6. Санкт-Петербург. Воскресенье

Проснулся Корсаков будто от толчка, быстро сел на кровати. Не сразу понял, где находится, осмотрелся. В темноте все было неразличимо и зыбко, но, ощутив под рукой мягкий женский зад, он вспомнил, что рядом спит та самая Марина, с которой его познакомил Маслов.

Вспомнил, что вчера они снова «зажигали», отмечая год Кота второй день подряд. «Вот, уж, напрасно», — подумал Игорь. Но, не ощутив никаких признаков «бодуна», взял свои слова обратно. В конце концов, смена занятия — тоже отдых.

Присмотревшись, он увидел свет, пробивающийся через плотные портьеры, глянул на часы — пол-одиннадцатого! Во дела! Пора вставать, конечно, но что потом? Корсаков не любил ночевать в чужих постелях и редко делал исключения, а Питер оказался именно таким.

«Ладно, уймись», — посоветовал он самому себе и, натянув джинсы и рубашку, отправился на кухню курить. Не успел он сделать и пару затяжек, как зазвонил мобильный и на дисплее высветилось «Маслов».

— Привет, — поздоровался Корсаков.

— Привет, ты в каком состоянии?

— В состоянии слабого стояния, — попытался плоской шуткой отогнать какое-то недовольство собой Корсаков, но цели не достиг.

— Собирайся, я минут через двадцать буду у подъезда, перезвоню, — распорядился Маслов.

— Так сурово?

— Давай, давай, — окончательно аргументировал Маслов, и в трубке застучал^ короткие гудки.

В машине он молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Потом припарковался, закурил и повернулся к Корсакову:

— У тебя все нормально?

— В каком смысле?

— Ну, вообще…

— Валера, не тяни. Что случилось?

Маслов несколько раз затянулся, пыхая дымом из ноздрей, отчего в салоне сразу зависла сизая пелена.

— Ты чего? — встревожился Корсаков.

— Сегодня ночью убит Гридас.

— Что? — не поверил своим ушам Корсаков.

— Да, да, — голос у Маслова был все такой же тихий, даже боязливый. — Говорят, просто истерзан, будто его пытали. Под вечер ему кто-то позвонил. Юля считает, знакомый.

— Какой знакомый, какая Юля?

Маслов сильно растер лицо ладонями, помолчал, снова закурил.

— Ничего не соображаю, — пояснил он. — Утром мне позвонил мой старый товарищ, следователь городской прокуратуры. Его подняли еще раньше, почти ночью. Районка выехала на убийство, и ему позвонило руководство, попросило прибыть туда. Ну, а там… Я уже там побывал. В квартиру, конечно, не пустили, но поговорить удалось.

— Почему тебе-то позвонили? — не понимал Корсаков.

Маслов посмотрел на него все такими же невидящими глазами, помолчал, соображая. Потом продолжил:

— Ты спросил, кто такая Юля? Юля — это девушка, которую мы вчера у Гридаса видели, помнишь? Она у него вроде помощницы по хозяйству. Так вот, перед самым ее уходом и раздался тот звонок. Гридас сам взял трубку, потому что Юля уже стояла в дверях. О чем говорили, она не знает: Гридас ее проводил и дверь за ней закрыл, но вроде речь шла о встрече, и встрече немедленной, понимаешь? Кто этот «знакомый», который позвонил Гридасу вечером, — неизвестно. Как его разыскать? Стали изучать на телефоне Гридаса все входящие и исходящие. Ну, этот товарищ, увидев мой номер, решил позвонить. После обеда еду к ним, в прокуратуру, хочешь со мной?

Маслов передавал этот рассказ, а глаза его все время изучающе и так неприятно скользили по лицу Корсакова, будто Маслов обыскивал его, стараясь уловить реакции.

Хорошего во всем этом имелось мало. Конечно, они навещали Гридаса вдвоем, конечно, Юля видела, как они уходили, но сейчас попасть под подписку о невыезде Корсакову никак не улыбалось. Значит, надо как-то аккуратно выпутываться из этой непонятной ситуации, и Игорь, помолчав, заявил:

— Жаль, конечно. Хороший дед, знающий. Но тут уж ничего не поделать. Может быть, и надо встретиться с этим твоим товарищем из прокуратуры, дать показания. В конце концов, мы ведь были в числе последних, кто видел Гридаса.

Или Корсакову показалось, или в самом деле в глазах Маслова промелькнула злая растерянность. И ответил тот нарочито лениво:

— Да, я уже все ему рассказал и обещал после обеда заехать, подписать протокол, — и повторил: — Значит, поедем вместе?

После такого ответа в планах Игоря уже отпало «ехать вместе». Сейчас в нем просыпалось то, что казалось давно и прочно забытым, придавленным толщей лет. Все происходящее он воспринимал не умом, а интуитивно. Когда-то его интуиции завидовали многие. В те времена он ее искренне благодарил: если бы не она, благоверная, кто знает, что сейчас было бы с Корсаковым!

Сейчас интуиция нашептывала ему, что надо как можно быстрее избавиться от товарища. Что-то исходило от него. Не угроза, нет. Скорее беспокойство, неопределенность.

Странно все складывалось с ним. Мелкая, в сущности, просьба найти автора статьи получила серьезное продолжение. За встречей, которую он организовал, последовала трагедия. И, между прочим, эта самая Марина практически контролировала Корсакова все время, когда рядом не было Маслова. Может, такое стечение обстоятельств — мелочи, но оставить их без внимания рискованно. Подсознание и само еще не разобралось, что происходит — дурное или хорошее — но сидеть и ждать сейчас становилось опасным.

И Корсаков решился, сказав задумчиво:

— А что мне тут делать, собственно говоря?

— Да, пожалуй, — Маслов вздохнул, казалось, с облегчением. — И еще, имей в виду, что его убили после разговора с нами. Если эти два события свяжут, нам с тобой мало не покажется, поверь! Так что — на вокзал?

Им повезло: поезд отправлялся через полтора часа. Взяв билет, они отправились перекусить и вернулись за несколько минут до отправления.

Корсаков, отдав билет проводнице, протянул руку Маслову, и тот, подойдя вплотную, негромко проговорил:

— Помнишь, я говорил, что Гридасу как человеку, знания которого нужны всем, безопасность гарантировали на самом высоком уровне?

— Помню. Я и сам голову ломаю, кто же мог такие гарантии нарушить? Его ведь сейчас точно так же, все вместе, и искать будут? — сказал Корсаков.

— «Его»? Или «их»? — Маслов явно нервничал. — Видимо, от Гридаса получили ответ на такой вопрос, который сделал тех, кто его задавал, неуязвимыми! Никому теперь не придет в голову с этими людьми связываться!

Он помолчал немного и, когда проводница слегка подтолкнула Корсакова — входите, уже вот-вот отправление — спросил:

— Игорь, он не сообщил тебе чего-либо особенного?

— Да, ты с ума сошел? — взвился Корсаков. — Мы же вместе были?

— Ну, мало ли что. Я же выходил на пару минут, — Глеб слегка смутился, а тут и проводница грозно встала в дверях вагона.

— С начальством спорить опасно, — усмехнулся Корсаков, помахал рукой и, не отрывая глаз от лица товарища, шагнул в тамбур.

Теперь он быстро шел по вагону, думая только об одном: успеть!

Вытащил из бокового кармана сумки давно приготовленный универсальный ключ, каким пользуются проводники, пробежал в тамбур следующего вагона и открыл дверь, выходящую на другую сторону поезда.

Ему повезло: на соседнем пути стояла электричка, и он успел проскользнуть в нее до того, как поезд отошел, открывая обзор. Теперь Маслов его не увидит (конечно, если он остался наблюдать).

Вскочив в электричку, Корсаков осмотрел перрон, с которого только что вошел в вагон. Маслов по-прежнему стоял на месте и глядел вслед ушедшему составу. Потом вытащил из кармана сотовый телефон и заговорил резко, помогая себе взмахами руки.

Двигаясь с трубкой возле уха к концу перрона, Глеб оказался около крепкого парня лет двадцати пяти, наголо бритого, но сохранившего усы и бородку. Маслов продолжая говорить, остановился. Было ясно, что парень ждет его.

«Отсюда, с расстояния, разговор не услышать», — безнадежно констатировал Корсаков и уже хотел было отой-ти от окна, когда увидел, как к этой паре подошла… Юля. Та самая, которая вчера помогала в квартире Гридаса и от которой милиция и прокуратура получили информацию обо всем, что предшествовало убийству. Вот те раз!

Дождавшись, пока все трое уйдут, Корсаков выскочил из электрички. Посидев возле здания вокзала полчаса, он двинулся на привокзальную площадь. Дойдя до ближайшего таксофона, набрал номер, названный Гридасом, представился и услышал в ответ:

— Вы и есть тот московский журналист, охотник за сенсациями? Гридас мне вчера звонил. Когда удобно повидаться?

Жил Льгов неподалеку от киностудии «Ленфильм», но, встречая гостя, шутливо отрекомендовался:

— Владимир Льгов, известный писатель, сосед Петропавловки.

Внешне он напоминал великого француза — генерала Шарля де Голля: высок, жилист, бодр, и даже звук «р» у него мягко грассировал! Видимо, писатель еще не знал об убийстве, потому как вел себя совершенно естественно, спокойно, с юмором — и Корсаков сдержал себя, прикрывшись пошлой фразой про дело, которое прежде всего. (Успел даже подумать: если бы не стечение обстоятельств, мог бы и сам еще не знать о Гридасе.) Ну и, потом, честно говоря, Игорь был уверен, что после грустной вести беседа прекратится, а узнать он хотел многое.

В небольшой квартирке Льгова восхищал идеальный порядок, удивительный для одинокого пожилого мужчины: все аккуратно расставлено по столам и полкам, никакой пыли и грязи. Только рабочий стол являл собой островок творческого бедлама в этом царстве порядка.

Дав гостю пройти от дверей по коридорчику, хозяин спросил:

— На кухню желаете или в комнату?

— А какая разница? — шутливо спросил Корсаков.

— Да никакой, просто если будем пить кофе в комнате, то больше суеты, — усмехнулся Льгов. — Впрочем, время обеденное, может, хотите чего-нибудь посущественнее?

— Спасибо, сыт, — ответил Игорь, хотя следовало бы признаться, что кусок в горло ему не влезет.

— Тогда на кухню, — последовало приглашение.

Пока наслаждались ликером, а хозяин вдумчиво и церемонно варил кофе, пока пили его не спеша, Льгов внимательно слушал. Корсаков, поясняя свой интерес, еще раз проверял правильность конструкции, которая сложилась в его представлении к этому времени.

— Да. Ну, что я могу вам сказать, Игорь Викторович? Вы, конечно, обратились по адресу! Вот уже лет сорок я во всем мире известен как разоблачитель так называемой «парапсихологии».

На лице Льгова появилась гримаса, которая выражала крайнюю степень презрения, дополняя саркастические интонации речи.

— Вся эта возня с Тибетом, чакрами и тому подобной ерундой вносит такую сумятицу в мозги, что страшно становится. Поэтому помогу чем смогу. Вас я выслушал, пафос понял, — он вскинул ладонь. — А как у нас со временем?

— Время есть, — успокоил его Корсаков. — Так что, Владимир Евгеньевич, я в вашем распоряжении.

— Так вот, о рукописях, свитках и тому подобном. Начну издалека, чтобы вырос фундамент для понимания. Вы, конечно, слышали о недавнем скандале с воровством экспонатов из Эрмитажа. Свалили все, как говорится, на «крайних», кричат на всех углах, что решили проблему. А на самом деле?! Полная ерунда! Вы помните, много лет назад из «Салтыковки» тоже пропали еврейские манускрипты?

Конечно, Корсаков помнил! Не помнить такое невозможно. В декабре 1994 года в Санкт-Петербурге задержали несколько человек, попавшихся на краже из знаменитой библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина — одной из лучших российских библиотек. Скандал разразился грандиозный! Книги, редчайшие рукописи с вековой историей, оказывается, выносили из библиотеки пачками! Расхищали, без преувеличения, национальное достояние! И что? А практически ничего! Нашли единиц — тех, которых было удобно показать миру как виновных во всем, и спустили дело на тормозах.

Льгов между тем продолжал:

— Зачем я об этом напоминаю? Затем, чтобы вы поняли: что бы ни говорили в разных там учреждениях и хранилищах, а точного учета подобных ценностей у нас нет. Даже если вам предъявят какую-нибудь картотеку — она ничего не значит! Это и к вопросу о тибетских манускриптах в официальных хранилищах относится. Теперь — о частных.

Льгов отпил из стакана воды.

— Начну издалека, раз есть время. Рукописи, свитки, копии и все прочее, что может вас вдохновить, стали поступать в Россию давно, хотя были скорее такими же атрибутами, как магниты для холодильников, которые сегодня привозят все туристы.

— Но рукописи всегда соприкасались с вопросами о власти, — вмешался Корсаков.

— Судя по рассказу о событиях семнадцатого года, вы хорошо ориентируетесь.

Так вот, Бокий, как вы сами сказали, заинтересовался Востоком с подачи «тибетцев».

Сам Глеб был человеком своеобразным. Жадным в жизни, в чувствах, в ощущениях, в знаниях — во всем. Но самой сильной его страстью была все-таки власть. Не простая, открытая, всем очевидная. А власть тайная, особая, управляющая той, видимой. Понимаете?

— И для достижения ее Бокию требовались сокровенные знания, заключенные в тибетских рукописях?

Льгов помолчал, взвешивая что-то, потом, тщательно подбирая слова, ответил:

— Если бы такая власть открывалась всем, кто умеет читать, то мир давно рухнул бы от избытка властителей. То, что изложено в рукописи, пусть даже самой древней, самой редкой, уже известно людям. Не одному человеку, а многим. Известно и перестает быть сокровенным знанием, превращаясь в знание обыденное.

— Погодите, Владимир Евгеньевич, погодите. Мы говорили о тибетских свитках, — напомнил Корсаков. — И за них боролись, не выбирая средств в этой борьбе, чекисты! Чекисты, а не школьники или студенты! А вы мне сейчас хотите сказать, что все, имевшие отношение к свиткам, получили знания, позволяющие управлять людьми? Да ведь это просто смешно! Если бы хоть кто-то смог получить эти знания, то их давно бы уже применили.

— А вы невнимательны и торопливы, Игорь: получив достаточно информации, спешите сделать вывод, основанный только на поверхностных, самых заметных фактах, не стараясь заглянуть внутрь!

— И что бы я увидел там внутри?

— Так вот, говорили, будто Бокий в конце двадцатых серьезно поругался со своим учителем и наставником — Цыбикжаповым. Что-то между ними произошло такое, что позднее онй друг друга возненавидели. Цыбикжапов, якобы, скрывался, опасаясь мести Бокия, но в то же время часто появлялся в обществе с рассказами о Тибете и его медицине, то есть жил нормальной жизнью. А потом спустя несколько лет исчез. И теперь уже на самом деле, внезапно и навсегда.

— Извините, откуда у вас эта информация? — перебил Корсаков. — Не то, что я вам не доверяю, но эти вещи явно не публиковались в газете «Ленинградская правда».

— Странно, — ответил Льгов. — Мне показалось, вы умеете слушать.

— Еще раз прошу простить, но и меня поймите.

— Да, понимаю я, понимаю, — с досадой проговорил Льгов. — Если вы ждете, что я выложу сейчас заверенные у нотариуса протоколы допросов или что-то в этом роде, то вы ошибаетесь. Нет их у меня. Я готов рассказывать, а уж искать подтверждения — ваша забота. Договорились?

— Хорошо, — согласился Корсаков, понимая, что другого выхода у него сейчас нет.

— А информацией я располагаю по одной простой причине: много лет назад ко мне обращались почти с такими же вопросами, и я провел свое небольшое расследование. Тогда еще были живы многие, кто знал об этом не понаслышке. И «Ленинградскую правду», как вы пошутили, мне читать не надобно было.

— Вы встречались с теми, кто в двадцатые годы имел отношение ко всей этой истории?

— Не только в двадцатые. И в тридцатые, и особенно в пятидесятые.

— А в пятидесятые-то чего? Ни Бокия, ни Блюмкина уже не было, документы — неизвестно где. Кто и за что мог бороться?

— Конечно, главных участников уже не было в живых. Но работали-то они не в пустоте, рядом с ними всегда были люди, которые видели, помнили, понимали. Кое-кого из них расстреляли вместе с Блюмкиным и Бокием. А кое-кто угодил в лагеря. Вот они, выйдя на свободу, и могли заняться поисками.

Именно в тот момент Игорю вдруг пришло в голову, что Льгов по возрасту вполне мог бы оказаться одним из коллег Александра Сергеевича Зеленина, с которым судьба его столкнула в деле о «внуке последнего российского императора», да и потом сводила. Впрочем, Льгов мог быть близок Зеленину не только по возрасту, но и по роду занятий. Игорь хотел спросить об этом, но не решился: обидится хозяин еще и замолчит.

А Льгов продолжал:

— Впрочем, эти люди и их поиски для вас, видимо, важны только одним. Все, что найдено Бокием и Блюмкиным и все, что обрабатывали в лабораториях — все распалось не менее чем на четыре части. Даже много лет спустя участники тех событий, не ведая подробностей, знали, что всегда кто-нибудь успевал изъять и перепрятать документы, пока их руководителя не успели выпотрошить.

— И не искали?

— Искали, искали и до сих пор, видимо, ищут, — признал Льгов. — Я уверен в этом потому, что моя первая жена — внучка профессора Росохватского.

— А при чем тут Росохватский? — невольно переспросил удивленный Корсаков.

— Гордей Андреянович Росохватский возглавил все исследования после ареста Варченко!

Уточнить, кто такой Варченко, Корсаков не решился, а хозяин продолжал:

— Профессор был еще жив, когда мы с его внучкой начали встречаться. По субботам в их хлебосольной семье собирались дружные компании, а по воскресеньям вообще только свои. Вот и я стал захаживать. Росохватскому, видимо, было со мной интересно, потому что часто к себе в кабинет приглашал и угощал кофе с ликером. Ну и, конечно, нескончаемыми разговорами. Так мы с ним и вышли на мою уже тогда любимую тему об аномальных явлениях. Тут-то он и открылся мне во всей красе. То есть это я тогда так думал, что он мне весь раскрылся. Потом-то понял, что, по существу, я ничего от него и не узнал. Но общее направление, имена, представление о важнейших событиях получил. Архива, как такового, у Росохватского не имелось. Это я знаю точно. Все бумаги у него изымали много раз и по линии Академии наук, и по линии спецпро-ектов КГБ, и просто так. Придут серьезные дядьки, поговорят с ним и уносят документы — боялись, что сболтнет лишнее, видимо. Да он и сам мне признавался, что иногда опасается что-нибудь ляпнуть. Такие вот дела.

— Так, значит, не все закончилось в тридцатые? — спросил Корсаков.

Льгов помолчал, потом ответил, будто подводя итог беседе:

— Думаю, такие дела никогда не заканчиваются, потому что у них нет окончания, как у жизни. Уходят одни, приходят другие, и все продолжается.

Уже в прихожей, провожая Корсакова, писатель добавил:

— Кстати, Игорь, я вот что вспомнил: был тут какой-то странный парень, который по всему Питеру прославился своими талантами то ли гипнотизера, то ли мистификатора, и был тесно связан с бандитами. Так вот, он тоже как-то интересовался тибетскими рукописями.

— Как его зовут?

— Не помню. Надо уточнить у ребят. Я вам перезвоню сразу же, как узнаю, хорошо? А вы пока будьте осторожны.