Часть 2.
ФРОНТ И ТЫЛ

Наталья с Лизой встретились только в самый разгар Курской битвы. До того времени они постоянно находились рядом, но получить разрешение на отлучку не удавалось ни той, ни другой.

Положение на фронте было сложное. Стремясь взять реванш за Сталинград, немецкое командование сосредоточило крупные силы, располагая их большими группировками на севере у Орла и на юге, близ Харькова и Белгорода. От Орла враг мог нанести сокрушительный удар в сторону Москвы, а его южная группировка под Харьковом стояла заслоном на пути советских частей, препятствуя наступлению на Донбасс и в строну левобережной Украины.

Немцы наступали. Планы ставки Сталина оказались под угрозой. Советский фронт от Орла до Харькова под давлением немцев прогнулся, образовав дугу, которую штабисты назвали Курской. На северной стороне оборону держали войска Центрального фронта под командованием Рокоссовского, там находилась Лиза. Наталья же пребывала на южной оконечности дуги, при штабе генерала Ватутина.

Напряжение нарастало, немцы давили всей мощью, намерения Ватутина и Рокоссовского осуществить крупные операции по разгрому гомельской и харьковской группировок врага пришлось до времени отложить и перейти к жесткой обороне. Срочно разрабатывалась новая стратегия, строились оборонительные сооружения, всем штабистам было приказано находиться на своих местах.

Все началось в ночь с 3 на 4 июля. Группировка Манштейна, расположенная против армий Ватутина, нанесла сокрушительный удар и прорвала фронт. В образовавшуюся брешь ринулись танки, они ускоренным маршем двигались к Курску. Для того чтобы облегчить положение Ватутина и отвлечь вражеские войска, 6 июля Центральный фронт Рокоссовского нанес контрудар. Но немцы отбились. Более того, они перешли в наступление и на северном направлении, прижимая советские войска к прежним оборонительным рубежам.

Под ударами танковых армад все смешалось. В фуражке, присыпанной землей, Орлов лежал в окопе, приникнув к противотанковому ружью и посылал патрон за патроном в казенник.

— А врешь, не возьмешь! — кричал он, глядя на подползающие «тигры». — Лизка, уходи! Уходи, пока не накрыли, — выстрелив по гусенице ближайшего танка, он сильно толкнул Голицыну в плечо. — Беги, сказал! Ты видишь, как прет, зараза!

— Я не уйду, — она чуть высунулась из-за бруствера, и тут же пуля, просвистев, сбила с головы пилотку.

— Каску, каску, одень, дура! — прокричал Орлов. — Не в Питере, на Невском, а, черт! Получайте! — он снова приник к ружью.

«Тигр» подполз совсем близко. Глядя в прицел, Орлов наткнулся взглядом на черный зрачок орудийного дула, наведенного на него. Он даже не успел пошевелиться, как грохнул выстрел. Его толкнуло в грудь, осыпало горячей пылью, ударило спиной о противоположную стену траншеи.

— Лешка! Лешка! — Лиза вцепилась ему в плечо: — Что?! Что?! Ты жив!

Преодолевая звон в голове, Орлов приоткрыл глаза и прошептал:

— Бега же, беги, сейчас зароет, обоих.

Но было поздно. Танк уже наполз на окоп. Лиза только успела наклониться, и гусеницы зловеще проскрежетали над ее головой. К счастью, «тигр» сразу прополз дальше, не став утюжить траншею, так что ее едва присыпало землей. Как только танк проехал, Лиза выглянула из окопа: недалеко от них стреляла советская пушка. Там еще держались. Лиза знала, что это одна из батарей, подчиненных генералу Петровскому. — Лешка, погоди, погоди, я сейчас, — напрягая силы, она вытянула Орлова из окопа и где ползком, где перебежками устремилась к батарее. Орлова она тащила за собой, уложив на плащ-палатку. Пули свистели вокруг, как рой пчел, снаряды падали, взрываясь, то впереди, то сзади.

Взобравшись на пригорок, совсем рядом с батареей, Лиза увидела поле боя, и у нее замерло сердце: на батарею Петровскому по нескошенной, колосящейся ржи двигалось никак не меньше ста «тигров», а за ними широкой цепью двигалась эсэсовская пехота.

— Девица, чего зазевалась? Пригнись! — какой-то сержант схватил ее за руку и повалил на землю, тут же рядом прозвучал взрыв. Осколки со свистом пронеслись над головой.

— Уж, почитай, атак двадцать отбили, — сплюнул сержант зло, распрямляясь. — Ты, девица, не санинструктор? — спросил он, внимательно оглядывая Лизу. — Какого полку? Гляжу, раненый у тебя.

— Я переводчик, — ответила Лиза, недоумевая, как сержант не понимает, но потом сообразила: она вся обсыпана землей, так что ни погон, ни нашивок не различить.

— Переводчик? — усмехнулся криво сержант. — А кому тута переводить? Все без перевода ясно, матушка. А ну, пошли к нам на батарею, у нас раненых много, приглядеть за ними некому, да и когда заберут — неизвестно. Давай, помогу, — он потянул плащ-палатку. — Скорей, скорей, — торопил он Лизу и, прикрывая ее, перебежками двинулся вперед первым, показывая путь.

— Целься! — только взойдя на батарею, Лиза услышала знакомый голос Петровского. — Не отвлекайся, не дрейфь! — в опаленном кителе, багровый от жары и усталости, генерал стоял около головного орудия и сам подавал снаряды заряжающему. Сбитая с головы стальная каска валялась у колеса пушки. Светлые волосы казались серыми от пепла. Тут же лежал офицер в звании майора. Привалившись боком к пустым зарядным ящикам, он сжимал обеими руками живот.

— Коля, погоди, — обернувшись после очередного выстрела, прокричал ему Петровский, — погоди, может, кто из докторов появится.

— Я вот привел санитарку, товарищ генерал, — втянув Орлова на холм, доложил сержант.

— Отлично, Курбатов! — Петровский, увидев Лизу, удивился: — Елизавета Григорьевна, вы? Откуда? Разве вы не с командующим?

— Меня послали в 54-ю дивизию с приказом, а тут немцы прорвались, мы оказались отрезаны, — сбивчиво доложила она и тут же добавила поспешно: — Я, конечно, не санитарка, но готова, что прикажете…

— Вот у меня помощника поранило, — Петровский указал на майора, — надо бы перевязать. Да не отойти. Санитарных препаратов у нас тут в избытке, рук не хватает.

— Я готова, Алексей Александрович, — быстро согласилась Лиза.

— Спасибо, Елизавета Григорьевна, — Петровский слабо улыбнулся и распорядился: — Курбатов, покажи все.

— Слушаюсь, товарищ генерал. А ну, пригнись, — снова дернул он Лизу за руку вниз. Невдалеке разорвался снаряд. Лизу и сержанта осыпало землей и градом мелких камней. Оглушенная взрывной полной, она на мгновение ослепла. Рядом послышался стон:

— Все там, за ящиками! — прокричал ей в ухо Курбатов, а сам бросился к орудию. Наводчик Петровского лежал мертвым.

— Курбатов, на прямую наводку ставь! — перекрикивал грохот стрельбы Петровский.

— Есть, товарищ генерал, сейчас вмажем! А, ну, поди, поди, милок, поближе!

Кроме Курбатова у орудия оставался еще заряжающий, высокий, рябоватый парень с крепкими, мускулистыми руками.

Схватив санитарную сумку, Лиза раскрыла ее, рванула пакет с бинтами.

— Товарищ майор, обратилась она к помощнику Петровского, — позвольте я посмотрю…

— Давай, давай, двигайся! — покрикивал на заряжающего Курбатов. Раздался залп, серо-черный «тигр» остановился перед самым холмом, пламя жадно охватило броню, затянув белые кресты клубами густо-серого дыма.

— Готов, готов, молодчик! — радостно закричал Курбатов. Вскоре и второй вражеский танк неуклюже развернулся и замер, из-под правой гусеницы у него вырвалось яркое пламя. Третий полз вверх но склону.

— Не торопись, — приказал Курбатову Петровский, взглянув в прицел. — Подпусти поближе, целься медленно. Не то промахнешься.

— Да уж куда торопиться, — усмехнулся сержант, — к теще на блины когда еще попадем. И то еще, если живы останемся.

Где-то рядом послышался выстрел.

— Эх, спугнули, — с досадой махнул рукой Курбатов, но вдруг сообразил: — А кто ж там, товарищ генерал, никак наши? Там же бомба попала, вроде погибли все.

— Значит, не все, — Петровский отстранив Курбатова, сам наводил орудие. — То, что выстрелили, даже к лучшему, он на них отвлекся, нам башню подставил. — Так, так, еще поближе, — продолжал он с удивительным хладнокровием. — А теперь — пали! — приказал коротко, жестко.

Орудие выстрелило. Танк вспыхнул, как спичка.

— Справа, Алексей справа, — раненый майор приподнялся с земли и со стоном опустился. — Справа смотри.

— Товарищ майор, не шевелитесь, — прикрикнула на него Лиза, вы мне повязку сбиваете.

— Прости, сестричка, — тот едва заметно улыбнулся поголубевшим от боли губами.

— Вижу, Коля, — откликнулся Петровский и приказал: — Поворачивай орудие!

— Налегли! — крякнул Курбатов довольно.

Еще один немецкий танк был подбит на подступах к высоте. Сзади суматошно забили зенитки, небо покрылось белыми, пушистыми шариками разрывов. Несколько десятков «юнкерсов» шли в пике от солнца.

— Ложись! — прокричал, что было мочи, Петровский и, схватив Лизу, бросился с нею на землю.

Через мгновение оглушающее-пронзительно завыли бомбы. Раздался взрыв, другой, третий. Туча черной пыли окутала батарею, точнее то, что от нее осталось. А снизу уже слышался многоголосый крик:

— Хох! Хох! — Он приближался, нарастал. Вот уже — совсем близко.

Спрятавшись за щиток орудия, Лиза взглянула под холм — новая волна автоматчиков бежала на советские позиции, прячась за танками. Они строчили из автоматов, подбадривая себя криками.

— Уже двадцать первая атака, мать твою! — сердито процедил рядом с ней Курбатов. — Товарищ генерал, обернулся он к Петровскому, — как думаете, не устали они? Сколько же накопил там фриц силищи?

— Я так полагаю, что запасы у него большие, — ответил Петровский, отряхивая с кителя землю, — готовились серьезно и давно. А у нас войска обескровлены, от сплошной линии артиллерии остались только отдельные орудия, по краю оврага и по центру.

— Гляди, ползут, как у себя дома, — с презрением заметил Курбатов.

Действительно, танки переползали через окопы, которые еще недавно занимали раненый Орлов и его товарищи. Но теперь там все было мертво.

— Если мы не остановим их, — проговорил Петровский сурово, — они выйдут на наш запасной рубеж, который еще не готов к обороне, и разнесут его в щепки. А там им прямая дорога на Курск. И немцы прекрасно это знают, недаром жмут. Курбатов, посмотри, сколько у нас снарядов.

Наводчик бросился к ящикам, через мгновение сообщил разочарованно:

— Всего с десяток, товарищ генерал. На всю свору не хватит.

— Что ж, будем бить по вожакам, — решил Петровский и наклонился к прицелу. — Тащи сюда что есть, — приказал он Курбатову.

— Слушаюсь, — тот выдернул из груды пустых ящиков один, в котором еще остались снаряды, подхватив его, принес к орудию.

— Заряжай, — приказал Петровский.

Но вдруг наступила тишина. Надвигающиеся на высоту немецкие танки остановились, пехота залегла, а вражеские минометы, спрятанные в посевах ржи и утюжившие передний край, перенесли свой огонь куда-то в глубь русских позиций.

— Это что такое? — скрывая радостное волнение, спросил Курбатов. — Никак, наши подкатили?

Действительно, сзади, из-за растерзанных «тиграми» траншей вдруг послышались первые громовые залпы. Забили станковые пулеметы, отсекая вражескую пехоту от танков, заухали минометы, застучали противотанковые пушки. Навстречу вражеским машинам из-за рощицы выдвинулись «тридцатьчетверки» и стремительным потоком спускались с холмов на поле брани. В небе появились десятки «лагов» и «илов». Снизившись до бреющего полета, «лаги» расстреливали с воздуха немецких пехотинцев. Забыв об атаке укреплений, основная масса войск противника начала отходить.

— Ввели резерв, — констатировал генерал Петровский, глядя на происходящее.

— Ох, держись, фашист! — веселился Курбатов, пританцовывая на месте. — Живем, девица, рано помирать-то нам, как оказалось. — Он обнял Лизу за плечи и, почти задыхаясь от горячей радости, обуявшей его, покрутил в воздухе. — Наша возьмет! Побегут гады! Наша возьмет! Верно, товарищ генерал?

— Верно, — присев на деревянный чурбак, Петровский вытащил из горлышка фляги резиновую пробку и пил теплую воду. Потом вытер рукавом кителя пот с лица. — Сестричка, помоги, и я взглянуть хочу, — раненый майор, приподнявшись, смотрел на советскую атаку, разворачивающуюся внизу, в десятке шагов от него, на скате холма, дымился развороченный немецкий танк. — Я думаю, корпус Кравченко ввели, — произнес майор, обращаясь к Петровскому.

— Скорее всего, — согласился тот.

— Генерал Петровский, генерал Петровский здесь, живой? — послышался вдруг звонкий девчоночий голос, от которого у Лизы мурашки пробежали по телу, — у меня приказ командующего!

— Я генерал Петровский, — Алексей Александрович встал, — слушаю.

— Лейтенант Наталья Голицына, — отрапортовала девушка, — я вообще с Воронежского фронта, но оказалась в штабе у Константина Константиновича. Немцы начали наступать, так он меня назад не отпустил, а теперь вот к вам послал, у него все порученцы в бою, полевых командиров убитых заменяют.

— Я слушаю, лейтенант Наталья Голицына, — ответил Петровский, рассматривая ее с улыбкой, — что поручил передать мне командующий?

— Константин Константинович сказал, что вы можете оставить позиции и отойти в тыл. Он благодарит за службу. Хотел сам приехать, лично, но обстановка не позволяет. Как только все наладится, он обязательно познакомится лично с каждым, кто сражался на батарее, и еще, — девица запнулась, проглотив слюну, — командующий просил передать, что всем, и живым и мертвым — ордена Красного Знамени, без исключения. А вас, товарищ генерал, он представляет к Герою Советского Союза. Он так и сказал мне, передай Алексею Александровичу — к Герою. И добавил, если жив, конечно. А нет — так посмертно, — голос Натальи дрогнул.

Лиза смотрела на нее, не отводя глаз. Она не могла поверить, что нашла сестру. Столько искала, а нашла — кто бы мог подумать! — на разбитой батарее Петровского у поселка Обояни, на самом переднем крае! Слезы катились у нее по щекам. Она не могла выговорить ни слова от волнения.

— Что ж, спасибо тебе, лейтенант Наталья Голицына, — Петровский тепло пожал девушке руку, — за добрую весть. Но и для тебя у нас тут на батарее припасен подарочек, — он лукаво улыбнулся.

— Подарочек? — Наталья насторожилась, — какой подарочек, товарищ генерал?

— А ты посмотри сама, — он взял девушку за плечи и повернул лицом к Лизе. — Наверняка не чаяла, не гадала.

— Лиза! — Наталья ахнула, всплеснув руками, — Ты была здесь?

— Да, мы вот шесть танков подбили, — проговорила та, шмыгнув носом. — Вот я, сержант Курбатов, — она обернулась и вдруг улыбнулась сквозь слезы: — Курбатов спал около орудийного колеса и совсем не слышал ничего из того, что сообщила Наталья.

— Лиза! Лиза, наконец-то! — Наталья бросилась в объятия сестры, — Лиза, как же я тосковала!

— И я, милая моя, я думала, мы никогда не встретимся вновь!

— Вот и нашли друг друга, — заключил удовлетворенно Петровский и подтолкнул спящего Курбатова: — Вставай, кавалер ордена. Кто орудие потащит, не оставлять же его тут. Оно вполне пригодно для дальнейших боевых действий.

— Сейчас, сейчас, товарищ генерал, простите уж, вздремнул слегка, — тот быстро вскочил, протирая глаза, и, увидев Лизу с сестрой, пошутил: — Вот так фокус. Засыпал — была одна девица, а проснулся — две.

— Я напишу Катерине Алексеевне, что вы встретились, — добавил Петровский, обращаясь к Лизе. — Она теперь на Брянском направлении, но будет очень рада за вас, я уверен.

— Спасибо, Алексей Александрович, напишите, что я кланяюсь ей низко, низко, до земли, — ответила Лиза, и слезы снова навернулись у нее на глазах.

— А Катерина Алексеевна, кто будет-то? — деловито осведомился Курбатов, снимая орудие с крепежа. — Я слыхал, будто царица такая у нас была давно когда-то, ну, еще лет двести назад.

— Катерина Алексеевна — моя жена, — ответил Петровский и пошутил: — Ты, я погляжу, Курбатов, образованный, много знаешь. Дай помогу, а то ноги отдавишь, — он взялся за орудие с другой стороны.

— Так четыре класса сельской школы, — ответил сержант не без гордости. — Больше всех моих братьев закончил, благо, что младшенький. А всего нас восемь было. Так троих на Первой мировой угрохало, троих в Гражданскую порубали, вдвоем остались мы — я да брат мой, на шесть годов меня старше. Так он — инвалид, на одной ноге прыгает, вторая — протез. На войну не взяли, в Свердловске на танковом заводе вкалывает.

— Да, щедра наша Россия-матушка, — заметил Петровский, оглядывая поле боя. — Вот помнится, я в академии читал, как писатель наш Лев Толстой рассуждал о том, что никогда не понять, черной кости — белую, и наоборот, что страшно далеки друг от друга, простой человек и тот, кто при власти находится. А вот поняли же мы друг друга на этой батарее, как скажешь, Курбатов? — он хлопнул сержанта по плечу. — Согласен со мной?

— Как не согласиться, товарищ генерал? Я, по правде сказать, писателей не шибко знаю, но когда припрет, кого хошь поймешь. Я уж, честно признаться, готовился на этой высотке с жизнью проститься. Но ведь выстояли же…

— Выстояли, Курбатов, спасибо тебе, — Петровский обнял смущенного сержанта. — И тебе, — он прижал к сердцу заряжающего. — Всем спасибо.

— Товарищ генерал, живы, вот радость! — к батарее подкатила видавшая виды запыленная полуторка, с нее спрыгнул хорошо знакомый Лизе адъютант Петровского, Зеленин, голова у него была забинтована, пятна крови проступали сквозь марлю. — Я уж все вокруг облазил, где вы, что? И вы, товарищ майор, — он бросил взгляд на помощника генерала, — тут со мной доктора, — он указал на санитаров, спустившихся из полуторки следом, — всех раненых сейчас заберут, и — в госпиталь. А вас, товарищ генерал, Константин Константинович к себе требует. Немец по нашему направлению отступил, заглох на время, так он лично желает ордена вручить.

— Что ж, собирайся, солдат, — обернулся Петровский к Курбатову, — прокатят нас на машине. Все лучше, чем пешком ходить.

— И вас, девица, разыскивают, — добавил Зеленин, обращаясь к Наталье, — генерал Ватутин о вас волнуется, как бы чего не случилось, и обратно в свое расположение затребовал.

Ближе к вечеру сражение стало затихать. Когда сумерки сгустились, из темноты ветер доносил далекий скрежет танковых гусениц, перестук пулеметов, едва различимую перекличку голосов. В небе под звездами проносились самолеты, то советские с красными звездами на бортах, то немецкие — с черными крестами. На горизонте навстречу друг другу полыхали лучи прожекторов. Несколько секунд они крест накрест пересекали небо, потом внезапно исчезли. Иногда на отдельных участках фронта вспыхивала ожесточенная перестрелка, точно перепалка, но быстро смолкала. Обе стороны были измотаны и готовились к следующему дню.

Орлова и майора Волосюка, помощника Петровского, доставили в госпиталь. Осмотрев Алексея, доктор и ломаного гроша не дал за его жизнь, так покалечило его у Обояни, к тому же сказывалась большая потеря крови. Но Лешка удивил всех — он боролся за жизнь и выстоял, точно в бою. Лиза рвалась навестить его в госпитале, но ее не пускали.

Едва рассвело, 8 июля Манштейн нанес новый удар по Воронежскому фронту, и войскам Рокоссовского пришлось вступить в дело, чтобы заставить немецкого военачальника распылить силы. Однако натиск Манштейна не ослабевал, в бой были введены все танковые соединения, имевшиеся у немцев в наличии, они стремились расширить и закрепить удачный для них прорыв к Курску.

Одиннадцатого июля 1943 года армады «тигров» подползли к селению Прохоровка — Манштейн решил железным кулаком пробить себе дорогу в западном и южном направлениях. Силы танковой армии генерала Рыбалко, противостоящей великолепно вооруженным дивизиям СС «Мертвая голова» и «Викинг», остававшимся до поры до времени в резерве, были уже исчерпаны. Рокоссовский и прибывший к месту сражения маршал Жуков запросили Сталина о возможности введения в бой танковых соединений резервного Степного фронта. Это не входило в планы ставки, но ничего иного не оставалось. «Тридцатьчетверки» Степного ускоренным маршем подошли к Прохоровке, захваченной эсэсовцами, 11 июля к вечеру. Танковое сражение длилось всю ночь и на другой день 12 июля достигло апогея.

Над полем боя, ни на мгновение не прекращаясь, кипели воздушные схватки — «миги» и «лаги» вели воздушные бои с «мессершмиттами» и «юнкерсами». Густой дым тяжелыми волнами заволок сияющую на солнце степь. Танки горели, черное чадное пламя поднималось высоко. Когда к вечеру немецкая армада откатилась, так и не сумев прорваться дальше Прохоровки, поле боя представляло собой ужасное зрелище — на склонах холмов и на равнинах между холмами догорали сотни танков, немецких и советских, нередко перевернутые после столкновений, вздыбившиеся друг над другом в последней смертельной схватке.

Протирая пилоткой новенький орден Красного Знамени сержант Курбатов присел у своего орудия, покореженного от столкновения с «пантерой». Он отказался уйти в тыл и попросил, чтобы его снова направили на передовую. Совсем не устал солдат. «Как устанешь, товарищ маршал, когда такая махина прет? Тута уж не до отдыха. Потом отдохнем, коли живы будем». Невдалеке в окопе — три бойца-пехотинца. Один — мертвый, до сих пор сжимает в руке так и не брошенную в противника противотанковую гранату. Двое других, наспех перевязанные, в замаранных кровью бинтах, сидят на месте, о том, чтоб отправиться в госпиталь, даже и не думают. Понимают, как и Курбатов — не все кончено еще.

Только к пятнадцатому июля, отчаявшись пробиться к Курску, Манштейн отошел по всему фронту, а введенные советской ставкой резервы развили успех, начав наступление. За три дня немецкий фронт был прорван на протяжении сорока километров. Части Красной армии двинулись вперед, освобождая оккупированные территории. Воспользовавшись передышкой, Лиза отпросилась навестить Орлова. Но в госпитале ее ждало разочарование — накануне его отправили в тыл, куда — врач только пожала плечами: может, в Свердловск или в Уфу.

Расстроенная, Лиза вернулась в штаб Рокоссовского.

— А вам тут письмо пришло, Елизавета Григорьевна, — подскочил Зеленин с конвертом. — Командующий уже в курсе. Просит к себе. Оказалось, с Лубянки неожиданно пришел запрос откомандировать Лизу в Москву.

Узнав об этом, Лиза испугалась. Она была уверена, что там снова начнут копаться в ее таллиннском деле, и не исключено — «накопают», чего и в помине не было. Но приказ — есть приказ. Простившись с сослуживцами и с сестрой Натальей, с которой, едва встретившись, снова приходилось расставаться. Лиза уехала.

Москва встретила ее приветливо. Ночью прошел дождь, но теперь солнце ласково согревало город, играя бликами в лужах. Молодая листва на деревьях сверкала, умытая. Воздух был свежим, легким. Теперь Москва разительно отличалась от того мрачного, окутанного пеленой мелкого сырого снега, города, каким Лиза запомнила его в феврале сорок второго года. Словно не год прошел, а лет с десять, не меньше. Но удивительное для Лизы лишь начиналось. Едва она вышла из здания вокзала, к ней подскочил сержант, по форме и нашивкам она сразу определила — НКВД, с Лубянки.

— Лейтенант Голицына? — спросил он как-то настораживающе дружелюбно.

— Да, я и есть, — ответила Лиза в растерянности.

— Я — Антонов, не помните меня? — он широко, по-доброму улыбнулся. — Я вам с Катериной Алексеевной в Сталинграде кино показывал…

— Антонов?! — Лиза ахнула. Она, и вправду, не признала его, забылось как-то лицо.

— Ладно, богатым буду, когда-нибудь после победы, — он рассмеялся, нисколько не обидевшись. — Давайте чемоданчик, — взял у Лизы багаж. — Катерина Алексеевна приказала вас встретить. Она сейчас у товарища Сталина, но скоро приедет. Прошу в машину, — он указал на черный «ЗиЛ», дожидавшийся у тротуара. — Пока Симаков вас примет.

— Николай Петрович? — только и смогла вымолвить Лиза, хотя понимала, что выглядит глупо.

— Он самый, — Антонов проводил ее до автомобиля, отдал водителю багаж, распахнув дверцу, предложил занять заднее сидение. Сам же сел рядом с шофером. — В контору, — приказал он коротко, а потом, повернувшись к Лизе, спросил: — Как вам Москва, Елизавета Григорьевна? Изменилась, верно? — она только кивнула в ответ. Действительно, не так уж много времени прошло с тех пор, как она в последний раз была в столице. А кажется — очень давно. Казалось, что город живет совершенно мирной жизнью. Ни регулировщиков, ни надолбов, ни противотанковых «ежей» на улицах, которые запомнились Лизе зимой сорок второго. Даже светомаскировки — и той нет. Как-то странно было видеть спокойно идущих по тротуарам прохожих, среди которых людей в военной форме было немного, светофор, вспыхнувший красным светом перед машиной. Лиза чувствовала какое-то непонятное несоответствие между размеренностью жизни в большом городе и своим собственным душевным состоянием, состоянием человека, только что приехавшим с фронта. Однако вскоре война напомнила о себе. Как оказалось, она вовсе не исчезла, просто притаилась и заявляла о себе сурово. Лишь только въехали на площадь Дзержинского, сразу в глаза бросился угловой дом, разрушенный прямым попаданием бомбы. В самом начале войны его в целях маскировки раскрасили под лужайку, и теперь желтые и зеленые полосы, смытые дождями, смотрелись жалко на обломках стен.

— Ночью бомбили, — проговорил Антонов, заметив, как изменилось лицо Лизы. — Прорвался стервец. Наши зенитчики взяли его в клещи, но он все равно весь запас сбросил и сам ушел, подлюга. На Театральном проезде и на Большой Ржевской тоже в два дома ударил. Даже погибшие есть, расслабился народ, как-то забываться стал сорок первый, когда здесь, на площади Дзержинского, перед самым зданием НКВД траншеи рыли. Немец тогда к Волоколамску рвался. Находились и такие, кто уж дни считал, сколько нам еще осталось. А Катерина Алексеевна как ни в чем не бывало садовников вызвала и спрашивает, а почему, мол, дорогие товарищи, вы не готовите клумбы перед зданием к весне. У них руки дрожат от страха, а она заставила их тюльпаны сажать, как и положено в октябре-ноябре. Казалось, кому нужна такая затея? Однако ж подействовало, успокоились многие, поверили, что город сдан не будет. Даже Лаврентий Павлович спустился посмотреть, что тут делается. Потом еще сомневался, уезжать ли ему в Куйбышев. Но все равно уехал. А тюльпаны весной цвели бурно, и в сорок втором, и нынче, в сорок третьем. Вот и приехали, — машина затормозила. Антонов, выскочив первым, распахнул перед Лизой дверцу:

— Прошу, товарищ лейтенант.

В здание НКВД на Лубянке, бывшее страховое общество, Лиза попала в первый раз. Оно сразу как-то напугало ее. Затаив дыхание, она шла за Антоновым, который вел ее к подъезду. Внизу у дежурного их встретил Симаков. Он заметно осунулся, лицо посерело от бессонных ночей, под глазами — черные круги усталости. Но был уже не майор — подполковник. Лизу встретил приветливо.

— Здравствуйте, здравствуйте, Елизавета Григорьевна, не чаяли уж свидеться, я думаю, — взяв Лизу под локоть, он проводил ее к лифту. Антонов с чемоданом Лизы шел сзади.

— Очень рада нашей встрече, Николай Петрович, — ответила Лиза настороженно и вдруг подумала: «Может быть, им стало известно, что в Таллинне я общалась с Крестеном более дозволенного? И теперь у них будут все основания снова обвинить меня в измене? Тогда — расстрел, — мелькнуло обреченно, — ничего другого».

— Я вижу, вы волнуетесь, — Симаков заметил ее состояние. — Должен вам заметить, совершенно зря. Прошу, входите, — он распахнул перед Лизой дверь своего кабинета. — Присаживайтесь, — он указал на стул перед рабочим столом. — Антонов, — обратился он к сержанту, — ты организуй нам чайку, а то человек с поезда, и посмотри, может, какие баранки найдутся, пряники. У Катерины Алексеевны всегда что-нибудь имеется про запас.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, будет сделано, — Антонов поставил Лизин чемодан перед дверью и, щелкнув каблуками, вышел.

— Вы зря волнуетесь, — повторил Симаков, усаживаясь за стол, — у нас с Катериной Алексеевной для вас важное и приятное известие припасено. Ничуть не менее значимое, чем ваша встреча с сестрой. Знаю, что нашли Наташу. Поздравляю вас, очень рад, что обе живы. Знаете, Елизавета Григорьевна, — Симаков наклонился к Лизе и понизил голос, — это очень хорошо, что вы под Сталинградом с товарищем Белозерцевой лично встретились. Вы меня простите, когда мы с вами прощались в Москве в феврале сорок второго, я не мог вам назвать ее имени, не был уполномочен. Благодарил только, что вспомнила вас да и меня послушала, не дала совершиться несправедливости. А уж когда вы с ней познакомились, она к вам еще больше расположилась. По приезде в Москву сразу меня вызвала: «Прав ты был, Николай Петрович, — говорит. — Не зря на тебя положилась». А я сразу ей — про орденок, которого вас лишили незаслуженно. Катерина Алексеевна как узнала, — сразу взяла быка за рога, точнее, все наши органы, от которых зависит решение. Она это умеет. И вот — пожалуйста, — он открыл ящик стола, достал оттуда бархатную коробочку, потом встал, одернув гимнастерку, подошел к Лизе.

Она тоже встала, почти не дыша от охватившего ее волнения.

— Мне выпала честь, Елизавета Григорьевна, как вашему непосредственному начальнику, руководителю операции, во-первых, принести извинения от руководства нашей службы за незаслуженные обвинения, которым вы подверглись со стороны наших недобросовестных сотрудников. Победа под Сталинградом доказала, что ваша работа в тылу врага, которая подготовила базу для последующего внедрения наших агентов, сорвавших и спутавших все планы противника, была чрезвычайно важна. Она просто не имела цены. Тем более если учесть, что все происходило в тяжелом для нас сорок первом году, когда мало кто верил в наш успех. Такая работа должна быть вознаграждена. Я говорил это в сорок втором, подтверждаю и сейчас. Я вижу, — он взглянул на Лизу, — у вас уже есть один орден. За обаянскую высоту, насколько я знаю, вот возьмите второй, — он протянул Лизе коробочку, — вы заслужили его раньше, а получаете позже. Но лучше поздно, чем никогда, как говорится. Указом Президиума Верховного Совета СССР, — Симаков произнес торжественно — за самоотверженную работу в тылу врага в период с сентября 1941 по декабрь 1941 года и проявленные при этом мужество и стойкость вы, товарищ Голицына, награждаетесь орденом Красной Звезды, и мне доверено вручить вам эту награду. Вы заслужили ее в памятное, тяжелое для нас время, — повторил Симаков взволнованно, — когда мужество, стойкость, которые вам присущи, стоили в сто, в тысячу крат дороже, чем теперь. Поздравляю.

— Служу Советскому Союзу! — ответила Лиза, голос ее дрожал, и получилось как-то скомканно. На глаза навернулись слезы.

Симаков взял ее руку и долго сжимал ее. В дверь постучали.

— Войдите, — разрешил Симаков, отходя к столу.

— Разрешите, чай, — на пороге появился Антонов с широким, круглым подносом. Его появление, какое-то будничное, сразу разрушило торжественность момента.

— Чай — это очень хорошо, очень кстати, — за спиной Антонова послышался женский голос, и Симаков, а за ним и Лиза сразу вскочили с мест.

— Я вижу, официальная часть закончена, — Катерина Алексеевна вошла в кабинет.

Она была в форме НКВД, с эмблемой «Щит и меч» на рукаве, на плечах — полковничьи погоны. Светлые волосы собраны в тугой узел на затылке, на груди — два ордена Ленина. Увидев ее, Лиза опешила. Она почему-то не ожидала, что Катерина Алексеевна имеет столь высокое звание и что она может иметь высокие награды. Хотя из всего, что Лиза услышала о Белозерцевой из ее собственных уст однажды ночью после Сталинградской битвы, можно было сделать подобный вывод.

«Да, очень странный получается день», — мелькнуло у Лизы в голове. Действительно, неожиданности сыпались на нее безостановочно. Она сжимала в руке коробочку со злосчастным орденом, с которого начались ее испытания больше года назад.

— Что вы стоите? — усмехнулась Белозерцева, проходя к столу. — Садитесь, товарищи, садитесь. Чай остынет. Как добралась, Лиза? — спросила она Голицыну, усаживаясь напротив. Ее синие, проницательные глаза смотрели на Лизу ободряюще, — Антонов встретил, не опоздал? — она оглянулась на сержанта. — За ним водится в последнее время.

— Обижаете, Катерина Алексеевна, — протянул тот, разливая чай. — Может, как-то и задержался, но всего разок, не больше.

— Он приехал вовремя, — поддержала сержанта Лиза. — Я даже не ожидала, что меня будут встречать. А доехала хорошо. Только как-то непривычно тихо кругом…

— Да уж, после фронта тишина давит, — согласилась Белозерцева и, забрав у Антонова подстаканники с чаем, сама поставила их на стол. — Иди, свободен, — отпустила она сержанта. — Жди меня в машине.

— Есть! — тот отдал честь и удалился.

— Алексей Александрович написал мне, как вы встретились с Наташей у него на батарее у Обаяни, — проговорила Белозерцева, глядя на Лизу. — Помнишь, как ты убивалась в Колочовке, а тебе сказала тогда, погоди, на войне всякое бывает. Может, и жива твоя сестра. Так и вышло. Наташа с госпиталем ушла к Сталинграду, а потом к Ватутину примкнула, к его частям, сначала санитаркой, потом переводчицей. Вот с ним и дошла до Орла и Белгорода. Ты с ней хоть успела попрощаться перед отъездом?

— Нет, свидеться не довелось, но я ей письмо чиркнула. Надеюсь, что вернусь скоро, — она выжидательно посмотрела на Белозерцеву.

— Вернешься, даст Бог, — ответила та серьезно. — Но вот скоро — это я сомневаюсь, Елизавета Григорьевна.

— Почему? — сердце Лизы замерло, она сразу подумала о худшем. — Меня все-таки арестуют?

— Ну почему «арестуют»? — Белозерцева с осуждением покачала головой. — Какая ты напуганная. Нет, Лиза, я вызвала тебя, чтобы продолжить наше дело. Теперь наше общее дело, видишь, — она щелкнула пальцами по нашивкам. — Все-таки зазвал меня Лаврентий Павлович обратно, в органы. Некому, говорит, твое детище, партизанскую задумку, с толком двигать, зашивается Симаков один. А дела предстоят серьезные. Вот и пригласила я тебя, Елизавета Григорьевна в помощницы, и себе, и Николаю Петровичу, — она посмотрела на Симакова, тот кивнул.

— А что делать надо? — спросила Лиза, нервно проглотив слюну.

— Пока учиться, — улыбнулась Белозерцева. — Я тебе говорила, что еще до войны, перед самым ее началом мы создали на территории Белоруссии и Украины законспирированные базы, на которых впоследствии сформировались из верным нам людей подпольные группы. Некоторые превратились теперь в весьма разветвленные организации. Одна такая группа работает у нас в Минске. Очень хорошо работает, к слову. Руководит ею профессор Минского университета Никольский. Они ведут пропагандистскую работу, передают сведения о передвижении войск, контролируют железнодорожные узлы. На базе этой группы мы задумали провести крупную диверсию в тылу противника, которая деморализует немцев, посеет панику. Ну хотя бы среди частей, расположенных в Белоруссии, это уже немало.

Для выполнения этой задачи, к заброске в Белоруссию готовится отряд. Я сама отправлюсь с ними, так как считаю необходимым руководить операцией на месте. Но мне в помощницы нужна женщина европейского склада, с хорошими манерами, владеющая немецким языком. Я остановила свой выбор на тебе, Лиза. У тебя есть опыт, все необходимые данные. Скажу прямо, требуется женщина для осуществления связи между мной и Никольским. Сейчас на оккупированных территориях мужчин мало, только старики, бабы да дети малые. Потому каждого мужчину, только появись он, гестапо сразу берет на заметку, не партизан ли? А гестапо уж если схватит кого зубами — не отпустит, сама знаешь. К тому же ты уже привычна к конспирации, этому тебя учить не надо.

— А чему тогда? — спросила Лиза.

— Прыжкам с парашютом, — ответила Белозерцева серьезно. — Нас выбросят с самолета, ночью. Так что тренировка необходима, чтоб не бояться да и не сломать чего-нибудь сходу, это было бы очень некстати. Как, согласна, Лиза? — Катерина Алексеевна сделала паузу, ожидая ответа.

— Я так понимаю, это приказ, — произнесла Лиза не очень уверенно.

— Нет, не приказ, — ответила Белозерцева коротко и пояснила: — Если ты откажешься, я отпущу тебя к Рокоссовскому и буду искать другую кандидатуру. Хотя признаюсь, это будет непросто. В Минске стоят власовские части, среди них немало наших бывших белоэмигрантов или их сынков. Так что твое дворянское происхождение и фамилия, которую мы даже менять не станем, была бы очень кстати. Меня они легко могут расшифровать. Я под легендой буду действовать. Да и возраст для молодых офицеров у меня уже неподходящий, как ни жаль, — она усмехнулась. — С первого взгляда еще сойду за молодую, а со второго-то — вряд ли. Как считаешь, Николай Петрович? — она лукаво взглянула на Симакова.

— Ерунду ты говоришь, Катерина Алексеевна, — смутился тот, — таких, как ты, поискать.

— Это здесь в Москве я хороша, потому что начальник, — Белозерцева покачала головой. — А вот двадцатилетний лейтенант или обер-лейтенант в Минске вряд ли за мной увиваться будет. Только если много выпьет в казино. Одним словом, рисковать — нет нужды. Все должно быть жестко и наверняка. Без поблажек. К тому же мне необходима определенная свобода действий, я не могу тратить время на то, чтобы прогуливаться с офицерами по городу. На мне — слишком много связей и ответственности. Вот для того и хочу взять Лизу. Ты мне так и не ответила, — она снова взглянула девушке в лицо. — Если не по приказу, то как?

— Я согласна, Катерина Алексеевна, — ответила та. — Конечно, я согласна. Вы столько сделали для меня! Но как же вы с ранением? — спросила она осторожно.

— В смысле, с головой? Ты не волнуйся, здесь никакой тайны нет, во всяком случае для Николая Петровича.— Белозерцева кивнула на Симакова. — Кому ж еще знать, как не ему. С головой моей случится может все, что угодно, — продолжила она со скрытой иронией. — Правда, в последние полгода она меня не беспокоит, но это еще ни о чем не говорит. Рецидив может повториться в любое время. Врачи, конечно, категорически против того, чтобы я летела в тыл к немцам. Прыгать с парашютом, хоть я и не новичок, все равно опасно. Во всяком случае, с моей болезнью: пуля может сдвинуться от удара о землю. Если б не война, если б было время на подготовку, если б она, война эта, давала нам время неспешно все устроить, — Катерина Алексеевна вздохнула. — Конечно, я бы не стала рисковать жизнью, подобрала бы людей, ввела бы их в курс дела, передала бы связи. Но в том-то и дело, у нас не только времени, людей толковых нет, точнее, очень мало их, и каждый — на вес золота.

В сорок первом под Волоколамском у Рокоссовского в дивизии НКВД из моих бывших подчиненных каждый третий голову сложил. Не думали тогда, что придется еще хитроумные операции с большим количеством людей устраивать. Одна мысль была — лишь бы выстоять, любой ценой, только бы не пустить врага к Москве. Шутка ли, у нас на Лубянке высадился немецкий десант в конце сентября. Прямо по окнам палить стали. Так кто был в наличии в здании — все в бой. А скольких прямо из этих кабинетов в траншеи и окопы отправили? Не десятки, сотни, сотни. И мало кто вернулся назад. А чтоб новых сотрудников подготовить — надо время. А его тоже нет.

Скоро двинутся наши войсковые соединения на Украину и Белоруссию, а там, особенно на Украине, все сложно: много повстанцев, предателей, так что необходимо заранее подготовить почву для вступления наших армий, чтобы в спину не били, чтоб каждый, кто а немецкую сторону глядел, был взят на карандаш и наказан соответствующим образом. Для этого надо организовать работу среди подпольщиков, сориентировать их, дать данные. При этом никто не отменял их непосредственных задач — устройство диверсий.

Вот мы с тобой, Лиза, отправимся под Минск. Туда, по данным Никольского, в октябре намеревается с проверкой своих частей прибыть крупный нацистский деятель, возможно, сам рейхсфюрер СС Гиммлер. Надо бы его встретить «торжественно», — Белозерцева рассмеялась, — чтобы больше не захотелось рейхсфюреру в Белоруссию вообще приезжать. А для этого группе Никольского требуется подкрепление из опытных оперативников, нужны боеприпасы, новые, более эффективные разработки во взрывном деле, чтоб обучили их знающие люди. Не будем же мы рейхсфюрера взрывать на бочке пороха, как при царе Горохе. Не та фигура, требует «уважения». Чтоб быстро, не сильно, но насмерть. А не получится — так и кем-нибудь из приспешников его удовлетворимся.

Твоя задача, Лиза, — продолжила она, — будет состоять в том, чтобы кроме всего прочего поддерживать связь с нашим разведчиком Колей Кузнецовым. Он недавно прибыл в Минск из Ровно и действует под легендой обер-лейтенанта Пауля Зиберта. Он очень тщательно законспирирован, пользуется у немцев доверием, что, как ты понимаешь, далось нам нелегко. Работать с ним надо не просто аккуратно, а ювелирно точно. Малейшее подозрение, неряшливость — и провал неминуем, гестапо не дремлет. Наблюдает за всеми и днем, и ночью, и это не преувеличение.

Очень еще важно, — Белозерцева наклонилась к Лизе, — нащупать сомневающихся во власовских частях. Не все пошли служить гитлеровцам по доброй воле. Многих гложет совесть, когда они видят сожженные деревни, разрушенные города на своей бывшей Родине. Многих ужасает необходимость участвовать в расстрелах мирных граждан. Их надо выявить и привлечь на нашу сторону. Война рано или поздно закончится. Теперь, в союзе с американцами и англичанами, мы все-таки переломим немцам хребет, нам очень скоро потребуется новая агентура. Те люди, которые уйдут с гитлеровцам на Запад и обоснуются там. Те, которые и дальше станут работать на нас и поставлять необходимые данные. Нам нужны новые Скоблины, Блюмкины, Кривицкие. Прежних, ты сама знаешь, уничтожили бывшие безголовые наши руководители, новых выпестовать непросто. Уже сейчас надо подбирать кадры, которые обеспечат нашу устойчивость на невидимом фронте после того, как война кончится и бывшие союзники, да, да, — ответила она на удивленный взгляд Лизы, — наши бывшие союзники вполне могут сделаться новыми, весьма серьезными противниками. Так что работы — непочатый край. Людей нет, как я сказала, пока. Но опускать руки нельзя. Начнем сами, а там видно будет. Найдутся помощники, — она пристукнула ладонью по столу. — Что же до головы моей, если она меня все-таки подведет, заменишь меня, Елизавета Григорьевна.

— Я?! — Лиза вздрогнула.

— Ты, — подтвердила невозмутимо Белозерцева, — кто же еще? Там, за линией фронта Николая Петровича, — она кивнула на Симакова, — ни кого иного, кто будет посвящен во все детали, не будет. Их и здесь-то немного. Чекистская работа, Елизавета Григорьевна, не то что не сахар — деготь сущий. И одна из главных сложностей для нас — сохранение информации. Информация — это все. Не дай бог, узнает кто лишний, считай, сгорело дело. Даже если не разболтает, даже если свой человек, все равно — таковы правила, операцию — на помойку. Придумывай новую. Все держи в голове, никаких записей, никаких даже отрывочных пометок. Кроме Николая Петровича и нашего шефа, генерал-лейтенанта Кондратьева, никому не известны планы, в которые я собираюсь тебя посвятить, Лиза. Я не хочу, чтобы, оказавшись со мной за линией фронта, ты действовала вслепую. В первую очередь потому, что тебе придется работать с Кузнецовым. В Ровно ему помогала капитан госбезопасности Вера Тоболевич, очень толковая сотрудница. Но гестапо внедрило в подполье своих агентов, и начались провалы. Веру арестовали и расстреляли. Коле же пришлось срочно переехать в Минск, сменив легенду. Ты тоже должна понимать, что наша деятельность настолько опасна, что она может обернуться пострашнее, чем на фронте.

Тебе пришлось столкнуться с некоторыми неприятностями в Таллинне. Но тогда немцы наступали, и еще могли позволить себе некоторую невнимательность и даже равнодушие. Теперь они обозлены. К тому же в Берлине, по имеющимся у нас данным, над армейской разведкой Канариса все большее влияние приобретает эсэсовская разведка, а это совсем другое устройство деятельности, и по методам, и по формам. У них всегда под рукой и гестапо, и тюрьмы, и карательные батальоны, и множество всевозможных способов развязать захваченному партизану язык — от психотропных инъекций и провокационных подстав до откровенно садистских пыток с очень гнусными подробностями физиологического характера.

Готовиться надо к любому повороту событий. Но ничего не бояться, даже в голове не держать трусливой мысли, иначе — провал неизбежен. Постепенно я буду вводить тебя в курс дела, — заключила Белозерцева, вставая из-за стола. — На тот случай, если голова моя все-таки не выдержит за линией фронта, — она криво улыбнулась. — А сейчас меня ждут в агитпропе, надо ехать, — она взглянула на часы, — да, пора.

Ты, Елизавета Григорьевна, — обратилась она к Голицыной, — снова поступаешь в распоряжение подполковника Симакова. Он отвезет тебя в подготовительный лагерь, там все уже предупреждены и ждут. Будешь готовиться с группой. Главная задача для тебя — это прыжки с парашютом, как я говорила. Никаких осложнений при приземлении нам не нужно. С тобой будет заниматься очень опытный инструктор. Николай Петрович тебя с ним познакомит. Предварительно на подготовку — полтора месяца, потом — в путь. О Наташе не беспокойся, — добавила она, опережая вопрос Лизы. — Ей сообщат, что ты временно работаешь в Москве, у меня, в управлении по агитации и пропаганде в армии. Если захочешь, можешь написать ей письмо, но без обратного адреса. Адрес потом поставят, какой нужно, чтоб не светить твое положение. Перед отлетом в тыл напишешь несколько писем, с обязательным упоминанием моего имени. Графологи будут корректировать их в соответствии с ответами твоей сестры, если они придут, и отсылать ей вместо тебя. Так она будет думать, что ты в Москве, и волноваться не станет. К тому же для шпионов, которых у нас тоже немало, и поймать их не так-то просто, — не исключено, что они сидят и при штабах, это будет дезинформацией. Они будут считать, что ты работаешь у меня, мы обе находимся в Москве, а на самом деле — очень далеко.

Все поняла? — она посмотрела на Лизу. Та кивнула. — Тогда действуйте, Николай Петрович. Я сейчас в агитпроп, потом в «Известия» к Ефимову, а вечером — на совещание к Лаврентию. Это надолго. Так что жди меня не раньше полуночи, Николай Петрович, — она улыбнулась, направляясь к двери. — Доложишь, как устроилась Елизавета Григорьевна. Скоро увидимся, Лиза, — сказала на прощание Голицыной. И вышла.

Симаков и Лиза вскочили со своих мест, одернув гимнастерки. Дверь хлопнула. Мгновение царила тишина. Потом подполковник снова опустился на стул и, потирая покрасневшие от бессонных ночей глаза, сказал:

— Что ж, за дело, так за дело, Елизавета Григорьевна. Поехали, покажу, где жить будешь.

Спустившись во двор, они сели в подготовленную заранее машину. Быстро оглянувшись вокруг, Лиза вдруг вспомнила, как Катерина Алексеевна рассказывала, как в этом дворе по приказу Ежова расстреливали многих офицеров, служивших на Лубянке при Дзержинском, в том числе и самых близких соратников Феликса, как Алексея Петровского и нынешнего главу разведки, Кондратьева. Сердце сжалось, но Симаков отвлек ее от невеселых мыслей:

— Лиза, — он потянул ее за руку, — садись, садись, там ждут уже. Группа давно занимается. Тебе придется догонять.

Тренировочный лагерь НКВД, куда они приехали спустя час, находился недалеко от Одинцово, на берегу живописного озера. Симаков представил Лизу начальнику лагеря, который только слегка кивнул. Как говорила Белозерцева, он был предупрежден заранее. Затем подвел к Лизе инструктора по прыжкам, невысокого коренастого мужчину в летном комбинезоне.

— Подполковник Ермолов, — представил он коротко, — очень искусный парашютист, имеет огромный опыт. Вообще, он не занимается с агентами, только осуществляет общее руководство. Но Катерина Алексеевна просила, чтоб с тобой занялся лично.

— Егор Васильевич, — Ермолов протянул Лизе руку, — будем знакомы. — И сразу уточнил: — Ни разу не прыгали? — Лиза отрицательно покачала головой. — Это плохо, — вздохнул Ермолов, — ладно, научим. Не в первый раз. Только чур, слушаться меня. И без капризов. Что ни скажу — терпеть. Уговор?

— Уговор, — подтвердила Лиза.

— Она не из капризных, знаю ее давно, — отрекомендовал свою протеже Симаков. — Очень старательная сотрудница. Сам убедишься.

— Посмотрим, — Ермолов усмехнулся, — хорошо бы так.

— Имей в виду, все на контроле в самом верху, — предупредил его Симаков, поправляя фуражку. — Так что долго не раскачивайся. Чтоб за полтора месяца боец был готов к выброске.

— Все понятно, Николай Петрович, мог бы и не предупреждать, — Ермолов слегка нахмурился. — Разве когда подводил тебя? Сказано — сделаем, комар носа не подточит. Ты же знаешь, у меня и крокодил с парашютом прыгает, коли надо будет. Не то что ответственный сотрудник, — он покосился на Лизу, и в его словах она уловила легкую иронию.

— Ладно, шутки — шутками, — сердито одернул его Симаков, — а мне надо возвращаться в Москву. Оставляю Елизавету Григорьевну тебе, Егор Васильевич, — занимайтесь. — Завтра-послезавтра приеду, навещу. А уж когда Катерина Алексеевна пожалует, то мне пока неизвестно.

— Не волнуйся, Николай Петрович, все будет путем, — успокоил его Ермолов.

— До свидания, Елизавета Григорьевна, желаю успеха, — Симаков пожал Лизе руку и направился к машине.

Проводив его, Ермолов вернулся к новой подопечной:

— Сыты? — спросил он серьезно, отбросив всяческую иронию. — Обед уж пропустили, а ужин только в восемь. Могу попросить в столовой, чтоб организовали вам чайку.

— Спасибо, подожду до ужина, — отказалась Лиза, она от волнения совсем не чувствовала голода, хотя с раннего утра ничего не ела.

— Тогда — в класс, — решил Ермолов. — Сначала немного теории. Потом — на ужин и покажу, где будете жить. А завтра — прыгать.

— Как, прямо завтра? — Лиза не на шутку испугалась. — Так сразу?

— А как же, милочка? — усмехнулся Ермолов. — Сами слышали, времени у нас в обрез, начальство требует. Но не волнуйтесь, сначала прыгать будете не с самолета, конечно, только с вышки. Пошли.

День пролетел незаметно. Когда стемнело, Ермолов отвел Лизу в столовую, никому не представлял, усадил за стол напротив себя, спиной к большинству присутствующих. Официантка принесла две порции котлет с кашей и компот.

— Ешьте, ешьте, — успокаивающе произнес Ермолов, видимо, заметив, что Лиза нервничает. — На вас никто не смотрит. Здесь такие правила. С некоторыми из тех, кто сейчас присутствует в столовой, вы полетите на задание, с некоторыми не встретитесь уже никогда, но вы ничего не должны знать о них. Желательно даже не видеть лиц. Потому все сидят по одному и спиной друг к другу. Своих спутников узнаете в день вылета. Приказ доставят из Москвы секретной почтой, и только начальник будет знать, кто там указан. Он и вызовет к себе, кого нужно. Но накануне предупредят, мол, будьте готовы, завтра можете понадобиться.

— Я понимаю, все понимаю, Егор Васильевич, — ответила Лиза. — Только как-то не могу привыкнуть.

После ужина Ермолов отвел Лизу в здание бывшей школы, где жили будущие диверсанты. Классы были поделены на отдельные комнатушки, каждый обучающийся жил в одиночку. Как поняла Лиза, общение между «студентами» не поощрялось. Они даже не здоровались друг с другом. Каждое утро большинство отправлялось на кросс, потом проходили занятия по физической подготовке. После обеда все расходились по группам.

Лизу готовили по специальному плану, который не подразумевал ни усиленного физического развития, ни освоения подрывной работы, ни обучения прочим, привычным для диверсанта навыкам. Она полностью находилась в распоряжении Ермолова. Хотя избежать физической нагрузки не удалось. Быстро выяснилось, что пальцы пианистки, да и руки вообще, слишком слабы для постоянной работы с парашютом. Пришлось делать специальные упражнения. Узнав об этом, Симаков предупредил Ермолова: девушке придется в тылу противника изображать светскую даму, так что руки ее не должны выглядеть натружено. Нельзя допустить, чтобы какой-нибудь опытный немецкий офицер-контрразведчик с первого взгляда догадался, что утонченной фрейлян не впервой возиться с парашютом.

Вообще, техника прыжков давалась Лизе с трудом.

— Не дергай, не дергай ногами! — кричал ей снизу Ермолов. — Что ты раскорячиваешься, как баба на чайнике, смотреть тошно. Как только почувствовала, что парашют раскрылся, ноги вместе соедини, чуть подогни в коленях, чтоб не лететь истуканом. Падай на правый бок, так удобнее, удар смягчай полусогнутой рукой. Двадцать раз говорил, а она опять — плюхается на спину, и все. Хорошо тут страховка есть, а если в лесу на какую корягу занесет? От удара позвоночник сломаешь, милая, кто с тобой возиться станет. Сразу пристрелят. Не знаешь, что ли?

Она старалась. Хоть и обидно было, но пыталась скрывать свои чувства.

— Встала на ноги, гаси парашют, — продолжал учить ее наставник. — Немедленно отстегивайся, отрезай лямки ножом. Какие особенности приземления в лесу? — спрашивал он строго. — Вчера изучали. Помнишь?

— Так точно, товарищ подполковник, — отвечала Лиза, вспоминая. — Надо закрывать глаза и лицо, чтоб на пострадали, скрестить руки…

— Верно, верно, — подтверждал Ермолов, — так скрещивай, не зевай. Все должно быть отработано до автоматизма. Думаешь, тебя на ровную площадку сбросят? Прямо на блюдечко с каемочкой? Не надейся. Наверняка, в лес. Даже если на поляну бросят, не исключено, что ветер на деревья затянет. Думаешь, ты вспомнишь тогда, что надо руки скрещивать? Ни черта ты не вспомнишь! Не до того будет. Еще не ровен час, немцы палить начнут, карателей пошлют, если высадку засекут. А они тоже следят — не дураки, не моргают. На днях группу отправляли, только сели, а уже полицаи лес прочесывают. Всего-то один самолет, четыре человека. Троих на месте взяли, один ушел, да толку-то с него: рации у него нет, немцы как оголтелые рыщут. Может, повезет, с подпольщиками соединится, если явки не провалены. Но, как правило, — это уже не жилец. Схватят по пути, везде караулят, куда ни сунься. Так что в нашем деле все быстро делать надо, думать часто некогда. Кто чему научился, тем и пользуется. Так что не ленись, не ленись, Елизавета Григорьевна, сейчас попотеешь, дальше легче будет. Как Суворов говорил, в ученье трудно — легко в бою. Это к нам, милочка, самое прямое отношение имеет.

К концу месяца Лиза заметила, что Ермолов стал ее больше хвалить, чем ругать, да она и сама чувствовала, уверенности прибавилось.

Симаков приезжал часто, но Катерина Алексеевна не появлялась. Симаков только передавал от нее приветы, говорил, что она все время спрашивает, как проходят занятия.

Наконец Ермолов разрешил первый выброс с учебного самолета.

— Высадка, как правило, проходит ночью, — говорил наставник Лизе, — так что прыгать надо на конверт.

— На какой конверт? — Лизе показалось, что она ослышалась.

— Не на почтовый, конечно, — съязвил Ермолов. — На него не попадешь, как ни старайся. Мне сказал Симаков, что ты в партизанах была под Таллинном, — вспомнил он. — Неужто ни разу не приходилось конверт строить для парашютистов?

— Нет, — Лиза смущенно пожала плечами, — меня почти сразу в абвер-команду направили, так что я в лесу была недолго.

— Понятно, — Ермолов вздохнул. — Ладно, объясняю, товарищ лейтенант. Конверт — это пять костров. Четыре по углам прямоугольника, пятый — в центре. Как штемпель. Представляешь себе? — Лиза кивнула. — Вот и хорошо, — похвалил ее подполковник. — Сегодня вечером начнем тренироваться. А сейчас пойдем в лес.

— Зачем? — не поняла Лиза,

— Сушняк набирать для костров, — усмехнулся он. — Это у немцев при каждой разведшколе целый штат низших чинов при офицерах, подай да принеси. А у нас здесь слуг нет. Все своими ручками.

В начале сентября на базу в Одинцово наконец приехала Белозерцева. Вместе с Симаковым она наблюдала за контрольной тренировкой не только Лизы, но еще большей половины лагеря. Все прошло гладко, и Катерина Алексеевна осталась довольна. Как только Лиза освободилась, она подозвала ее к себе. Протянула письмо от сестры:

— С Натальей Григорьевной все в порядке, — сообщила она мягко. — Алексей Александрович добился, чтобы ее тоже перевели в штаб к Рокоссовскому, так что она теперь на твоем месте, под присмотром, так сказать. Жива-здорова. Прочти, я подожду.

Лиза раскрыла письмо, оно было не заклеено, и она сразу поняла, что его читали до нее.

— Да, Николай Петрович смотрел, — Белозерцева ответила на ее молчаливое недоумение. — Все письма с фронта прочитываются, тем более, когда они адресованы сотрудникам нашей службы или они сами пишут кому-то. Мы обязаны контролировать информацию.

— Да, я не возражаю, — тихо проговорила Лиза, хотя понимала, что, в сущности, ее никто и не спрашивает. Быстро пробежала глазами текст. Наташа писала, что чувствует себя хорошо, новое место службы ей нравится больше, чем старое. Она подружилась с Зелениным, и он шлет Лизе привет. Особо написала об Орлове. Тот прислал письмо из Свердловска, мол, поправляется, скоро вернется в строй. Наташа дала ему новый московский адрес Лизы.

— Зачем она это сделала? А что, если Орлов по пути на фронт решит поискать меня в Москве? — Лиза испугалась. — Меня же уже не будет…

— Ничего, — Белозерцева повернулась к ней. — Николай Петрович встретит твоего поклонника и объяснит ему, что можно. А чего нельзя — того нельзя. Переживет как-нибудь. Вот что, Лиза, — Белозерцева продолжила серьезно. — Хотя и не положено, но тебе скажу, летим через неделю. Ты должна быть готова, морально в первую очередь. Напиши письма, как договаривались. Штук шесть хватит. Николай Петрович послезавтра их заберет у тебя. Поняла?

— Так точно, — подтвердила Лиза.

— Ну и хорошо, — Белозерцева едва заметно улыбнулась. — Тогда увидимся перед полетом.

Спустя шесть дней Ермолов сообщил Лизе, что ей приказано явиться к начальнику тренировочной базы. Ей зачитали приказ, вылет был назначен на два часа ночи следующего числа. Как ни старалась Лиза не думать об испытании, которое ей предстояло, она не могла смирить волнение. Видя, как она бледна, Ермолов неодобрительно качал головой, но молчал, чтобы не подливать масла в огонь.

В полночь пригласили пройти в большой штабной автобус, в котором она обнаружила еще человек двадцать, в такой же летной экипировке, Это даже испугало Лизу. Почему-то она думала, что она полетит с Белозерцевой вдвоем, ну, в крайнем случае, еще человека два-три, но уж никак не двадцать. Многих она встречала в лагере, но знакома, конечно, не была. Нашлось и несколько совершенно незнакомых лиц, видимо, их готовили в другом месте и доставили в лагерь перед самым вылетом.

Автобус привез всех на аэродром. Ночь была уже по-осеннему темная, глаза с трудом различали очертания самолетов, выруливавших из закрытий на взлетную полосу. Их было три: «Дуглас» С-47 и два Р-5. Ермолов поджидал своих воспитанников на аэродроме. Он приехал на машине раньше и прохаживался, раздавая последние приказания. Все ожидали приезда Белозерцевой. Она приехала спустя минут двадцать. Вышла из машины в летном, как и все, костюме. За ней в таком же костюме, к удивлению Лизы, шел Антонов. Провожал их подполковник Симаков. Не подходя к общей группе, Белозерцева спросила его:

— Что, из центра нет никаких сведений? Савельев подтверждает прием?

— Так точно, Катерина Алексеевна, — ответил тот. — Савельев докладывает, что обстановка в районе высадки опасений не вызывает. Все спокойно. В положенный час сигнальные костры зажгут.

— Ты предупредил их, чтобы из-за того, что я лечу, особый парад не устраивали? Все, как обычно. Место выброски пусть расположат подальше от основного лагеря, чтоб не вызывать подозрений. Ничего страшного, дойду.

— Предупредил, товарищ полковник, — подтвердил Симаков. — Все, как приказали.

— Это хорошо.

— Что ж, тогда двинулись, товарищи, — решила Белозерцева и первой направилась к самолету.

— Товарищ полковник, — к ней подскочил Ермолов, — разрешите доложить. Самолеты готовы к вылету. Посадку можно производить…

— По сколько человек сажать будем?

— В «Дуглас» пятнадцать человек, — доложил Егор Васильевич, — в Р-5 — по трое.

— Хорошо, постройте людей, — попросила Белозерцева. Когда ее приказание выполнили, приблизилась к шеренге. — Товарищи, — произнесла громко, четко, — мы завершили подготовку к предстоящим действиям во вражеском тылу. Все усилия, которые били приложены в процессе подготовки, я уверена, окупятся с лихвой. Мне поручено передать вам, что Центральный комитет нашей партии и лично товарищ Сталин всецело уверены, что поставленные перед отрядом задачи будут успешно выполнены и мы внесем свою лепту в разгром фашистских полчищ. А теперь — по самолетам!

Как только Белозерцева закончила речь, взревели моторы. Разведчики быстро заполняли машины.

— Голицына и Антонов — со мной, — приказала Катерина Алексеевна, направляясь к Р-5.

— Счастливого пути! — крикнул Лизе на прощание Ермолов. — Помните, чему учил. Ни пуха, ни пера!

— К черту! — махнула ему рукой Лиза. — Не поминайте лихом! Если получится — еще встретимся.

— Симаков, ты остаешься за меня. Ты все помнишь? — Белозерцева наклонилась и обняла своего заместителя. — Я полагаюсь на тебя, Николай Петрович.

— Я не подведу, ты знаешь, Катерина Алексеевна, — Симаков смахнул с глаз выступившую слезу. — Ты только там, того, побереги себя. Я тебя прошу.

— Уж как получится. До скорой встречи! — Белозерцева скрылась в салоне, Лиза последовала за ней.

— Вы там за ней присмотрите, — попросил ее Симаков. — За Катериной-то Алексеевной, да и себя под пули да риск ненужный не подставляйте зря, Елизавета Григорьевна.

— Постараюсь, — ответила Лиза.

Третьим за ними в самолет поднялся Антонов. В иллюминатор Лиза видела, как, придерживая фуражку, Симаков стоит внизу, задрав голову, смотрит на них, машет рукой. Губы его шевелились, — он что-то говорил, но они не слышали.

Летчики убрали лестницу, закрыли двери, самолет двинулся по летному полю. Симаков исчез во тьме. Потом машины одна за другой оторвались от земли. Все осталось позади — Москва, письмо Наташи, которое не разрешили взять с собой, все родное, близкое, знакомое. Впереди их ждал фронт, а за ним — глубокий тыл противника. И неизвестность. Как ни пыталась Лиза взбодрить себя, отвлекаясь на посторонние мысли, она давила на душу. Чего скрывать, конечно, Лиза боялась. И даже сама не понимала, чего. Какая-то совершенно непонятная тревога охватывала ее сердце.

Над фронтом немного поболтало. Немецкие зенитчики засекли их в воздухе и открыли огонь, но не попали. Все самолеты прошли на ними без повреждений. Слава богу, обошлось без «мессеров». Перед рассветом летчик предупредил, что идет на снижение. Выглянув в иллюминатор, Лиза увидела то, что и должна была: большую поляну, а на ней пять костров, расположенных в форме конверта.

— Приготовиться к выброске, — приказала Белозерцева и уточнила: — Антонов первым, ты за ним, я замыкаю.

Самолет снизился еще. Дверь открыли.

— Давай, пошел! — Антонов исчез в сереющей мгле первым. Потом наступил черед Лизы. Тренировки не прошли даром, она приземлилась удачно, метрах в двухстах от пылающего костра. Освободилась от парашюта, как учил Егор Васильевич, аккуратно сложив его, направилась через мелкий ельник к сигнальным огням. Справа и слева от поляны, заросшей густой, пожелтевшей по осени травой, высокой стеной поднимался лес, мрачный, молчаливый.

— Ну, как Елизавета Григорьевна? — послышался сзади голос Катерины Алексеевны. — Руки и ноги целы? Не ушиблась?

— Да, все в порядке. — радостно откликнулась Лиза. — А вы как?

— Тихо, не кричи, — Белозерцева строго одернула ее. — Не забывай, что ты уже не дома. Тут и у деревьев случаются уши. Говори шепотом.

— Вы как приземлились? Нормально? — Лиза послушно понизила голос.

— Да, вполне, — кивнула Катерина Алексеевна. — Слава богу, головой не стукнулась. Остальное вообще ерунда, значения не имеет.

— А вы давно научились с парашютом прыгать? — спрашивала Лиза. — Я бы никогда не подумала, что вы умеете.

— Я много чего умею, матушка, — усмехнулась Белозерцева. — Жизнь научила. Врагу не пожелаешь. И с парашютом мне прыгать приходилось. Во время Гражданской войны в Испании. Там вообще высаживаться надо было на маленькое плато в горах, только чуть промахнешься, и все — пропасть. Вот тогда и научилась.

— Катерина Алексеевна, разрешите доложить, — раздался совсем рядом шепот Антонова. — Вступил на земную твердь без единой царапинки. Сел на чистое место, просто как на блюдце плюхнулся. Только оно мягкое, из мха.

— Ох, везет же тебе всегда, Антонов, — пошутила Белозерцева. — Ты просто у Господа Бога любимчик, что ли. Даже мох тебе подложили, чтоб не ушибся.

— Товарищ Белозерцева, кто? — к ним подошел высокий сухощавый человек в черном пальто, перепоясанный ремнями. — Вы?

— Да, я, — ответила Катерина Алексеевна.

— Командир отряда Савельев, — представился тот. — Второй секретарь горкома партии. Очень рад встрече. Все в порядке?

— Да, Иван Кузьмич, вроде все обошлось, — Белозерцева пожала ему руку. — Как обстановка. Тихо?

— Пока тихо. Мои люди в секретах наблюдают. Если какая опасность появится, дадут знак.

— Это хорошо, — одобрила Катерина Алексеевна.

Они вышли на поляну. Пламя костров, горевших еще недавно ослепительно, почти угасло. Двое партизан подносили к ним сушняк. Но Савельев приказал больше не жечь.

— Хватит, хватит, гаси уже. Поосторожнее надо. Если кто заплутал, фонариком обойдемся. Немец нынче зоркий, пошлет ночной самолет-разведчик, засечет место высадки, так вместо работы толковой, будем бегать от него по лесам, как зайцы, петлять. Сколько времени потеряем, и эффект неожиданности пропадет.

— Это верно, Иван Кузьмич, — поддержала его Белозерцева, — вполне разумно. Ну, пока ждем, расскажите, Иван Кузьмич, как воюете? — спросила она Савельева с улыбкой.

— Да, как, Катерина Алексеевна, с огоньком, — тот усмехнулся. — Лагерь хорошо замаскировали в лесу, народ, по большей части, местный, но много из бывших красноармейцев, что от своих частей при отступлении отбились, к нам примкнули, толковые ребята. Обучили здешний люд, как ружье держать, как стрелять. С городом связь налажена у нас. Там Никольский Петр Михайлович заправляет. Отчаянный, я вам доложу, старик, — Савельев прицокнул языком. — Не смотри, что интеллигент, с виду божий одуванчик. Он повыносливей любого молодого будет, и бесстрашия удивительного.

— Да, Петр Михайлович, очень образованный и опытный человек, — согласилась Белозерцева. — Прежде чем привлечь его к нашему делу, я долго приглядывалась. Даже устроилась в университет преподавать французский язык, чтоб за ним поближе наблюдать. Достойнейший человек, настоящий русский интеллигент, сын профессора, внук профессора. Старорусскую письменность знает, как никто. Когда открылась ему, что служу в НКВД, думала, прогонит с проклятиями. Но понял, что я от него хотела. Теперь целую сеть помощников вокруг себя создал, оказывает поддержку партизанам. А что, Иван Кузьмич, я слышала, в Минске у вас аресты случились? Как Пауль? Ему ничего не угрожает? Вы знаете, как это важно.

— Зиберт пока в безопасности, — доложил Савельев. — Я слежу за этим, но Никольский сообщил, что в Минске объявился какой-то большой друг партизан. Фамилия его Кулиш.

— Что за друг такой? — Белозерцева нахмурилась.

— Как выяснил Петр Михайлович, этот товарищ посещает лагеря военнопленных, не без ведома немцев, конечно. Выдает себя за коммуниста, обещает помочь с побегом к партизанам. По тому же поводу он посещал наших соседей, отряд «За Родину!», даже, не скрою, вызвал там доверие к себе. Но я как-то не верю в его искренность. Не исключено, что гестаповский наймит. Сами посудите, Катерина Алексеевна, по всему Минску молока не сыщешь, а у Кулиша свежее — бидонами, всех соседей снабжает. Откуда оно у него? Пауль Зиберт, к слову, сам отправился к нему, чтоб проверить. Продал. Два литра парного молока продал. А у самого и коровы нет. Откуда у него корова, в городе живет?

— Вы Зиберта к этому делу не притягивайте, — покачала головой Белозерцева. — Пусть подальше держится от всяческих провокаторов. Чтоб у них никакого сомнения не закралось. Сами разбирайтесь. А тех трех подпольщиков, что у вас в Минске арестовали, этот Кулиш сдал?

— Не уверен, — ответил Савельев, — но приказал выяснить. Жду теперь.

К угасавшим, потрескивающим кострам подходило все больше и больше людей. Разведчики собирались. По счастью, никто не пострадал. Все приземлились благополучно.

— Ермолову впору благодарность объявлять, — пошутила Белозерцева. — Подготовил личный состав отменно. Что, все в сборе? — она окинула взглядом небольшой отряд. — Тогда выступаем к лагерю. Антонов, ко мне, — подозвала она помощника. — Надо дать радиограмму Симакову. «Высадка прошла успешно. Приступаем к выполнению задания». И поскорее, поскорее, Саша, — попросила она, — Николай Петрович там ждет, в Москве, глаз не сомкнул, волнуется.

— Сейчас сделаем, Катерина Алексеевна, — бодро уверил ее Антонов и, кивнув радисту, отошел с ним в сторону. Тем временем к Савельеву подскочил невысокий партизан в ватнике и в шапке-ушанке набекрень, что-то прошептал. И снова убежал.

— Катерина Алексеевна, — в голосе секретаря горкома послышалась озабоченность. — Мне товарищи докладывают, что в Колодищах сосредотачиваются немецкие войска. Бронетранспортеры с пехотой. Опять по нашу душу. Надо торопиться, как бы не застукали нас на марше.

— Да, вы правы, Иван Кузьмич, — согласилась Белозерцева. — Антонов, — кликнула она в темноту, — готово у тебя?

— Так точно, Катерина Алексеевна. Все отправлено, — отрапортовал тот, спешно подойдя к ней.

— Отлично, — похвалила его Катерина Алексеевна. — Тем более скорее надо сниматься с места. Если они сосредоточились неподалеку, то наверняка запеленговали нашу передачу.

Костры загасили, в целях маскировки забросали еловыми лапами, — чтоб сверху не углядели. Построившись, небольшой партизанский отряд во главе с Савельевым и прибывшие из Москвы разведчики двинулись к лагерю. Спустя полчаса из секрета прибежал мальчишка и доложил Савельеву, что в лесу пойманы двое полицаев. Эта новость вызвала еще большую тревогу: немцы, даже не дожидаясь, пока окончательно рассветет, уже выслали разведчиков. Отряд остановился. Полицаев привели. Катерина Алексеевна приказала своим людям держаться в стороне, допрос наскоро провел Савельев.

— Кто такие? Откуда пожаловали? Почему по ночам по лесу бродите? — спрашивал командир партизан.

Поначалу полицаи держались уверенно.

— Корова с телком заблудились, — отвечал тот, что был постарше. — Вот и ищем с братом уж сутки почти, сами с дороги сбились.

— Сутки по лесу ходите, а сами чистенькие? — прищучил их Савельев. — Думаете, мне ничего про вас неизвестно, в каком селе вы немцам прислуживаете? Говорите-ка правду, от кого, какие задания получили, а то пущу в расход без суда и следствия.

— Ой, что ты, что ты, начальник, — тот, что помладше, явно струхнул. — Нас сюда комендант послал. Засекли советские самолеты, так поручили выяснить, зачем прилетали, не выбросили ли десант.

— И сколько же еще кроме вас таких ищеек по лесу бродит? — спросил Савельев.

— Да вот еще три соседа наших, — ответил первый, — они тоже в полиции служат. Кто под руку попался, всех и послали.

— Ладно, уведите их, — приказал Савельев подчиненным, — и зорко за ними глядите, в лагере решим, что с ними делать. Обратно уж не отпустим. Если только сотрудничать согласятся. Да и то прежде проверим.

Когда пленных увели, Белозерцева подошла к командиру партизан:

— Что, Иван Кузьмич, ты налегке пришел нас встречать? Или есть у твоих ребят при себе что серьезное?

— Обижаешь, Катерина Алексеевна, — усмехнулся тот. — Кто же в наших местах без оружия ходит? Тут под каждым кустом то полицай, то немецкий гад сидит. Ручные пулеметы у нас, двойной запас гранат, автоматы в полном комплекте. Если наткнемся на немцев, не думай даже — прикроем вашу группу. Вот что, — он подозвал одного из помощников, — бери человек сорок и всех — в охранение. Нельзя допустить, чтобы москвичи попали в плен.

— Слушаюсь, товарищ командир, — тот побежал исполнять приказание. Вскоре небольшой отряд отделился от общей массы военных и ушел в лес.

— Надеюсь, что обойдется, — покачала головой Белозерцева.

Но не обошлось. Еще через полчаса издалека послышались глухие взрывы, дробный перестук пулеметных и автоматных очередей. Все замолкли, напрягая до предела слух. Рассвет уже брезжил. И гитлеровцы вполне могли начать операцию. Звуки ожесточенной стрельбы становились все громче, все различимей.

— Они? — спросила Савельева Катерина Алексеевна: — Уже полезли?

— Я думаю, разведка, — предположил тот. — Перед тем как двинуться, прощупывают, где их поджидает опасность.

— Как бы то ни было, а надо идти быстрее, — сказала Белозерцева. — Сколько до лагеря?

— Недалеко, — Савельев раскрыл планшет с картой.

— Антонов, посвети! — приказала Катерина Алексеевна.

Саша подскочил с фонариком.

— Если напрямик, то примерно за час дойдем. Но придется идти через болото. Тропинка нам известна, только предупредите всех, поаккуратнее, след в след. Иначе шаг в сторону — и пиши пропало. Немцы туда не сунутся. Они знают, что болото непроходимое, двинутся в обход, а мы их и встретим уже, огоньком, для утренней разминки.

— Тогда — вперед и не будем терять времени, — скомандовала Белозерцева. — Антонов, передай всем, идем на болото, смотреть внимательно под ноги и держаться в затылок. Иначе закончим поход, даже на немцев не поглядев. Все ясно?

— Так точно, товарищ полковник!

— Исполняй!

Дальше шли быстро, в полном молчании. Начал накрапывать дождь. Минут с двадцать ничто не нарушало тишины, потом снова прогремели взрывы.

— Что это? — спросила Белозерцева у Савельева. — Артиллерия, что ли? В лесу?

— Нет, это мины, Катерина Алексеевна, — ответил тот со сдержанной улыбкой, мои ребята заранее установили, чтоб прикрыть наш отход. — Вот немцы и нарвались на них. Теперь погодят маленько гнаться, раны будут зализывать.

Дождь становился все гуще, небо нависало низко, серо. Спустя два с половиной часа после высадки, преодолев болото без осложнений, группа разведчиков и сопровождавшие их партизаны, добрались до укрепленного лагеря.

С появлением Белозерцевой и ее помощников разведывательная и диверсионная деятельность партизанского отряда Савельева значительно усилилась. Опытные инструкторы, прибывшие с Катериной Алексеевной, проводили занятия с подпольщиками, сами выходили на задания. Вскоре в Минске и в Борисове, который также контролировали партизаны Савельева, последовали акции, которые заставили гитлеровцев, уверенных, что они плотно зажали «террористов» в лесу, встрепенуться и запаниковать.

Ночью вспыхнули громадные интендантские склады управления тыла вермахта около вокзала. Здесь немцы хранили боеприпасы, продовольствие, фураж, обмундирование, горючее Склады охранялись усиленными патрулями с собаками. Минские подпольщики, имевшие связи с военнопленными, работавшими на складах, разузнали, как незаметно подойти к пакгаузам. И передали информацию в отряд.

Поскольку после мощной операции эсэсовских частей против партизан активность подпольщиков в Минске поуменьшилась, и значительных акций давно не проводилось, немцы успокоились. Они отмечали день рождения своего начальника. Из помещения возле товарной станции доносились пьяные выкрики, песни. Партизаны тоже приготовили гауптштурмфюреру подарочек.

— Товарищи, идем тихо, — скомандовал Антонов, который несмотря на довольно низкое официальное звание руководил операцией на месте, представляя Белозерцеву — Аникин, Павлов, вперед!

Два диверсанта бесшумно перерезали проволоку и поползли к ближайшим бочкам с бензином. Невдалеке показался немецкий солдат, — он совершал обход. Антонов притаился за ящиками с артиллерийскими снарядами, и когда немец приблизился, прыгнул на него с ножом в руке. Тот упал замертво, даже не вскрикнув. Диверсанты пробили отверстие в одной из бочек с бензином и подожгли ее.

— Уходим, уходим, — приказал Антонов, — но как мыши, быстро и бесшумно!

Зарево заволокло полнеба над Минском. Пожар был организован не спонтанно, а с большим знанием дела, не зря главные «поджигатели» прошли солидную подготовку на базе НКВД в Одинцово. Огонь вспыхнул сразу с нескольких сторон, причем в первую очередь загорелись наиболее горючие материалы: бензин, сено, ящики с патронами. Поднятые по тревоге, солдаты оцепили район вокзала и складов, никого не пропуская туда. Но разведчикам удалось ускользнуть.

— Ох, и рвануло же, Катерина Алексеевна, — рассказывал в отряде Антонов, — просто фейерверк! Все летело вверх с грохотом, искры так и сверкали, целые фонтаны пламени били до неба. Дыма — не продохнуть. Одно слово — последний день Помпеи, и только. Эпическая картина.

Вскоре люди Никольского из Минска подтвердили, так все и было. Снарядов и ящиков с патронами взорвалось очень много. Сгорел почти весь заготовленный фураж. Бензин разлился огненным потоком по улицам, от него загорелось еще несколько зданий близ складов. Гитлеровцам ничего не удалось спасти. В ту же ночь были произведены многочисленные аресты подозрительных лиц, но никто из активных деятелей подполья не пострадал — вовремя ушли.

Дождавшись, пока шквал репрессий поутихнет, «москвичи» разработали новый план. Подпольщики из Минска докладывали, что на запасных путях стоит эшелон с топливом, предназначенным для танков.

— Вот бы его запалить! — мечтательно протянул Медведев.

— Попробуем, теперь опыт у нас есть, — согласилась Катерина Алексеевна.

Антонов и его помощники снова отправились на задание. При этом взяли с собой несколько «учеников» из числа партизан. Эшелон был взорван.

Узнав об этом, гауляйтер Белоруссии Кубе пришел в ярость. Ситуация неожиданно накалилась, а он ожидал к себе высоких гостей из Берлина. Снова начались аресты. Гестапо зверствовало. Однако несмотря на это Белозерцева приказала Лизе готовиться к появлению в Минске.

Зиберт через Никольского дал сигнал — важные лица, перед которыми стремится отличиться Кубе, действительно скоро пожалуют. Надо было срочно готовить покушение. А для этого Зиберту, оставшемуся после гибели Веры Тоболевич в одиночестве, нужен был помощник — свежий человек, за которым гестапо еще не успело установить слежку.

Для того чтобы Лиза могла спокойно «въехать в обстановку», Белозерцева приказала временно прекратить диверсии. Обстановка в Минске, обострившаяся до предела, постепенно стала входить в привычное русло.

Лиза появилась под легендой дальней родственницы профессора Никольского, приехавшей к нему из Борисова. Громкую фамилию Голицына на время решено было отставить, она сразу привлекла бы слишком большое внимание, в отличие от Таллинна, теперь этого не требовалось. Обошлись фамилией поскромнее, подчеркивающей, однако, дворянские корни, — она стала Лизой Арсеньевой. «Пятиюродная внучка бабушки Лермонтова, — подшучивал над Лизой Антонов. — Так и говори, если придется».

Документы выписали не на фальшивых, а на настоящих немецких бланках: при операции с эшелоном Антонов похитил их из близлежащей полицейской управы, охваченной пожаром. Однако не исключалось, что известные своей скрупулезностью немцы перепишут номера пропавших бланков и передадут информацию на охранные посты. Потому рекомендовалось, по возможности, обходить дежурных и патрули стороной. «Авось не успели еще все скопировать, так прокатит, — предполагал Антонов. — Немцы, они не мы, они не торопливые. Пока кофе не попьют, работа у них не клеится».

— Я бы не рассуждала так беспечно, а уж тем более не стала бы настраивать сотрудника в подобном ключе, — одернула Сашку Белозерцева. — Противника опасно недооценивать. Наверняка, они уже имеют информацию обо всех пропавших бланках и будут настороже. Разведчик всегда рискует, надо рассчитывать на удачу и собственную сообразительность.

Лиза молчала. Рассуждения Антонова не понравились и ей. Она вдруг вспомнила эсэсовскую атаку на батарею Петровского под Курском. Кто бы сказал тогда, что немцы медлительные и неповоротливые? Все те, кто оставался на высоте, просто чудом остались живы, в том числе и она сама, Лиза.

Появление Лизы в Минске прямиком из леса посчитали опасным. «Вхождение Лизы в дело», как настаивала Белозерцева, должно было стать максимально легальным. Иначе она не могла бы контактировать с Зибертом-Кузнецовым, противное угрожало бы ему провалом. Потому документы подготовили с особой тщательностью. Партизаны доставили фрейлян Арсеньеву до небольшого населенного пункта Галузко, между Борисовым и Минском, там останавливался курсирующий между двумя городами автобус. Она провела ночь в доме на окраине села, где проживал сочувствующий партизанам староста, а рано утром, простившись с провожавшим ее Антоновым, отправилась в Минск.

Перед въездом в город автобус остановили на КП для проверки документов. Сердце Лизы сжалось, когда она протягивала выписанные Антоновым бумаги молоденькому немецкому лейтенанту. Однако внешне старалась вести себя спокойно, даже кокетничала. Был ли Антонов на самом деле асом подделок, как про него говорила Белозерцева, или подействовало женское обаяние Лизы, но первая проверка прошла без осложнений. Она въехала в Минск на полном законном основании. Выйдя на кольце, сразу направилась на почту — существовала договоренность, что там она встретится с человеком, который должен позаботиться об ее устройстве в Минске.

Этим человеком была младшая сестра погибшей Веры Тоболевич, Инга, тоже офицер госбезопасности, законспирированная в тылу противника. Инга выступала под именем Лиды Майер, фольксдойч, и работала секретарем-переводчицей на торфяном заводе. Когда Лиза вошла на почту, она сразу узнала Ингу — Белозерцева заранее показала ей фотографию женщины, с которой предстояло встретиться, чтобы Лиза не озиралась по сторонам, привлекая к себе ненужное внимание.

Лида Майер сидела за столиком, в самом центре зала, и писала что-то на почтовой открытке. На голове у нее была маленькая шляпка-таблетка из серого фетра с черной вуалью — именно по ней Лиза должна была узнать Ингу. Прекрасно помня, что от нее требуется, Лиза подошла к стойке, взяла бланк телеграммы и села напротив Инги, та даже не подняла глаз.

— Простите, вы не знаете, — произнесла Лиза пароль, — здесь продаются музыкальные бланки?

— Нет, — ответила та с обескураживающе очаровательной улыбкой. Дописав последнюю фразу, вскинула лицо. Из-под густой в мушках вуали на Лизу взглянули серьезные серые глаза. — Здесь бывают только с запахом лаванды или ландыша. Привозят из Берлина. А музыкальные — в центре, на Главпочтампте.

— Благодарю вас, — Лиза улыбнулась, но не так естественно, как Инга, ей оставалось только поражаться самообладанию старшего лейтенанта НКВД, сама она все-таки волновалась. Но Инга делала то, что делала,"вероятно, не один, и даже не десять раз, потому чувствовала себя вполне спокойно. Лиза склонилась над бланком.

Промокнув текст на открытке, Инга помахала ею, как бы подсушивая.

— Я сейчас выйду, — шепнула она Лизе, — а вы не раньше, чем через пять-семь минут. Я буду ждать вас в доме за углом, — она назвала адрес. — Калитка открыта. Постучите и входите, как будто ищете квартиру. Ясно?

— Да, — Лиза кивнула.

Инга встала и подошла с открыткой к стойке. Расплатившись, вышла. Лиза быстро набросала телеграмму в Борисов, как бы подруге: «Добралась нормально. Надеюсь снять недорогое жилье и найти работу. Целую. Еще напишу. Лиза».

В тот же день эту телеграмму с почты в Борисове помощники партизан доставили в лагерь к Савельеву. Белозерцева прочтет: «Я в Минске. Проверка прошла без осложнений. Встретилась с И. Действую по плану «К». План «К», который они разработали совместно, предполагал вживание Лизы в столице оккупированной Белоруссии, встречу с Зибертом и поиски под его руководством подходов к нацисткой верхушке.

Не торопясь, чтоб не слоняться без дела, Лиза отправила телеграмму, сославшись на плохое зрение, долго перебирала деньги в кошельке, чтобы расплатиться, извинялась перед аккуратно одетым гражданином в сером пальто и шляпе, стоявшим за ней в очереди, прикидывая, не шпик ли. Но человек оказался главным инженером строящегося неподалеку завода. Во всяком случае так к нему обращалась служащая на почте, видимо, он частенько заходил сюда. Про себя Лиза отметила, что об этом заводе следует узнать поподробнее. Попозже. И хотя, оценив внешность Лизы, инженер был не прочь и познакомиться с ней ближе, Лиза ответила сдержанной улыбкой. Еще увяжется провожать. Бросив взгляд на часы, она с удовлетворением отметила, что прошло как раз шесть с половиной минут, как Лида Майер покинула почту. Пора.

Лиза вышла на улицу. Как и утром, снова заморосил дождь. Название улицы, указанной ей Ингой, Лиза увидела издалека. Оно было крупно написано по-немецки и по-белорусски на табличке, украшающей фасад крайнею дома. Стрелочка указывала, что улица поворачивает, и продолжение ее — за перекрестком. Лиза быстро пошла в указанном направлении. Свернула за угол, остановилась, дожидаясь, пока проедут три немецкие машины с солдатами. Оглянувшись, поняла, что не зря торопилась. Инженер выскочил из здания почты, и оглядываясь по сторонам, видимо, желая познакомиться, искал ее.

«Какой настойчивый! Не дай бог, еще увидит, — подумала Лиза и вдруг ее обожгло: — а может все-таки, шпик? Постоянный агент гестапо, действующий в этом районе?» — В волнении она сошла с тротуара на проезжую часть — и чуть не сломала каблук, попавший в рытвину. Последняя машина с солдатами медленно проползла мимо. Один из немцев погрозил ей пальцем, мол, поосторожнее, фрейлян. Она натянуто улыбнулась и, как только машина удалилась, почти бегом пересекла улицу, опасаясь, что инженер заметит ее.

Дом, в котором Инга Тоболевич назначила Лизе встречу, стоял третьим после перекрестка. Взяв себя в руки, Лиза подошла к нему ровным шагом, стараясь смирить дыхание. Дом был старый, одноэтажный, крыша латана-перелатана. Лиза постучала, вошла — как и обещала Инга, калитка оказалась открытой. По выложенной мелкими камушками тропинке Лиза прошла к дому. На крыльце появилась пожилая женщина в цветастой юбке до пят и полосатом салопе. Голову ее покрывал вдовий платок. Лицо морщинистое, худое, губы синие, почти черные.

— Не сдаете ли комнату, матушка? — спросила у нее Лиза громко. Вдруг глуховата?

— Комнату? — женщина внимательно посмотрела на пришелицу выцветшими желтоватыми глазами — цепкий взгляд, проницательный. Слышала она, похоже, хорошо да и соображала неплохо. Лизу ей, по всей видимости, описали, поскольку она нисколько не удивилась, что хорошо одетая, молодая женщина спрашивает о квартире именно у нее.

— Комнату сдаю, милая, — сказала хозяйка и кашлянула, видимо, была простужена. — Недавно вот жилец съехал. Коли надобно, взгляни, может, и подойдет, — она жестом пригласила Лизу пройти в дом.

— Спасибо, матушка, — Лиза поднялась по дряхлым, скрипучим ступеням на крыльцо, с одной стороны оно заметно осыпалось и требовало ремонта.

— Дом большой, — продолжала хозяйка, — да принадлежит мне нынче только половина. Полдома я ученому человеку из Москвы перед войной продала. Он сюда деятельностью своей заниматься приехал, вот и купил у меня по дешевке. Я ж тогда одна жила, по всему дому управляться трудно. Муж помер от лихорадки зимой в тридцать шестом году, застудился сильно на работе. Он мосты делал, так в ледяную воду окунулся, что-то там крепил. Вернулся да на второй день и слег. Больше не встал.

Теперь вот племянница со мной, но места всем хватает. Комнатка просторная, окно в сад. Племянница моя Вера — девушка тихая, вас не потревожит. Входите, входите, пани, — женщина распахнула перед Лизой дверь. Изнутри пахнуло свежесваренным борщом и кислой капустой в кадках. Как только дверь захлопнулась, хозяйка изменила тон, слезливость и жалобы сразу исчезли.

— Проходите во вторую комнату, — распорядилась она деловито, принимая у новой постоялицы пальто. — Вас там ждут.

Лиза вздрогнула: она никак не ожидала, что вдовица может так искусно играть роль. «Тоже наверняка из НКВД старуха, только в отставке», — подумала она с легкой иронией.

Толкнув чуть приоткрытую дверь, Лиза оказалась в квадратной комнате с печью. За ней виднелся проход, завешанный пестрым ситцем.

— Сюда, сюда, — хозяйка прошаркала следом стоптанными чеботами, отдернула занавеску: — Инга Станиславовна, к вам.

Ее случайная знакомая с почты сидела за круглым столом, покрытым кружевной скатертью. Рядом на комоде под зеркалом лежала шляпка с вуалью. Хозяйка тихо опустила занавеску и ушла, ее шаги затихли в сенях. Только увидев Лизу, Инга встала, протянула руку.

— Здравствуйте. Старший лейтенант госбезопасности Белоруссии Тоболевич. Вы Голицына? — она коротко и твердо сжала Лизины пальцы. — Я предупреждена о вас. Очень рада познакомиться. Присаживайтесь, — вернувшись к столу, она знаком указала на место против себя. — Чай будете? Авдотья Кирилловна принесет.

— Нет, спасибо, — отказалась Лиза. Пока не хочется.

— Это верно, — согласилась Тоболевич, — сначала дело. Да и времени у нас не много. Катерина Алексеевна сказала мне, что вы не новичок, так что элементарному обучены, в азбуке не нуждаетесь, так? — она вопросительно взглянула на Лизу, та согласно кивнула и уточнила:

— В сорок первом работала в Таллине в абвер-команде.

— Значит, — Тоболевич улыбнулась, — как с немцами вести себя знаете, как передавать информацию — тоже, в тонкости нашего дела посвящены. Отлично. Тогда — о главном. В Минске поселитесь здесь, у Авдотьи Кирилловны, Это надежная крыша; ее муж о котором она говорит, что он строил мосты, на самом деле служил в ОГПУ, был убит бандитами при попытке ограбления ими колхозной кассы. Так что положиться на женщину можно. У нее — племянница, Вера Соболева. Работает уборщицей в авиационном городке, у нас — связная. Через нее будете выходить на меня и на Никольского. Как вы поняли, наверное, Никольский живет тут же, во второй половине дома, живет давно, с тридцать восьмого года, так что ничего подозрительного в этом нет. Вход к нему отдельный, с соседней улицы. Но есть общий чулан, которым можно пользоваться, чтобы проникнуть из одной половины дома в другую, не привлекая внимания. Авдотья Кирилловна потом вам покажет. Но пока, Катерина Алексеевна просила меня вас особо предупредить, — к Никольскому не соваться. Даже если нос к носу столкнетесь с ним на улице, — не подавать виду, что знаете его. Пока вы не знакомы. Хотя он знает, как вы выглядите, вы, я уверена, видели его фото.

— Да, Катерина Алексеевна показывала.

— Катерина Алексеевна скоро сама появится в Минске, — продолжала Тоболевич. — Она найдет способ, как свести вас с Никольским, чтобы это не вызывало подозрений. Ваша задача сейчас — устроиться на работу Мы подобрали вам место, фрейлян Арсеньева, — она улыбнулась, — составителя букетов в салоне цветов пани Литвинской. Это очень богатый, популярный салон в самом центре города, его посещают очень многие высокопоставленные немецкие чины, с дамами и для дам. Устроиться туда непросто. Пани Литвинская приехала сюда из Варшавы, она очень придирчиво подбирает персонал, хочет, чтобы ее девушки блистали и умом, и красотой и образованностью. В основном там работают полячки, которых она привезла с собой. Но недавно одна из них получила наследство в Кракове и вернулась домой. Пани Литвинская желала бы выписать другую, но после разгрома немцев под Сталинградом и под Курском не так много находится желающих переезжать в восточные территории рейха. Тем более, что русские наступают, и сколько эти территории просуществуют — неизвестно. Так что скорее всего придется пани Литвинской брать девушку из местных или делать ее работу самой. Но пани Литвинская давно уже сама не составляет букеты, только дает указания, как и что делать. По большей части, она беседует с посетителями за чашкой кофе у себя в шелковой гостиной. Мне кажется, вы понравитесь ей. Должны понравиться. Другую такую особу она теперь в Минске не найдет, аристократок здесь не осталось. Если все удастся, Зиберт найдет вас там. Это очень подходящее место для знакомства. Симпатичная продавщица цветов, почему бы офицеру не прогуляться с ней. Моя сестра в Ровно, например, торговала игрушками для собак, знаете, всякие мячики, резиновые косточки. Нам бы в Советском Союзе и в голову не пришло, что они могут пользоваться спросом, а она отбоя не знала от клиентов. Немцы обожают собак, от самых маленьких, карманных, до овчарок, конечно. Даже гестаповским собакам в вольер она привозила резиновые мячики тренировать челюсти, чтобы захват был крепче. Эти собаки и порвали ее, когда Веру арестовали, — лицо Инги помрачнело, она опустила голову.

— Как это случилось? — тихо спросила Лиза.

— Не знаю толком. Никто не знает, пока. Вот погоним фашистов, добудем их архив, — мрачно ответила Инга. — Я уверена, что Веру предали. Она отправилась на очередную встречу с Паулем, с ней шел новенький, которого навязали из штаба партизанской бригады, чтобы он перенял связи подпольщиков, попавших под подозрение. После того как Веру арестовали, он как в воду канул. Скорее всего — провокатор. Вера могла спастись. Гестаповцы делали ставку не на нее — на Зиберта, его они хотели схватить. Поняв, что Паулю угрожает опасность, Вера отвлекла их на себя и тем самым дала возможность Зиберту скрыться. Ее пытали, расстреляли, но, обнаружив, что еще жива, отдали на растерзание собакам. Вот так. Вера была смелая. У нее был орден Ленина за Испанию, за тридцать шестой год. Она работала связной в нашей резидентуре там. Теперь посмертно ей дали Героя…

— Я вам сочувствую… — подавленно сказала Лиза.

— Спасибо, — Инга подняла голову, в глазах ее блеснули слезы. — Но это наша работа. И я, и вы, если придется, должны, обязаны сделать то же самое, что и Вера. Если мы смалодушничаем, струсим, погибнут многие люди, оборвутся связи, которые теперь дороже нашей жизни. Все — ради победы. Только так. И к этому надо быть готовым каждую минуту. С этим жить и бороться. Итак, Литвинская, — Тоболевич нахмурила брови, прогоняя слезы, — она любит блондинок. Вы светлая, как я вижу. Еще она любит, чтоб девушка была одета со вкусом, женственно, множество оборок, знаете ли, кружева, такой у нее стиль. Я знаю, что у вас при себе ничего подобного нет. Но мы приготовили для вас платье, — она подошла к шкафу и раскрыла его, — цвет фисташковый, множество воланов, кружевная отделка. Размер, надеюсь, ваш. Я думаю, Литвинской понравится. Но и поведение, — Тоболевич обернулась к Лизе, — продумайте его сами, опыт у вас есть. С такими дамами, как пани Жанель, надо вести себя тонко. Они легко ранимы, могут вспылить по всякой ерунде. Зато очень любят, когда им льстят. Так что — потрудитесь. Нет, вы, не бойтесь, — увидев, как вытянулось лицо Лизы, успокоила ее Инга. — Пани Литвинская вовсе не ведьма какая-то, она красивая, ухоженная женщина, но женщина даже чересчур. Очень капризная, хотя отходчивая. В общем, если она вас возьмет, я думаю, вы приладитесь к ней. Главное — это первое впечатление. Потом она не терпит, чтобы с мужчинами излишне любезничали в ее салоне. Там царит только она.

Назначайте Паулю свидания после закрытия. И желательно, не ему одному, чтобы не привлекать внимания. Вообще, флиртуйте, создайте образ немного легкомысленной особы. Продавщица цветов, что с нее взять? Не профессор, не доктор. Полегче, полегче, мой вам совет.

С прочими девушками поддерживайте ровные отношения, но особо в дружбу не вступайте. Во-первых, пани Литвинская ревнива, она любит, чтобы все восхищались только ею. Во-вторых, проку с этой дружбы все равно не будет, только зависть и сплетни. Всех девушек мы давно проверили. Провокаторов среди них нет, просто глупы для этого, сочувствующих партизанам — тем более. Пустые куклы, но языки у них — лучше не попадаться.

Платит, конечно, пани Литвинская мало, скупа очень, все тратит на себя. Бесспорно, она может спросить, почему вы соглашаетесь на такие маленькие деньги, не имея в Минске ни друзей, ни знакомых. Не стройте из себя бессребреницу, все равно не поверит, скорее заподозрит неладное. Дайте понять, что ищете легкий труд, работу, на которой можно познакомиться с интересными мужчинами, устроить личную жизнь. Это пани Литвинская поймет — сама такая. Что еще? — Инга снова села за стол. — Если Литвинская вас возьмет, сообщите через Веру Соболеву Никольскому. Он даст знать Зиберту. Тот сообщит пароль и когда его ждать.

Вашим первым делом, как сказала Катерина Алексеевна, будет Кулиш. Слышали о нем у Савельева? — Тоболевич посмотрела на Лизу.

— Да, — ответила та, — его подозревают, что он провокатор.

— Это так и есть, — подтвердила Тоболевич, — доказательств тому тысяча. Вначале как будто был вне подозрений. Но Вера Соболева как-то видела, как он вертится у явочной квартиры гестапо. Заходил туда или нет — неизвестно, девушка не решилась более наблюдать за ним, но само по себе — подозрительно.

Но есть улики поважнее. Недавно небольшая группа партизан из отряда Савельева шла по секретному маршруту в обход Борисова и натолкнулась на засаду. Откуда немцы узнали? Заранее организовали западню, поджидали. Был бой, перестрелка, наши отбились, и вдруг — Кулиш является. Как бы рядом проходил, случайно. Бывают такие совпадения? Сам по себе мужичок он несимпатичный. Но если бы физиономия считалась преступлением.

Как бы то ни было, но провалов у нас стало заметно больше, — продолжала Тоболевич. — Теряем лучших людей. А надежного обвинения, бесспорного, против Кулиша все нет. Нас всех, кто давно в Минске работает, он знает наперечет. Очень осторожный, подонок. Почти никогда не появляется на улице в одиночку. Но имеет слабость, как многие люди такого сорта, — очень любит женщин. Как вы понимаете, — Тоболевич выразительно посмотрела на Лизу, — в свете тех важных задач, которые нам предстоит осуществить, я имею в виду покушение на Гиммлера или Розенберга и Кубе, Кулиш и иже с ним нам совершенно не нужны. Их надо убрать как можно скорее.

Пауль Зиберт, который покупает у Кулиша реквизированные продукты, сведет вас к нему. Этот тип, уж простите, должен клюнуть на миловидную фройлян. Вас он не знает, потому не заподозрит ничего. И ваша первая задача состоит в том, чтобы Кулиш однажды ночью преспокойненько отправился к вам на свидание, а мы его встретим, не волнуйтесь. До вас он не дойдет. Потом возьмемся за высших немецких бонз и Кубе.

Так, — Инга взглянула на часы, — мне пора. Я пройду через чулан к Никольскому, я входила в дом там, от него и уйду. Вы же принарядитесь, приведите себя в порядок и отправляйтесь к пани Литвинской. О своих успехах сообщите Никольскому, Авдотья Кирилловна у него убирается. Она вас познакомит с племянницей вечером, когда та придет с работы. Никольский даст вам распоряжения о дальнейшем. Все, до встречи, — Инга встала и, снова пожав Лизе руку, надела перед зеркалом шляпку. Потом, коротко простившись с хозяйкой, ушла.

Авдотья Кирилловна принесла Лизе чай и домашний соленый сыр. Наскоро перекусив, Лиза переоделась — фисташковое платье пришлось ей впору, и, набросив легкий плащ из блестящей ткани, который также нашла в шкафу, отправилась в центр города, в цветочный салон. Она понимала, что терять времени нельзя. Пани Литвинская может подыскать и другую кандидатуру.

До войны Лиза в Минске никогда не бывала, потому города не знала. Но заблудиться было трудно. С обычной аккуратностью немцы повсюду наставили указателей, только читай. Вообще, то ли по причине мрачной, осенней погоды, то ли из-за большого количества военных в полевой армейской форме, город выглядел серо, скучно. Повсюду маячили часовые. Приказом гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе все лучшие здания в центре города были заняты немецкими учреждениями. Их тщательно охраняли. На сером фоне особенно ярко алели нацистские флаги с белым кругом и свастикой в центре. Гражданских на улице было мало, почти каждый второй встречный был немецким солдатом или офицером. Лиза помнила захваченный немцами Таллинн в сорок первом. Конечно, там тоже было невесело, особенно русскому человеку, но столь гнетущего впечатления он не производил. И посты не стояли на каждом углу. Документы надо было доставать ежесекундно. Лиза даже перестала бояться — пока они не вызывали подозрений. «Видно, Тоболевич права, — подумала Лиза, — многое изменилось после Сталинграда, и для немцев тоже».

Салон госпожи Литвинской находился рядом с особняком, в котором располагалась резиденция самого Кубе. Особняк был окружен военными, на возведенных точках даже виднелись пулеметы. Такого в Таллинне Лиза точно не видела, потому поняла со всей очевидностью, деятельность Савельева и его сподвижников имеет успех. Перейдя небольшую улицу с правой стороны особняка, Лиза подошла к двухэтажному зданию в стиле модерн, на первом этаже которого она увидела широкую зеркальную витрину, богато украшенную. «Цветы от Литвинской» было выведено золотом. Лиза толкнула зверь, переливчато звякнул колокольчик. Лиза вошла внутрь. В лицо ей сразу ударил стойкий запах цветов — каких, определить было трудно, все запахи перемешались. Но окинув взглядом салон, она поняла, что выбор у пани Литвинской, несмотря на войну, весьма разнообразен. Здесь были и розы цветов шести, не меньше, лилии белые, розовые, лиловые, тюльпаны, хотя наступил сентябрь, гортензии, орхидеи. Табличка информировала, что весь ассортимент доставлен из Голландии.

— Фрейлян что-то желает? — к Лизе подошла молодая блондинка в белой блузке и сарафане с пышной юбкой и характерной польской шнуровкой на груди. — Вам помочь выбрать? — спросила продавщица.

— Нет, благодарю, — ответила Лиза вежливо. — Не могла бы я повидаться с хозяйкой? Она здесь?

— Вам нужна пани Литвинская? Одну минуту, — девушка разочарованно дернула плечиком и поднялась по невысокой винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Постучав в отделанную зеркальным узором дверь, она громко произнесла:

— Пани, вас спрашивают внизу, — потом спустившись вниз, предупредила: — Подождите, пожалуйста, — и ушла в глубь салона перебирать гвоздики.

— Спрашивают, кто? — через минуту дверь на втором этаже распахнулась. Пани Литвинская спустилась на несколько ступеней и, приставив к глазам монокль, взглянула вниз: — Кто спрашивает? Вы? — осведомилась она у Лизы.

— Я, мадам, — ответила та скромно. — Если возможно, я бы желала поговорить с вами.

— О чем? — Литвинская сошла вниз. — Вы кто, милочка?

— Моя фамилия Арсеньева, — сказала Лиза. — Я приехала из Борисова и хочу работать у вас. У вас не найдется для меня места?

— Работать? — Литвинская прищелкнула пальцами. — У вас есть рекомендации?

— Нет, мадам, — честно призналась Лиза.

— А какого вы происхождения, позвольте спросить? — язвительно задала вопрос Литвинская, окидывая Лизу взглядом с ног до головы. — Рабоче-крестьянского? Вы знаете, у меня салон для состоятельных, видных людей, я не беру кого попало. Мне нужны девушки с манерами, с воспитанием, с шармом, если вы понимаете, что это такое.

— Я понимаю, мадам, — все так же скромно отвечала Лиза. — Я благородного происхождения. Мой отец был офицером в царской армии.

— В царской армии? — переспросила Литвинская и, явно смягчившись, покачала головой: — Вижу, вижу. Что ж, пройдемте ко мне, поднимайтесь, — она указала Лизе на лестницу, — поговорим.

Лиза покорно пошла первой. Она чувствовала, что Литвинская очень внимательно следит за каждым ее шагом, и весьма удивлена. Когда вошли в кабинет, обтянутый по стенам бирюзовым бархатом и обставленный белой мебелью в стиле рококо, Литвинская закрыла дверь и пригласила Лизу:

— Присаживайтесь, — указала она на диванчик с резной ажурной спинкой, рядом с которым в белоснежной вазе с широким горлом благоухали зеленые орхидеи. — Снимите пальто. Здесь натоплено, — продолжила она.

Лиза скинула плащ. Она сразу поняла, что Инга Тоболевич не прогадала с выбором. Облик Лизы и ее фисташковый наряд пришлись пани Литвинской по вкусу. Она обошла Лизу полукругом, разглядывая без стеснения, точно перед ней был не живой человек, а экспонат из музея. Свет в кабинете горел ярко, были зажжены все лампы в круглой люстре с хрустальными листьями по бокам, а также настольная лампа на рабочем столе Литвинской, сделанная в форме ракушки, и таких же очертаний бра над диваном.

Как и предупреждала Лизу Тоболевич, Литвинская производила впечатление весьма вздорной, капризной дамы. Она была уже не молода, наверняка разменяла пятый десяток и хорошо помнила тех самых царских офицеров, которых, без сомнения, встречала у себя в Кракове и в Варшаве во времена империи. Одета она была со вкусом, в светло-серый костюм с узкой юбкой, подчеркивающий ее не по годам сохранившуюся стройной фигуру. Идеально причесана — светлые волосы собраны черепаховым гребнем на затылке. В ушах и на пальцах золотые украшения с драгоценными камнями. На правой стороне пиджака — круглая брошь.

— Так вы говорите, из Борисова приехали, — проговорила Литвинская, по-прежнему разглядывая претендентку. — Как вас зовут, милочка?

— Елизаветой, мадам, — ответила та.

— Елизаветой, значит, — повторила пани задумчиво. — Вот так штука. Я держу свое дело в Минске с сорок первого года, — продолжала она, снова поднося монокль к глазам, — а такого чуда, как вы, не припомню. Я уж думала, в России и не осталось девиц этакого сорта. Все уехали в Париж в семнадцатом году. Как же вы здесь оказались?

— Приехала обратно. Очень надеюсь, пани, что германский рейх вернет мне то, что некогда принадлежало моим родителям.

— Это похвально, похвально, — Литвинская покачала головой. — А почему вы пришли ко мне. Хотя, понимаю, — она сама ответила за Лизу, — вы любите все красивое, это так естественно. Что ж, — она придвинула стул и села напротив Лизы, — пожалуй вы мне подходите, пани Арсеньева. Покажите руки, — она наклонилась и взяла руку Лизы в свою. — Тонка, тонка, — заметила она одобрительно. — Судя по руке, играете на фортепьяно?

— Да, мадам, училась в детстве, — подтвердила Лиза.

— Тогда решено окончательно, я беру вас, — от удовольствия Литвинская просияла улыбкой и даже хлопнула в ладоши. — Понимаете, у меня в салоне стоит рояль. Прекрасный, белый, привезли из Гамбурга. Но вот беда — играть на нем некому. А я мечтаю, чтобы, когда мои клиенты заходят в салон, их встречала музыка их родины — Бетховен, Гендель, Шуберт, Вагнер, конечно же. Вы знакомы с их произведениями? — Литвинская посмотрела на Лизу выжидательно.

— Да, вполне, — спокойно ответила та. Уж в чем, в чем, а в своих музыкальных знаниях она была уверена. — Я многое играю наизусть. Но если вам необходимо какое-то особенное произведение, я быстро разучу по нотам.

— «Лунную», вы знаете «Лунную»? — забыв о собственной значимости, Литвинская соскочила со стула и подсела к Лизе. — Гауляйтер Кубе обожает «Лунную сонату» Бетховена. Он может слушать ее часами. Я удивлю его. Он покупает у меня белые розы для одной своей пассии, — она заговорщицки понизила голос. — Впрочем, что там покупает, я уступаю ему совершенно за символические деньги за многие блага, которые он мне оказывает, снабжая сладостями, винами, кофе, в конце концов, которого теперь нигде не достать. Только вообразите себе, Лиза, можно я буду так вас называть? — она схватила девушку за руку. — Гауляйтер приезжает ко мне за букетом, он всегда сам выбирает каждый цветок, не доверяя адъютантам, а вы встречаете его «Лунной сонатой». Вы сможете? — она снова нетерпеливо посмотрела на Лизу, точно не верила до конца.

— Хоть прямо сейчас, — ответила та, — только надо размять пальцы. Знаете ли, я давно не играла, не было инструмента…

— А вы не забыли? — пани снова засверлила ее взглядом.

— Нет, конечно, — уверенно ответила Лиза.

— Ладно, на всякий случай я раздобуду для вас ноты, — решила Литвинская и, встав, взволнованно заходила по кабинету. — «Лунную» — для гауляйтера, для его заместителя Готтберга — Шуберта… Прекрасно, прекрасно. Вы знаете, сколько я плачу? — остановившись, она резко обернулась к Лизе.

— Нет, — ответила девушка и тоже встала.