5. Москва. 1925 год
«Мерзавец! Ничтожество! Интриган! Изворотливый негодяй! Прячется за чужими спинами, подталкивает этих дурачков, а они и рады кинуть свой ничтожный камушек! Тупицы! Они думают, что таким образом смогут победить его? Его, которого носит на руках вся армия? А вот, дулю с маслом!..»
Он оборвал себя. Знал: нельзя давать волю эмоциям. Глупо разрешать врагам видеть то, что происходит в твоей душе. Враги всегда начеку, они только и ждут, чтобы уничтожить настоящего Вождя Революции!
Придумали уже сказочку, будто это Ленин разрабатывал план и руководил всем петроградским восстанием! А Ленин в те решающие дни прятался на своих «явках» и трепетал от страха. Знал, рыжий, ох, знал, что с ним сделают, если найдут.
Нет, надо было тогда подсказать кому следует, и все закончилось бы давным-давно! И никакого Ленина! А сразу после свержения власти буржуазии в России можно было ринуться на Запад, в Европу, и не мешкая разжигать Великое Пламя мировой революции!
А сейчас он не только не Отец Революции и не Вождь, он — тот, кого они смеют учить?!
И эта «выдающаяся посредственность» с незаконченным семинаристским образованием — туда же!
«Стоп!» — еще раз приказал он себе. Еще несколько шагов — а там и кабинет, где можно остаться одному и дать волю чувствам. Он успокоился, даже улыбнулся какой-то секретарше, попавшейся навстречу. Даже оглянулся, скользнув взглядом по колышущемуся заду. А как еще прикажете отвлекаться от забот?
В приемной распорядился принести чай, извинился перед ожидавшими: «Товарищи, простите, придется еще подождать. Срочно надо подготовить записку для товарища Сталина Иосифа Виссарионовича, для «генерального секретаря».
Не всякий понял бы его сарказм. Но те, кому надо — поймут. Поймут и передадут «своим». И — отлично! Чем больше слухов, сплетен и анекдотов — тем лучше. Сталин никогда не отличался юмором, значит, будет злиться и проигрывать эту битву интеллектов.
Товарищи понимающе закивали головами. Кто-то, вскочив, обратился к секретарю: посмотрите, товарищ, когда у Льва Давидовича появится время? Деловито глядел на секретаря, на хозяина же кабинета и внимания не обращал. Дескать, вы, товарищ Троцкий, на нас время свое не тратьте понапрасну. Мы и с секретарем все устроим. А вы работайте на благо нашей Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
Троцкий тоже подыграл: едва заметно кивнул в знак одобрения.
В кабинете он подошел к окну и зажмурился. Солнце уже ушло чуть в сторону и теперь отражалось от снега, лежавшего на крышах соседних зданий.
Теперь можно расслабиться на несколько секунд. Расслабиться, но не расклеиться. Он отвлекся, вспомнив соблазнительную картинку, которая только что явилась ему в коридоре. Одетая женщина, конечно, возбуждает воображение, но ему-то не пятнадцать лет! Его чувственность находится под надежным контролем и оживает только с разрешения. Надо бы позвонить той, из аппарата Коминтерна. Зоечке, кажется.
От этого намерения мысль перетекла к воспоминаниям. Несколько мгновений мелькало в воображении молодое, холеное и гибкое тело — и напряжение ушло. Ах, как много значит Женщина в Революции!
Так. Ну, и что же теперь?
Он мысленно вернулся к неприятным событиям, произошедшим несколько минут назад. Очень неприятным, очень! Если «они» смогут принять такое решение и провести его в жизнь, то у него и вовсе не останется никаких рычагов! Надо же, до чего додумались! Убрать его из Реввоенсовета Республики! Это не его уберут из РВС, а РВС лишат отца и создателя! Посмотрим, куда их заведут сталинские дружки вроде Ворошилова! Посмотрим, посмотрим…
Только, собственно, куда и откуда будем смотреть?.. Жесткая и беспощадная правда всплыла сама собой, и ничем ее не опровергнешь. Если эти негодяи сделают, как хотят, то у него и в самом деле не останется рычагов влияния. Никаких!
Придут новые начальники, напишут новые инструкции, всюду расставят новых людей, и он, товарищ Троцкий, останется только на портретах!
Надо что-то делать, что-то делать, что-то!..
А что?
Так, спокойно, спокойно. Есть аппарат Коминтерна. Там еще силен ленинский дух. То есть мы все «это» и станем называть «ленинским духом». Уж с ним-то Сталину не совладать! Ленина помнят и партия, и армия, и «народ». Вот и надо во всем и всегда начинать с фразы «как сказал Ленин». Ну-ка, кто станет спорить с товарищем Лениным?
Нет, поправил себя Лев Давидович, не «как сказал Ленин», а «как сказал великий Ленин». Уж Сталину и его шпане никогда не стать великими. Вот так-то, пожалуй, будет неплохо, а?
Так. Аппарат Коминтерна — пожалуй, немало. Верные солдаты Коминтерна разбросаны по всему миру и самоотверженно делают свое великое дело. И будут его делать, несмотря ни на что. Потому что обязаны: так сказал товарищ Троцкий!
Ну а потом, когда и самого товарища Троцкого попрут?
Мысли опять забегали, тесня друг друга. А ведь пока еще он — главное лицо Реввоенсовета. И военная разведка подчиняется ему! Тоже — верные солдаты. Надо срочно сделать перестановки… Нет! Нельзя! Исключено! Когда его «уберут», то же самое сделают и с теми, кто будет им поднят по службе. Значит, надо что-то придумывать.
Он сел за стол и по какой-то странной прихоти подумал о Блюмкине.
Троцкий питал к нему симпатию. Знал о нем все, до самого сокровенного, потому, наверное, и симпатизировал. Понимал, что в любой момент может его смахнуть, как таракана со столд. И Яша это тоже понимал. Вот и повод для симпатий. Хотя бы демонстративных.
Троцкий часто задумывался о нем. Очаровательный, интересный человек — Яков Блюмкин. Бесстрашный и наивный одновременно. Поначалу, познакомившись с ним, Троцкий был немного разочарован. Он ждал открытого напора, ярости, непримиримости, а перед ним стоял высокий, чуть-чуть нескладный парень с грустными еврейскими глазами и таким же взглядом. На вопросы отвечал после небольшого раздумья, казалось, взвешивая слова.
На ум Троцкому пришло странное сравнение. Он почему-то подумал, что, например, слава Шаляпина или, например, Собинова, принадлежит им по странной прихоти природы. Голос пришел к певцам еще в материнской утробе и зависел от странной игры и сочетания генов предков. А теперь именно голос — то, что сами они не создавали, прославляет их, выделяя из огромных масс людей.
Впрочем, нет, наверное, я неправ, поправил себя Троцкий. Голос и слух есть у большинства. Просто кто-то на них не обращает внимания, занимается чем-либо другим, растрачивая талант. А единицы, такие как Шаляпин, все силы отдают своему дару — они им правильно распорядились.
Так и Яков Блюмкин. Талант безудержной смелости и везения получен им от рождения, в чем личной заслуги Якова нет. Но он правильно это использует, за что тоже будет отмечен.
Сейчас, пожалуй, подумал Троцкий, Блюмкин сможет принести наибольшую пользу. Его надо правильно сориентировать, и тогда Яша пробьет любую стену. Тем более, ту, что еще только собираются возвести эти дурачки!.. Прав Ленин: промедление смерти подобно!
Блюмкин явился сразу, будто только того и ждал. Разговор с ним следовало выстроить так, чтобы он сам пришел к тем мыслям, к которым следовало прийти.
Троцкий — один из немногих, кто знал: недавно Яков возвратился из «загранкомандировки». Он с ответственным заданием выезжал в Германию.
В свое время, навязав Советской России пошлый Брестский мир, Германия загубила развитие всемирной революции. Теперь же она должна была подарить ей свежее дыхание, стать площадкой, откуда революция отправится в свой победоносный путь! И Яков Блюмкин направлялся в Германию именно с этой целью.
На него возлагались огромные надежды: если бы все зависело только от него одного, революция захлестнула бы не только Германию, но и всю Европу! Но в дело вмешались трусы, которые начали тянуть время рассуждениями о ненужных жертвах, о том, что простые обыватели не должны наказываться только за то, что они — обыватели.
Что за глупость? «Обывательство» — один из самых тяжких грехов перед лицом мировой революции. Обыватели только и ждут, чтобы им все принесли готовеньким, а потом за обеденными столами поспорить: можно ли строить новую жизнь на костях врагов! И что же с ними делать? Перевоспитывать? Ждать, пока они поймут и примут дух революции?
К сожалению, глупость и обывательство в Германии временно победили. Они, а не мировая революция, которой Германия, конечно, была беременна. Блюмкин и должен был стать ее акушером. Но не смог, и винить его в том бессмысленно.
Бессмысленно, с точки зрения здравого смысла. Сейчас же примитивный «здравый смысл» должен уступить место «кличу победы»: так надо!
Так и сделаем!
— Ну, что, Яков, как удалось выбраться из Германии? — начал Троцкий, едва поздоровавшись.
Слово «выбраться» он приготовил специально, проверял. Если обидится и начнет обороняться — значит, не так уж и подавлен. Ну а если станет виниться — значит, уже готов.
— Удалось.
В голосе Блюмкина сквозила горечь солдата, вынужденного отступить, вместо того чтобы погибнуть на поле боя. Ну и отлично!
— Да вы не расстраивайтесь, не расстраивайтесь. Революция — это ведь не гуляния со сладкими барышнями, а свидание с очень жестокой дамой, если угодно! Она не ждет, пока ее полюбят, а выбирает сама, и выбирает искусно. Если она, эта опытная стерва, отказывает вам сегодня, надо попытаться завтра, послезавтра, еще через какое-то время. Атаковать, а не скисать. Согласны?
Ага! Зацепило! Значит, понял так, как надо: его вины в поражении товарищ Троцкий не находит!
Вперед, товарищ Троцкий!
— Вы-то, Яков, солдат революции, вам и следует честно делать свое, солдатское дело, согласны?
И снова Блюмкин кивнул, уже энергично. Понял, что в него продолжают верить!
— Хуже, когда мы, вожди, начинаем терять веру, так как это тоже отступление. Разница только в том, что честные солдаты отступают из-за наших просчетов, а мы, плохие командиры, из-за своей нерешительности, если не сказать больше.
Троцкий помолчал, демонстрируя внутреннюю борьбу, потом скользнул взглядом по Блюмкину: дескать, можно ли доверять? Показал, что верит и продолжил:
— Если не сказать: из-за трусости, из-за забвения идеалов революции.
Он еще помолчал, чтобы туповатый Яша все успел усвоить — и забил последний гвоздь:
— Я ведь только со своими близкими товарищами так моху говорить.
— Так трудно? — выразил свое полное понимание Блюмкин.
Снова глубокомысленное молчание Вождя. Обозначение глубокого раздумья. И вновь — решимость быть откровенным.
— Многие наши товарищи считают, что после смерти Ильича они смогут его заменить. А этого быть просто не может. Потому что он — гений Революции. Признаюсь, Яков, мы с ним часто спорили, иногда даже до ругани доходили. Нас многое связывало, я понимал его лучше многих, кто сегодня кричит о верности ему. Ильича не надо «трактовать» и «развивать». Его надо «претворять в жизнь», вы-то понимаете?
Теперь уже в кивке Блюмкина мерещился блеск рубящих сабель лихой кавалерийской атаки! Готов товарищ!
— Знаете, кто сотворил наш Октябрь? — Троцкий провоцировал снова.
Если начнет выгадывать, кого назвать первым… Но Яша уже шел нужным путем.
— Товарищ Ленин и вы, Лев Давидович!
— А… Ленин или я, я или Ленин — неважно, несущественно, — Троцкий лениво отмахнулся. — Эти пустые споры оставим потомкам. Скажу честно, Яша, подготовить и провести восстание в Петрограде смог бы в Октябре семнадцатого и простой честный революционер. Такой, например, как вы!
Очаровательный румянец залил все лицо Якова Блюмкина. Он мог бы сделать Революцию?!
— Да-да, — подтвердил Лев Давидович. — Все дело в том, что нам, старым партийцам, удалось главное: поднять людей и освободить их разум от пустых ожиданий.
Он еще раз посмотрел на Блюмкина, будто взвешивал меру доверия, и тот даже подался к нему всем телом: не предам, Лев Давидович, никогда не предам!
— Вам я могу сказать, Яков. Но, как говорится, не для третьих ушей. В свое время Владимир Ильич сильно огорчился, когда эсеры первыми взяли себе прекрасный девиз «В борьбе обретешь ты право свое!». Понимаете мысль Ильича?
— Конечно, Лев Давидович!
— Ну, и прекрасно. А еще Ленин и Революция учат нас, что выводы надо извлекать из каждого поражения. Какие уроки следует извлечь из поражения в Германии?
Блюмкин задумался. Думал он энергично, и Троцкий понял: ответ у него уже есть. Значит, все идет так, как задумано.
— Не надо, Яков, не сейчас. Не следует, чтобы все видели, как много времени вы у меня проводите. Тем более, теперь, когда я впадаю в немилость у нынешних «руководителей».
Слово «руководителей» дышало таким сарказмом, что у Блюмкина глаза на лоб полезли. Но он взял себя в руки и, похоже, даже проглотил недоумение «вас, создателя Революции?!» — в общем, сдержался.
— Давайте продолжим через пару дней. Сейчас я очень занят. А вы на досуге подумайте, каким образом вам создать такую же гвардию, какую сотворили мы с Ильичом в Петрограде в семнадцатом. Хорошо?
…Встретившись в следующий раз, вождь начал с воспоминаний о том, как «Ильич» отлично организовал подготовку кадров путем партийных школ. Правда, Троцкий предупредил, что деньгами партия тогда была довольно обеспечена, а сейчас, если подобное проделать, придется изворачиваться.
И тут Блюмкин удивил.
— Вы в прошлый раз, Лев Давидович, упоминали эсеров с их лозунгом, и вот что я подумал. Все-таки как ни крути, а роль личности еще никто не отменял, правда?
Он покраснел, и Троцкий понял: вспомнил убийство Мирбаха и сейчас винит себя в бахвальстве. А это недопустимо! Нельзя позволять Якову заниматься самоедством, надо поднимать его мнение о себе всеми способами.
— Вы, Яков, не забывайте, что героев всегда меньше, чем трусливых обывателей. Будь у меня несколько таких людей, как вы, я бы уже давно начал мировую революцию!
Странное дело. Человеку лгут в глаза, а он слушает со смущенным выражением лица, веря и наслаждаясь. Ну, как не пользоваться таким!
— Нет, Лев Давидович, я как раз и говорю о том, что людей можно готовить по-разному.
Помолчал несколько секунд и заговорил!
Слушая долгий, не всегда связный рассказ Блюмкина, Троцкий первые минуты раздумывал: способен ли Яков на такое вранье? Нет, это выше его интеллекта, значит, придумать это Блюмкин не мог. И заучить с чьих-то слов — тоже! Значит — правда? Слишком невероятно для правды!
Выслушав до конца, он решил не оскорблять недоверием, но и не поощрять подобные «сказки». Надумал немного «поучить»:
— Вы от кого эту историю слышали, Яков?
Глаза его смотрели спокойно, но он знал: люди, пытавшиеся его обмануть, цепенели под этим взглядом.
Блюмкин и бровью не повел, ответил, напомнив, что называл имена в самом начале рассказа.
— Постойте, Яков, — будто просыпаясь, выпрямился Троцкий и снова навалился грудью на стол. — Вы хотите сказать, все эти так называемые чудеса возможны на самом деле?
— Нет, Лев Давидович. Я не хочу сказать, что они возможны. Я сказал: есть те, кто их видел. Если вы не верите мне, можете сами встретиться с этими людьми,
— Ну, во-первых, Яков, если бы я вам не верил, я бы с вами не разговаривал так.
Троцкий взглядом впился собеседнику между глаз, в самую переносицу, покрытую густо сросшимися бровями. Но Блюмкин сидел, все так же, не шелохнувшись. Значит, не врет. Это хорошо. Надо использовать и эту возможность.
— Во-вторых, ни с кем встречаться, чтобы вас проверить, я не буду. Просто опасаюсь, что вы, как, впрочем, и я — человек от науки далекий. Могли что-то не так понять, что-то напутать, уж извините. И, следовательно, в-третьих, поручаю вам вот что: выяснить все подобные «чудеса» и дать мне подробный отчет. Вам это сделать проще. Тем более, если вы, как говорите, знакомы с… как его?..
— Варченко!
— Да, вот именно.
Блюмкин ушел, а Троцкий еще раз прокрутил в голове услышанный рассказ. Итак, если верить всему, что Яков тут наговорил, то надо заделаться мистиком, а, как известно, мистики не способны к достижению результата. Им больше нравится само движение, бесцельное и бесконечное.
Вообще-то, рассказ Блюмкина вполне достоверен в том смысле, что Яков, действительно, побывал во многих местах, о которых говорил. Он в самом деле был одним из организаторов коммунистической партии Ирана, отправлял революционно настроенных молодых евреев в Палестину. Везде работа велась для достижения одной, главной цели: ослабление позиций английского империализма, угнетающего людей по всему миру. Эти англичане еще смеют хвалиться тем, что «над Британской империей не заходит солнце». Ничего, дайте срок: зайдет. Еще взовьется революционное красное знамя над их Вестминстером или, как его там, Тауэром!
Вполне возможно, что именно в этих поездках Блюмкин и наслушался всяких историй. Хотя, конечно, лично он, Лев Троцкий, во всю эту ахинею не верит. Впрочем, какое это имеет значение? Что, свергнув царя или временное правительство, большевики в самом деле изменят жизнь по сути? Конечно, нет. Всегда будет существовать и неравенство, и несправедливость, и все, что инкриминировали прежней власти. Обвиняли же ее только для того, чтобы эту самую «власть» отнять у «них» и забрать «себе». А как только отняли — обо всем позабыли. Обо всех обещаниях. И принялись эту власть делить.
Ну, что же… Он, в принципе, не против. Но при одном условии, каковое и стало нарушаться: «они» собрались отнять власть у него!
Блюмкин объявился только через месяц. Позвонил, объяснил, что пришлось много работать, просил извинить. Лев Давидович вежливо соглашался, но голос у него звенел льдом — и Яша встревожился. Ничего, пусть поволнуется. Пусть знает, что таких «орлов», как он — легионы!
Правда, когда Блюмкин пришел и положил на стол свой отчет, когда Троцкий лениво полистал его и просмотрел страницы по диагонали, когда ударили по глазам слова, складывающиеся в идеи — все отошло на второй план!
«Не может быть!» — говорили разум, знания, весь опыт.
«Может! Есть!» — кричали слова, расположенные на бумаге.
Он читал торопливо, проглатывая листы так жадно, как не читал, наверное, никогда…
Наконец Троцкий оторвался от доклада. В пепельнице перед Яковом лежало три окурка.
— И вы можете продемонстрировать все это?
— Я уже говорил, что видел эти опыты много лет назад. Ну а теперь, выполняя ваше задание, Лев Давидович, я снова повидался с тем человеком. И он снова мне показал возможности, открывающиеся перед человечеством на этом пути. Правда…
Блюмкин пошарил глазами по стенам, вопросительно глянул на хозяина кабинета. Тот ухмыльнулся и отрицательно покачал головой.
— Правда, теперь этот человек работает под контролем ГПУ.
— ГПУ? Им-то там что нужно?
— Более конкретно, он работает на отдел Бокия.
— Глеба?
— Да, Глеба. Тот ведь и сам, как вы, наверное, слышали, увлекается мистикой и убедил Дзержинского, что есть иные пути воздействия на человеческое сознание и подсознание. Мне удалось даже узнать, что в Тибет уже подготовлена экспедиция.
— В Тибет? Это еще зачем?
— Дело в том, что именно в районе Тибета, по расчетам специалистов, находится страна под названием Шамбала — страна чудес и древних знаний. Говорят даже, будто христианство извратило подлинную историю человечества.
— Исказило? — саркастически улыбнулся Троцкий.
— Да, — серьезно, без тени улыбки подтвердил Блюмкин. — Сторонники Шамбалы утверждают, что Всемирный потоп загнал людей не на Арарат на ковчеге, а именно в Тибет. И там они жили, спасаясь от потопа, довольно долго, спустя тысячелетия двинувшись во все стороны света, заново заселяя Землю.
— Это что же значит? Наши талмудисты и каббалисты врут, заявляя, что все пошло от евреев? — хитро сощурился хозяші кабинета.
— Выходит так, — немного растерянно согласился Блюмкин. — Но я ведь не о том.
У Яши имелись свои резоны. Начать с того, что туповатым бандитом он никогда не был. Просто образ, который эксплуатировали его завистники и недоброжелатели, пригодился и ему самому: в него можно спрятаться при необходимости быстро, не сходя с места.
Он часто вспоминал, как сделал такое открытие. Произошло это через несколько часов после того, как Яша совершил славнейшее дело своей революционной жизни: убил германского посла Мирбаха. Путь спорят, кто произвел меткие выстрелы, пусть доказывают что угодно, это неважно. В веках останется только его фамилия, фамилия и имя Янкеля Гершелевича Блюмкина. Кто там был вторым? Вы сможете назвать фамилию, господа потомки? Вот, то-то и оно!
Впрочем, память памятью, а жизнь развивается по своим законам. Тогда, после того как удалось унести ноги из германского посольства, после того как провалилось восстание левых эсеров, в победе которых он не сомневался, ему пришлось туго! Ох, как туго! И спасла его фраза, случайно брошенная одним из тех, что видели его: «Посмотрите на этого сумасшедшего!».
Сумасшедший? А почему бы и нет? И Яков моментально врос в эту. маску. Врос и прожил в ней год. Впрочем, наверное, он ее больше и не снимал никогда. Иногда ему даже казалось, маска была на его лице всегда. Просто он ее раньше не замечал. А теперь — заметил, и она ему полюбилась.
Так вот, теперь Яков Блюмкин жил другой идеей. Идея пришла и овладела им точно так же, как он приходил и овладевал женщинами, запавшими ему в сердце!
В 1920 году Яша Блюмкин был направлен в Иран с ответственным заданием: связаться с революционными группами, раздуть пламя мировой революции! Именно там, в Иране, произошла встреча, которая фактически родила в нем нового человека.
Несмотря на истинно еврейское происхождение, внешне Яков скорее походил на молдаванина или румына. Иногда его принимали за хохла. А оказавшись в Иране, он уже не удивлялся, когда его признавали то персом, то айсором. Впрочем, называли и евреем, но это уже стояло как бы в едином ряду ошибок.
Однажды его сопровождающий, местный «мастер на все руки» хитрый Шукур, познакомил его с человеком высокого положения, с которым им вместе пришлось пробираться из одного городка в другой три дня, хотя расстояние было невелико. Но на всем пути их подстерегали опасности: в стране шла необъявленная война, вроде нашей Гражданской, когда любой мог объявить себя «батькой» и, собрав желающих, отхватить кусок пирога, невзирая на то, кому пирог принадлежал.
Понимая, что в таком путешествии верить можно только себе самому, а жизнь зависит от тех, кто рядом, Блюмкин все больше помалкивал. Он вообще предпочитал выдавать себя за странствующего монаха-дервиша.
А попутчик не умолкал! На все у него имелась своя точка зрения, которая, конечно, была единственно правильной. На возражения он отвечал высокомерным смехом и обрушивался на глупость собеседника всей силой своего сарказма!
С подобным Яков привык иметь дело: люди предпочитают считать дураками других, не возлагая на себя труда понять их. А издевка — лучший путь сделать собеседника глупцом, не тратя сил на возражения.
Но новый знакомец перешагнул все допустимые Блюмкиным границы, во время одного из привалов хвастливо заявив:
— Закончится мое путешествие, и большевикам настанет конец!
Он долго и хвастливо рассказывал о важности своей миссии, сколь угодна она Аллаху, как расцветет Азия с его помощью, а особенно, какой станет жизнь в Палестине:
— Мы искореним даже воспоминания о евреях и о том, что они там когда-то жили. Эта земля создана для мусульман и им должна принадлежать!
Возражать и спорить было бессмысленно, но Яков вспомнил десятки юношей и девушек, в том числе еврейских, лично знакомых ему, переселившихся в Палестину по зову сердца и по велению ВКП(б).
Палестина, мандат на управление которой, по условиям Парижской мирной конференции, был отдан Англии, пока считалась новой частью Британской империи. Англичане и не собирались передавать управление этими землями тем, кто на них издавна жил. Напротив, они поощряли вражду племен, раздувая старые обиды и подталкивая к новым распрям. В этих столкновениях надменные британцы играли роль мудрых арбитров.
Искони евреев в Палестине имелось немного. Были это в основном религиозные фанатики, на кого в серьезном деле опереться-то нельзя. Во-первых, потому, что они, как всякие фанатики, не шли на компромисс, без чего политика невозможна в принципе. Во-вторых, они совершенно не умели и не хотели работать, чтобы прокормить хотя бы себя. А кто будет кормить их беременных женщин? И как создать самостоятельное еврейское государство, без детей и молодежи?!
Вот так и выяснилось, что из Советской России молодые люди должны отправиться в Палестину, готовя почву для нового посева мировой революции. Как и писал об этом, впрочем, товарищ Карл Маркс.
Получалось, что дело мировой революции требует помогать тем немногочисленным юным бойцам, которые отправились на фронт трудной и опасной борьбы с мусульманским экспансионизмом. Ну, а раз так, значит, надо дать им новое оружие, тайное и оттого особенно мощное!
Конечно, товарищу Троцкому об этом пока говорить не следует. Почему — Блюмкин не смог бы объяснить.
Сам же себе он пообещал сделать Троцкому приятный сюрприз. Потому и выполнял он полученное от него задание с особой страстностью! Потому и не договаривал многое: хотел увидеть, как засияют радостью глаза Великого Льва, когда узнает он о своей новой и верной Гвардии!
Ну, а товарищ Троцкий узрел в этих маловразумительных пока историях свою выгоду. Он уже видел, как несколько десятков лично преданных ему «альбатросов мировой революции» реют по континентам, будоража то одну, то другую страну свежим боевым ветром!
Так Яков Блюмкин и проложил путь в Тибет. Правда, первым он на этом пути не оказался — и развернулась нешуточная борьба между соратниками и по ВКП(б), и по О ГПУ, и по Коминтерну, и вообще по борьбе за всеобщее счастье!
