51
Январь 1947 года Антарктика. Море Дейвиса.
Борт флагманского авианосца «Флорида».
Этого стука в дверь адмирал ждал уже седьмые сутки, с той поры, когда он вывел свой Восточный отряд кораблей из Швабского залива, который моряки стали называть между собой «Погибельным», и взял курс на Шельфовый ледник Шеклтона, за которым начинался Южный океан.
— Я понимаю, что нарушила спокойствие одного из самых бесстрастных вечеров вашей бурной экспедиции… — попыталась Фройнштаг прибегнуть к некоей словесной изощренности. Однако Роберт так и не позволил ей блеснуть красноречием.
Его пальцы оказались в волосах Лилии раньше, чем она успел что-либо сообразить, а шубка, наброшенная на легкий спортивный костюм, сползла на пол каюты, прежде чем адмирал задумался над тем, как бы поскорее и в то же время поделикатнее раздеть эту потрясающую женщину.
Каждый день адмирал, Фройнштаг, полярный геолог Элмайр и зоолог Молонг высаживались с небольшого самолета полярной авиации то в предгорьях Сер-Рондане, то на полуострове Рисер-Ларсен, или на побережье залива Амундсена. Во время этих десантов Брэд забывал о своем адмиральском чине, он вновь чувствовал себя ученым, и буквально упивался той свободой действий и теми возможностями, которые открывались перед ним во время экспедиции именно потому, что пребывал в чине адмирала.
Однако все это время Фройнштаг оставалась молчаливой и отчужденной, что-то мешало ей отвечать на попытки Брэда возродить их отношения, что-то не позволяло растопить арктический лед сдержанности и безразличия, которые постепенно воцарялись между ними.
— Мне почему-то казалось, что после всего того, что мы пережили в Стране Атлантов, наши отношения уже окончательно исчерпаны, — проговорила Фройнштаг, разрешая, после долгих страстных поцелуев, донести себя до его корабельного ложа.
— Ну почему же, якорь мне в глотку, исчерпаны?! — прорычал он, мысленно представляя себе, сколько всего лишнего предстоит сорвать с себя и с этой женщины, прежде чем она действительно окажется в его власти.
— А что еще могут пережить люди, столько раз оказывавшиеся на грани гибели?
— Насколько мне известно, общие переживания лишь крепче объединяют людей, — проговорил адмирал, лихорадочно срывая с себя трижды проклятые одежды. Причем проделывал это с отчаянием человека, случайно оказавшегося бортом, когда все решают секунды.
— В общем деле — да; в восхождениях на ледовые плато Земли Эндерби, при высадке на острова залива Эдуарда VIII, или при подъеме на гранитные вершины предгорий Фрамнесфьелла. Но только не в постели, мой адмирал, только не в постели!
Брэда так и подмывало воскликнуть: «Тогда, что же привело вас сюда, в ложе к человеку, с которым вас ничего не объединяет?!». Но задать именно этот вопрос так и не решился. На него вдруг снизошел почти мистический страх: «Одно неосторожное слово — и видение из золотистых волос и налитого, не по-женски крепкого, мускулистого тела — источится французскими духами, развеется и исчезнет!».
Брэд вдруг испугался, что разрушит не только весь тот неразгаданный, таинственный порыв, который привел к нему в каюту эту удивительную женщину, но и разорвет всю ту странную связь, которая до сих пор каким-то непостижимым образом единила их.
В этот вечер Брэд был агрессивен, как прошедший через трупы растерзанных соперников леопард, и неутомим, как перезревший в своей половой тоске юнец, случайно дорвавшийся до податливого, умудренного сексуальными баталиями тела неприхотливой уличной женщины.
И мир не знал, мир даже не догадывался… Впрочем, какое дело было всему остальному миру до этих двух слившихся в объятиях людей, которые извергали вулканы страстей посреди ледового антарктического моря; и какое дело было этим двум, истосковавшимся друг по другу людям до всего прочего мира?!
В эти, самой судьбой отведенные им минуты — своими нежными касаниями, своим шепотом и ласками, своими вздохами и порывами они сотворяли свой собственный, духовный мир, который не имел почти ничего общего с «внутренним» и «континентальным» мирами.
— Вот такой она и была — эта ледовая ночь нашего прощания! — с томным придыханием проговорила Фройнштаг, когда, пресытившись сексуальным безумием, мужчина обессилено улегся вверх лицом рядом с ней.
— Почему прощания, Фройнштаг? — все еще страстно сжал ее руку.
— Потому что так нам суждено: жить на разных континентах, в разных эпохах и даже в разных мирах.
— Если «в разных мирах» — не аллегория, то не собираетесь ли вы уйти во внутренние миры Страны Атлантов и Рейх-Атлантиды?!
— Рейх-Атлантиды? До того, как я побывала в Стране Атлантов, мне казалось, что место истинной германки сейчас там, в районе «Базы-211», в Рейх-Атлантиде. И если бы Скорцени удалось обрести волю, возможно, я сумела бы убедить его, что наш долг перед арийской нацией — уйти в подземелья Нового Рейха.
— Но обязательно со Скорцени… — ревниво прокряхтел командующий эскадрой.
— Мне и в голову не приходило, что существует еще кто-то, кто способен был бы прорваться к этой базе сквозь арийские и атлантические заслоны. И уж совсем дикой показалась бы мысль видеть в этом человеке вас, мой непобедимый адмирал, вчерашнего нашего врага. И лотом, в какой мир я бы не попадала, если рядом со мной оказывается Скорцени, мир этот сразу же становится «совершенно иным миром».
— Более романтичным? Сомневаюсь.
— А если я стану утверждать, что более суровым — это вас устроит? — вежливо освободила Лилия свою руку, и это не осталось незамеченным.
— Более суровый, но не более совершенным, Фройнштаг. Возможно, это чудовище и способно, все, что угодно, взорвать или разрушить, но вряд ли оно способно что-либо создать.
— Это потрясающее чудовище, мой непоколебимый адмирал, да только вам этого не понять, — проговорила Фройнштаг уже в те минуты, когда корпус авианосца в очередной раз начал вибрировать так, словно Антарктика пропускала его через подводную камнедробилку.
Несмотря на всю мощь своего корпуса, авианосец действительно то и дело содрогался, вспаривая оказавшиеся под ним подводные части айсбергов или блуждающих льдин. И хотя «Флорида» шла вслед за мощным военным ледоколом «Сент-Джон», однако сразу же за его кормой льдины сходились, а все открытые части моря Дейвиса представляли собой сплошное ледяное крошево, которое в двух-трех милях южнее проложенного эскадренным штурманом курса, переходило в сплошные паковые поля.
— Но теперь вы уже побывали в этом своем Новом Рейхе, гауптштурмфюрер СС Фройнштаг.
— Прошу прощения, адмирал, до Нового Рейха мы с вами, положим, так и не добрались.
— Зато побывали в соседней Стране Атлантов, во Внутреннем Мире, и это свершившийся факт, — вдруг проскользнуло в интонациях адмирала легкое раздражение. — Что теперь? Романтика подземных миров развеялась? Вам уже не хочется стоять у истоков рождения новой расы — подземных арийцев?
— Наверное, для этого я недостаточно германизирована. Или точнее сказать, слишком разгерманизировалась в своей сытой, ухоженной и безразличной Швейцарии.
Ожил телефон корабельной связи, и Роберт Бэрд вынужден был взять трубку.
— Это вы, Шербрук, дьявол вам в глотку? Я ведь приказал не тревожить. Ни под каким предлогом. Поступило радиосообщение от коммодора Бертолдо? И что, сидя на льдине, он сообщает, что все суда его отряда затонули? Нет? Тогда какого дьявола?!
Решив, что разговор затянется, Фройнштаг предприняла попытку тихонько подняться, чтобы выскользнуть из-под лежащей на ее бедре руки адмирала. Однако Брэд уловил это движение и панически вонзился пальцами в ее тело.
— Кажется, мы немного отвлеклись от основной мысли, Фройнштаг? — произнес Брэд, повесив трубку — Почему эта ночь должна стать прощальной? Еще почти месяц нам суждено провести вместе.
— Не вместе, мой адмирал, а всего лишь на борту одного судна. Это принципиально.
Брэд предпринял попытку обнять ее, но, почувствовав, что за ней уже ничего не последует, вновь улегся на спину.
— Вот и я считаю, что ничего прекраснее того, что мы сотворили для тебя этой ночью, последовать уже не может, — назидательно молвила Фройнштаг и теперь уже решительно поднялась. — В конце концов, это прекрасно, что наши отношения завершаться на таком вот эмоциональном всплеске. Всегда ведь вспоминают последнюю встречу. Так пусть она будет такой, чтобы оба мы вспоминали ее с волнением.
— И кто из офицеров займет мое место?
— Причем вполне достойно займет ваше место, — уточнила журналистка.
— Решитесь назвать его имя?
— Откуда ж мне знать его имя?! — искренне удивилась Фройнштаг. — Над этим я пока еще не думала. Но кто-то, несомненно, займет. Вряд ли я способна по-вдовьи воздерживаться от мужских объятий. В свое время я так и сказала Скорцени.
— Чтобы заставить его рассвирепеть?
— Он воспринял это как должное, как естественное право женщины.
— Странно.
— Ничего странного. Мне порой казалось, что он вообще никогда не свирепел. Играть свирепость — это да; играл ее обер-диверсант рейха вдохновенно, талантливо, необычно. Мне приходилось видеть, как он допрашивал пленных или предателей, как разговаривал с человеком, который тремя минутами раньше пытался застрелить его. Какой гнев, какая наводившая ужас на собеседников ярость! И только я понимала, что на самом деле скрывается за его бизоньим рыком.
— Всего лишь взгляд влюбленной женщины, — проворчал адмирал Брэд.
— Не согласна.
— Просто вам никогда не приходилось смотреть на него глазами обреченного им человека. Вы всегда изощрялись своей влюбленностью. Ведь кто же из женщин любит и палача. Не приходилось задумывать над тем, какими словами и какими ласками она встречает его на пороге дома после очередной казни?
— Скорцени — не палач, адмирал Брэд, — в голосе Лилии зазвенели металлические бубенцы. — Он — диверсант, «профессионал войны», как справедливо именовал его диверсант-барон Вилли Штубер. Истинный профессионал.
Фройнштаг сунула ноги в великоватые для нее тапочки адмирала и, по-гусиному шлепая ими, побрела в душ.
— Будем считать, что на сей раз увлекся я, — примирительно молвил ей вслед покоритель Антарктики. — Просто я всего лишь хотел сказать, что вы привыкли смотреть на Скорцени всепрощающими, влюбленными глазами.
Фройнштаг оглянулась и отрицательно покачала головой. Даже войдя в душевую кабинку, она оставила дверь приоткрытой, то ли для того, чтобы слышать адмирала, то ли для того, чтобы он в последний раз мог полюбоваться тем, что ему приходится терять, теперь уже навсегда.
— Если в ком-то в рейхе и умирал гениальный актер, так это в Скорцени! — прокричала она, уже включив теплу воду. — Не во фюрере, мой адмирал, не во фюрере, в чем когда-то пытались убедить меня и Гиммлер, и, особенно, Геббельс, а именно в Скорцени, К тому же он обладал удивительным свойством понимать человека, в какой бы ипостаси и в какой идиотской ситуации тот ни представал перед «самым страшным человеком Европы». Мне нравилось, что со Скорцени можно было говорить на любые темы.
— Вы увлеклись, Фройнштаг.
— Когда речь заходит о Скорцени, я всегда безнадежно увлекаюсь.
— А ведь я ожидал услышать от вас имя совершенно иного человека, того, кто займет мое место в вашей постели.
— Оно вам ничего не скажет, адмирал, мало того, оно вам вообще ни к чему.
— А ревности.
— То, что будет происходить в моей постели после вас, доктор Брэд, недостойно ни ревности, ни осуждения. Так уж повелось, что половые отношения я привыкла четко разделять на три категории: секс в порыве любви, секс по супружеской обязанности, и сугубо физиологический секс, к которому понуждает наша с вами сексуальная природа.
«Знать бы, в какой категории выпало обитать мне! — подумалось адмиралу — Впрочем, что тут сомневаться? Всякий раз причисляй себя к физиологическому разряду — и никогда не ошибешься».
— Тот, кто придет вам на смену, мой храбрый адмирал, будет мужчиной на одну ночь, жертвой гнусной женской физиологии.
«Знала бы эта женщина, как мне хочется оказаться на месте любого из этих «физиологических мужчин»! — с тоской подумалось адмиралу. И уже сейчас тоска эта была откровенно… физиологической.
* * *
— Вы утверждали, Фройнштаг, что успели побывать в тех местах, где расположено мое ранчо.
— Почему только «утверждала»? Я была там. — Понравилось?
По-моему, вы уже спрашивали об этом, — беззаботно напомнила ему Фройнштаг. — Правда, называл ты это строение отшельника «виллой», насколько мне помнится. Что с твоей стороны было очень смело, — почти саркастически заметила она.
И адмирал почти с горечью сказал себе: «Господи, а ведь она расстается со мной без какого-либо сожаления! Словно ничего и не было. Разве что действительно ничего не было? — И тут же попытался пристыдить себя: — Что ты разнылся, как оплакивающий первую любовь студентик?!» А вслух произнес:
— Потому и спрашивал. Очень хотелось, чтобы ранчо понравилось вам.
— Ранчо как ранчо. Без особых притязаний, но и без какой-либо фантазии, даже ковбойской, — послышался ее приглушенный водной струей голос.
Лилия не видела, что в это время Брэд извлек из-за обложки записной книжки небольшую фотографию своего ранчо и с такой тоской ностальгически всматривался в него, словно прощался перед гибелью корабля. То, что происходило сейчас в отношениях с Фройнштаг, действительно напоминало гибель корабля, только в роли «Титаника» представал он сам.
— Но вы заметили, что ранчо стоит на косе, между океаном и озером?
— Над какой-то водной гладью, мало смахивающей на океан. Что она собой представляет, я так и не поняла.
— Как только вернусь, у ворот установлю якорь, а на мачте рядом с воротами повешу рынду.
Фройнштаг попыталась представить себе эти атрибуты отставного шкипера, но так и не сумела, уже хотя бы потому, что не смогла возродить в памяти вида самого ранчо.
— То есть попытаетесь превратить ваше ранчо в пристанище старого морского волка? — появилось лицо Фройнштаг в проеме двери. — Вряд ли у вас что-либо получится, — иронично заключила она.
— Если вы там появитесь, на пристанище морского волка оно, конечно же, смахивать не будет.
Фройнштаг ответила не сразу. Он медлительно выключила воду, долго и старательно вытирала волосы и тело. Время от временив проеме двери появлялись то ее плечо, то лодыжка. И лишь когда она, наконец, вышла из душевой и деловито осмотрела свои все еще влажные ноги, не поднимая глаз на Брэда, совершенно буднично произнесла:
— Хочу предостеречь вас от излишнего фантазирования на эту тему, доктор Брэд. Я никогда больше не появлюсь там. И советую воспринять это, как банальнейшую констатацию факта. Но, как вы сами понимаете, дело не во мне.
— Ну, тогда не знаю, — попытался свести весь этот разговор к шутке. — Если пристанище старого боцмана или шкипера исключается, то и ковбои в тех местах тоже не водятся, поскольку привыкли кочевать по прериям Дикого Запада.
Только теперь Фройнштаг заметила в его руке фотографию, бесцеремонно выдернула ее из пальцев и, близоруко прищуриваясь, вгляделась в очертания. Но, похоже, что и после этого осмотра мнение об этом пристанище у нее не изменилось.
— Вы с мужем, наверняка обитаете в каком-нибудь старинном особняке в самом центре:..
— В особняке, но достаточно новом, сорок четвертого года постройки, замаскированном под старину Да успокойтесь, Брэд, — добавила она без всякого перехода, — в конце концов, на ковбоя вы похожи так же мало, как и на моряка.
Возможно, адмирал и оскорбился бы, но женщина взглянула на него такими наивными, обезоруживающими глазами, что любая его обида мгновенно улетучилась бы. Вот она стоит перед ним: чистенькая, аппетитная, пахнущая его любимым мылом, с порозовевшими мочками миниатюрных ушек, которые Брэд в порыве страсти так любил нежить губами, а то и откровенно пожевывать.
— Все, мой адмирал» вечерний осмотр личного состава эскадры завершен?
— Вы несносны, Фройнштаг.
— В карцер прикажете прямо сейчас или повременим? В любом случае, для начала — ритуальный поцелуй в щечку.
После поцелуя в щечку адмирал попытался дотянуться до губ женщины, но она резко отвернулась, и при этом от адмирала не скрылось, что на лице ее отразилось что-то такое, очень похожее на брезгливость.
— Останьтесь у меня до утра, Фройнштаг, — почти по-мальчишески попросил он. Хотя к тому моменту уже прекрасно понимал, что унизительная просьба эта лишь поставит его в неловкое положение. И командующему эскадрой еще очень повезло, что Фройнштаг повела себя при этом», по-джентльменски:
— До какого «утра», мой адмирал?! — воскликнула она, чуть ли не похлопывая его по плечу — Мы в Антарктике, где в это время года ни утра, ни вечера. Утро здесь такая же условность, — мило улыбнулась она уже стоя у двери, — как и наша с вами пылкая, но… сугубо физиологическая любовь.
