перескочил с дивана на диван и подсел к ней, — я могу посодействовать, чтобы вас лично, раз у вас муж был англичанином и есть дети, чтобы вас приняли у меня на родине должным образом. У меня есть связи. Ведь вы должны отдавать себе отчет, что Германия стоит на грани краха, все старшие и высшие чины СС будут казнены, это решено главами трех правительств…

— Вы мне угрожаете? Или желаете меня купить? — Маренн встала. — Напрасно. Я хочу знать, что там, в этом лагере Флоссенбург. И потому прошу подождать, пока я свяжусь с группенфюрером Мюллером. Оставайтесь здесь.

Потушив сигарету в пепельнице, она вышла из холла. Милорд закашлялся у нее за спиной.

— Нужна помощь, фрау? — Рашке спрыгнул с БТРа, увидев ее. — Почему мы тянем?

— Соедините меня с группенфюрером, Хельмут, — попросила она. — Тут что-то непонятное. Кстати, сколько у него машин, у этого милорда?

— Три фургона, фрау.

— Всего лишь три? — она приподняла бровь, прикидывая. — И это на пять лагерей? Маловато, вы не находите, Хельмут? Похоже, что, кроме Флоссенбурга, английский сэр больше никуда ехать не собирался. Очень любопытно.

— Группенфюрер Мюллер, — доложил связист.

Она взяла трубку.

— Генрих, я в Бернау, — произнесла, не тратя времени на приветствия. — И только что имела беседу с господином Кинли. Да, да, представителем английского Красного Креста. Что это за лагерь Флоссенбург, который значится в приказе пятым? Господин просто рвется навестить его и не желает ехать во все остальные. В чем дело? Я что-то не понимаю.

— Прямо рвется? — Мюллер рассмеялся. — Хорошенький эмиссар Красного Креста нам попался, медвежонок такой плюшевый, весь голубой, наверное. Нет?

— Что-что? — она догадалась. — А я-то думаю, что он так нарядился. Ах, вот оно что…

— Ты правильно понимаешь, — Мюллер подтвердил. — Во Флоссенбурге в основном гомосексуалисты. Твоему милорду не терпится присмотреть себе нового любовничка. Тьфу, противно даже. Он сам-то как из себя, ничего? Он у них за кого, за мальчика или за девочку? Я уж за всю службу насмотрелся на них, но даже как подумаю, тошнит.

— Генрих, это что, такая шутка? — Маренн пожала плечами. — Почему ты мне ничего не сказал?

— У меня даже язык не повернулся тебе сказать, — признался он. — Чтобы не расстраивать заранее. С такой женщиной, как ты, даже неловко говорить об этих извращенцах. Я полагал, как специалист в этой области, ты там, на месте, сообразишь, что к чему. Кто, как не ты, должна знать о них хорошо. Но я не ожидал, что эмиссар Красного Креста сам окажется одним из этих.

— Но с какой стати ты вообще включил этот лагерь в список? Что, кроме гомосексуалистов, освобождать некого? И как вы все это себе представляете вместе с сэром Кинли? Везти детей, среди которых, конечно, будут мальчики нежного возраста, в одном фургоне с гомосексуалистами? Чтобы их еще и растлили по дороге? Это такое освобождение?

— Так это они настаивали, Красный Крест, я, что ли? — ответил он. — Там польские партизаны, врачи еврейские. А они — кстати, этот милорд, он вел переговоры, они — дайте им Флоссенбург, и все. Демократы чертовы. Они, видите ли, за права сексуальных меньшинств.

— И я оставила раненых солдат и офицеров в госпитале «Лейбштандарта», когда дивизия ведет ожесточенные бои на Балатоне для того, чтобы возить сэра Кинли выбирать себе любовников, — Маренн возмущенно покачала головой. — Вот что, Генрих, немедленно замени этот лагерь, сделайте новый приказ. Я не знаю, как его подпишет рейхсфюрер, пусть подпишет как-нибудь. Кстати, он знает, куда намеревается ехать этот сэр Кинли? Я полагаю, что нет, иначе вся акция не состоялась бы вовсе. Я понимаю, что надо идти на компромиссы, но не до такой же степени, что гомосексуалистов будут вывозить с комфортом на машинах, а больные дети будут умирать за колючей проволокой. Включи вместо Флоссенбурга еще один детский лагерь.

— Я включу, мне не трудно, — Мюллер усмехнулся, было слышно, как щелкнула зажигалка. — Но ты попробуй самого этого «томми» из аристократов уговори. Он не согласится ни в какую, увидишь. Ему главное — Флоссенбург.

— Согласится. Я знаю, как на него воздействовать, — она ответила уверенно. — Наверное, он не захочет оказаться сейчас, в конце войны, где-нибудь в Бельгии в составе армии. Уж больно удобно устроился в Швейцарии, а я могу помочь ему в этом. Я уже поняла, что он собирался ехать только во Флоссенбург. Поэтому при нем только три фургона для узников. Это очень мало, если учесть, что мы собираемся посетить пять лагерей. И кстати, нет совершенно никого из медицинского персонала. Медикаментов тоже нет.

— Как нет? Согласно договоренности они должны были взять с собой все необходимое для оказания медицинской помощи.

— Ну, гомикам, видимо, помощь не нужна, — ответила она. — А у меня, Генрих, с собой только мой походный медицинский саквояж, а в нем посте того, как я почти десять дней провела в дивизионном госпитале в самый разгар наступления, почти пусто. Ни капельниц, ни шприцев, ни лекарств, ни перевязочных средств. А узники, насколько я понимаю, нуждаются в том, чтобы им оказали помощь прежде, чем их повезут к англичанам. Иначе они довезут одни трупы, а виноваты будем мы, мы их не кормили, мы им сделали смертельные инъекции, мы их душили газом в их же собственных английских машинах. И это будет растиражировано на весь мир.

— Да, ты права, — согласился Мюллер. — Ну и подарочек у тебя оказался. Ладно. Я прикажу начальникам лагерей, чтобы все, что есть в лагерных и гарнизонных амбулаториях, использовали для оказания помощи узникам. И пусть начинают прямо сейчас, врачи там тоже имеются. Чтобы потом зря время не тратить. А ты их проверишь. Пятый лагерь я тебе сообщу. Надо переговорить с Вальтером. Как еще все это преподнести рейхсфюреру, чтобы он вообще в обморок не упал от всех этих ценностей западной демократии. Я свяжусь с тобой. Хайль.

— Хайль, — она отдала трубку связисту.

— Сейчас поедем, Хельмут, — сказала унтерштурмфюреру. — Без всяких изменений, по первому адресу. Заводите машину.

Она снова направилась в гостиницу. Кинли расхаживал по холлу и нервно дымил сигарой. Услышав ее шаги, резко повернулся.

— Я так понимаю, милорд, — сказала она, подходя к нему, — что вся акция проходит под личным патронатом леди Клементины Черчилль, супруги премьер-министра, представителя Соединенного Королевства в Красном Кресте и сопредседателя его главного совета. Не нужно отвечать, — она остановила его. — Я знаю, что это так. Так вот, группенфюрер Мюллер сообщил мне о специфическом контингенте лагеря Флоссенбург. И я очень удивлена, что за то время, пока я сама жила вдали от вашей родины, английские нравственные ценности настолько изменились, — он снова хотел возразить, но она жестом остановила его. — Я не думаю, что леди Клементина оценила бы по достоинству вате рвение, направленное вовсе не в сторону гуманизма и сострадания к несчастным и больным людям, нуждающимся в помощи, а только на удовлетворение собственных не совсем здоровых наклонностей. Я не намерена далее вступать в дискуссию по этому поводу, милорд. Время у нас ограничено. В клинике Шарите в Берлине меня ждут тяжелораненые солдаты и офицеры нашей армии, и я не могу уделять слишком много внимания разговорам. Но если вы не склонитесь к тому, чтобы немедленно исполнить приказ и забрать в первую очередь больных и ослабленных детей, то я найду способ довести до сведения леди Клементины Черчилль все подробности вашей деятельности здесь. Не думаю, что это вас устроит. Кроме того, хочу довести до вашего сведения, что лагерь Флоссенбург нашим односторонним решением будет сегодня же заменен еще одним лагерем, где содержатся матери с малолетними детьми. Им всем за наш счет, а не за ваш, вопреки всем предварительным договоренностям, будет оказана медицинская помощь. Как врач, я сама проверю это. И попрошу вас, сэр, зафиксировать оказание помощи в соответствующем документе, который мы позднее сможем предъявить, если с узниками что-то случится по дороге. И предупреждаю: если вы не согласитесь на мои условия, я немедленно свяжусь со штаб-квартирой Красного Креста в Женеве, и ваша карьера в этой организации закончится. Насколько мне известно, и весьма точно, леди Клементина Черчилль, как и ее супруг, допуская лояльность в отношении известных отклонений, как одно из прав свободного человека, исключают всякую вероятность превосходства личного интереса над общественной, гуманистической необходимостью.

Кинли молчал, сосредоточенно рассматривая узоры на ковре.

— Вы меня правильно поняли? — осведомилась Маренн, выдержав паузу. — Я правильно выражаюсь по-английски? Или мне повторить на каком-нибудь еще языке?

— Я все понял, леди, — он так и не взглянул на нее и ответил как-то сдавленно, немного хрипло: — Мы готовы ехать, куда вы скажете.

— Отлично, — она кивнула. — Я рада милорд, что мы с вами поняли друг друга. Теперь, после того, как все разъяснилось, можем приступить к работе. Идемте к машинам.