В доме, в который они вошли около полуночи, доживала свои дни одинокая старуха-полька. Открыв дверь, она даже толком не рассмотрела незваных гостей, молча ушла к себе в комнатку и сразу же закрыла дверь на засов.

— Встретили нас, конечно, не очень приветливо, — заметил Курбатов.

— Потому что эта полька ненавидит нас, германцев, — зло обронил фон Тирбах, уже входя в роль обиженного славянами арийца. И даже решительно двинулся к запертой двери.

— Успокойтесь, поручик, — одернул его командир группы. — Откуда ей знать, что вы германец? На вас все еще русский мундир.

— Советский, господин князь, советский, будь он проклят. Хотя, следует признать, он неплохо мне послужил.

— Но тот факт, что мундир на вас все еще советский, лишь усугубляет ваше положение, барон. Солдат в советских мундирах здесь, похоже, ненавидят еще сильнее, чем в мундирах германских.

— И все же я — германец, и не желаю, чтобы меня пристрелили на окраине какой-нибудь украинской или польской деревушки, приняв за диверсанта-красноармейца.

— Ах, эта неуемная германская спесь! — улыбнулся Курбатов. — Прежде чем вас пристрелят, постараюсь убедить польских партизан, что на самом деле вы — немецкий диверсант. Уверен, что это произведет на них неизгладимое впечатление.

— Для начала нам следует выспаться, господа офицеры, — постарался примирить их фон Бергер.

— Но в принципе вы правы, — все же попытался логически завершить их полемику Курбатов. — Важно не только то, кем мы рождаемся, но и кем умираем. Точнее, кем мы осознаем себя после рождения и кем, готовясь к смерти.

— Если вдруг нагрянут германские солдаты, вы многозначительно помалкивайте, — молвил фон Бергер, стараясь окончательно пригасить их пылкий диалог. — Переговоры поручите вести мне.

— Охотно вверяем наши судьбы в ваши руки, — заверил его Курбатов.

Пока он закрывал дверь на засов, диверсанты стащили с кровати все, что там было, вдобавок швырнули на пол подвернувшийся под руку полушубок и тотчас же завалились спать. Фон Бергер с завистью посмотрел на них, еще минут десять помаялся и тоже пристроился рядом с Тирбахом.

Проснувшись на рассвете, подполковник поежился от пронизывавшей все тело холодной влажности и, не став будить своих товарищей, вышел во двор.

На соседней улице виднелись очертания крытых машин, от которых доносились голоса немецких солдат. По дороге, подходившей к селу, медленно перемещалась цепочка автомобильных фар.

«Значит, пока мы спали, в село вошла какая-то колонна вермахтовцев, — понял Курбатов. — Если бы они сунулись в наш дом, наверняка перестреляли бы нас, приняв за партизан. Но что делать, каким образом выйти на германское командование? Причем делать это нужно как можно скорее, пока мы не наложили трупов уже здесь, в немецком тылу. И потом, не идти же нам диверсионными тропами до самого Берлина!».

Нет, он, конечно, не против и такого варианта. Но ведь идти-то придется, опять же применяя «тактику боевых слонов». Как потом объяснишь нанесенные потери на допросах в гестапо или в СД?

— Доброе утро, — неожиданно возникла в нескольких шагах от калитки, у которой стоял подполковник, некая несуразная расплывчатая, размытая туманом фигура немецкого солдата. — Что, и этот дом тоже успели занять?

— Нет, тебя ждали, — по-немецки съязвил Курбатов, незаметно расстегивая кобуру.

— Дело не во мне. Я всего лишь водитель. Ищу место для моего капитана.

— Ну, если для капитана, тогда понятно!.. — иронично посочувствовал ему князь.

— Дом, правда, на отшибе, а капитан этого не любит.

— Ничего, фронт далеко, так что приводи своего капитана. Уступаю ему свое место. Ничего лучшего все равно не найдешь.

Поднятый ворот шинели, ремень винтовки съехал на локоть, изжеванная пилотка нахлобучена на уши.

Только вплотную подойдя к Курбатову, этот водитель разглядел, наконец, что собеседник-то его одет в красноармейскую гимнастерку. Но было уже слишком поздно. В мгновение ока Курбатов разоружил немца и, набросив себе на плечи его вермахтовскую шинель, спросил:

— Где там обитает твой бесстрашный капитан? Надо бы с ним поговорить по душам.

— В-вон т-там, — дрожа и заикаясь, указал солдат на едва очерченные в утреннем сумраке кроны деревьев. — У озерца, в «опеле». Мы только недавно приехали.

— Он один?

— Один, охрана не положена.

— Какая жалость! Вот что, доблестный солдат рейха, тебе предстоит познакомить меня со своим капитаном. Когда подойдешь к машине, позовешь его. Скажешь, что его требует к себе господин подполковник.

— Но вы же русский диверсант, — наивно ужаснулся его лжи водитель. — Я не могу погубить капитана!

— А ты не задумался над тем, почему до сих пор жив, если я — русский диверсант? Поинтересуйся у самого себя. Ни тебе, ни капитану твоему бояться нечего. Я действительно русский диверсант, но не советский, и служу, вернее, собираюсь служить, Германии.

Водитель удивленно посмотрел на Курбатова и, так ничего и не поняв, промычал:

— Понимаю, понимаю…

Однако объясняться с ним князю было некогда. Разрядив винтовку, Курбатов вновь навесил ее на солдата и, ухватив его за предплечье, словно пойманного в соседском саду мальчишку, заставил вести к машине.

Они уже ступили на луг по ту сторону дороги, когда дверь в доме скрипнула и на пороге появился кто-то из спутников Курбатова.

— Что здесь происходит? — узнал он по голосу капитана фон Бергера. Поручик Тирбах все еще утверждал свою славу любителя поспать — причем поспать где угодно и при любых обстоятельствах, что для диверсанта было крайне опасно.

— Уже произошло, гауптман. Теперь мы с этим рядовым идем на переговоры. Подождите здесь, я ненадолго.