Те, кто видели Мемфис Джонс в «Фоли-Бержер» или часами стояли на входе в клуб «Алиби», были обречены на разочарование. Мемфис была сама не своя. Прошлую ночь она провела одна дома.

По клубу ходили слухи, что Рауль убил партнера своей жены и сбежал на юг Франции, опередив полицию, нацистов или и тех и других. Мотив был неясен, потому что никто не думал, что Жако будет крутить шашни с Мемфис — все знали, кем он был, но можно было предположить, что pede пришел к Раулю, и убийство явилось следствием самообороны. Парижский морг выдал тело Жако в среду утром, за ним никто не пришел. Блистательный garson из boite de nuit, похоже, мог оказаться на кладбище для нищих.

Мемфис узнала все это от Ан Ли, вьетнамского шофера. Он принес ей поднос в постель в десять часов утра в среду: пенистое горячее молоко, кофе, фарфоровую тарелку с дольками апельсина. Утреннюю почту, в которой не было ничего, кроме счетов.

Мемфис равнодушно просмотрела почту, грудь прикрывала лишь батистовая простыня, словно она не замечала присутствия Ан Ли; но она заметила в его неподвижности какой-то новый тип молчания, внимательный и суровый. Он напомнил ей большую кошку, ягуара, спавшего на краю ее кровати, они оба были, готовы к атаке.

— Скажи работникам морга, что мы хотим похоронить Жако по высшему разряду, расходы значения не имеют, а чек отошлите мистеру Раулю, — сказала она. — Потом позвони в клуб и вели всему персоналу прийти на похороны. Когда бы они ни состоялись.

— Мадам придет? — спросил Ан Ли.

— Конечно. Убедись, что они пройдут днем, а теперь мне нужно кое-куда поехать сегодня утром. И еще, Ан Ли, пришли Мадлен. Я хочу принять ванну после завтрака.

— Мадлен уволилась вчера.

Она с опаской посмотрела на него: в его черные глаза, которые она никогда не могла разгадать. Рауль уехал, а теперь и Мадлен. Сколько времени назад он оставил и ее? Но она только сказала:

— Глупая сука. Думаешь, Мемфис не может сама принять ванну или одеться. Зачем мне нужна Мадлен? Дерьмо.

— Теперь, когда хозяин уехал, Мадлен сказала, что денег больше нет, и никому из нас платить не будут. Она уехала, чтобы работать fille de joie в борделе, в одном из закрытых домов в Клиши. В «Сфинксе», кажется. Когда прибывает столько немецких солдат…

— Она будет прозябать там до конца своих дней. Глупая Мадлен. Она думает, быть проституткой — это так здорово, что ее жизнь станет мечтой? Увольте. А ты, Ан Ли, иди и выгуляй Роско.

Роско был ягуаром. В своей гибкой скользящей манере он подобрался к его ногам, свернув хвост и сложив тяжелые лапы. Он не смотрел на Мемфис, не искал ее внимания, для него она уже умерла. «Отдам его в зоопарк, — решила она, откусывая дольку апельсина, сок тек по ее губам. — Я не могу взять кота на юг в Марсель, в Северную Африку, на корабль в Штаты».

Роско спрыгнул на пол на мягких лапах и начал важно расхаживать возле Ан Ли. Им обоим были небезразличны ее планы. Но они скорее умрут, знала она, чем позволят ей управлять ими.

Час спустя она выходила из такси у консульства Соединенных Штатов. Она не позволила бы Ан Ли отвезти ее, не позволила бы ему догадаться, что она уже отчаялась получить билет домой и найти кого-нибудь, кто сказал бы ей, что все будет хорошо. Она боялась потерять его, последний голос в пустом доме, где в комнатах и коридоре царило эхо, ее стильные каблучки стучали по полу. Она думала, что Ан Ли исчезнет, когда она вернется с Рю де Труа Фрер. Она велела ему отвезти Роско в зоопарк. Взглядом шофер дал понять, что он считает это обычной изменой — обмен одного создания на другое — пахнувшей рабством и смертью. У нее не было времени на его глупости. Она боролась за выживание.

— Я хочу видеть посла, — сказала она громко француженке, которая принимала посетителей на входе в консульство. — Скажите мистеру послу, что к нему пришла Мемфис Джонс.

Женщина повернула свой французский нос в направлении ее платья, великолепное изделие из бисера и шелка, более подходящее для вечернего выхода и сидевшее на ней плотно, как банановая кожура. Платье не произвело на нее впечатления, она вышла и вернулась с человеком, который, к сожалению, не был послом.

— Роберт Мерфи, — сказал он, протягивая руку. — Посол сейчас в Елисейском дворце на консультации с французским правительством.

Мемфис была непреклонна. Она не позволила Роберту Мерфи проводить ее в свой кабинет, подальше от любопытных глаз посольских служащих. Она стояла посреди мраморного вестибюля и требовала билета домой. Безопасный переезд. Билет в каюту первого класса на следующий океанский лайнер из Франции.

— Океанские лайнеры больше не ходят, — учтиво сказал Мерфи. Только транспортники и торговые суда.

— Вы хотите знать, что случится, мистер, если Мемфис Джонс поймают нацисты? На улицах Канзас-сити вспыхнут восстания. Пламя вспыхнет в каждом доме самых престижных кварталов Нью-Йорка. На ваших руках будет кровь, мистер, ваших и вашего прекрасного посла, и весь мир будет спрашивать, какого черта вы делали в Париже, когда величайшая джазовая певица Европы пришла просить помощи. Понимаете?

Мерфи кивнул. Он уверил ее, что сам поговорит с Буллитом. Но Мемфис чувствовала, что в воздухе пахнет жареным, она видела беспорядочно сваленные стулья и коробки в элегантном вестибюле. Консульство определенно закрывалось. Мерфи предложил ей поехать на вокзал Сент-Лазар. Он знал, что там женщинам дают билеты на поезда, хотя лучше было бы для этого быть матерью с ребенком, но, может быть, ей дали бы один билет?

Мемфис села на стул у дверей кабинета Буллита и заявила, что будет ждать. И тогда она услышала презрительное нигер, но не от Мерфи, а от женщины, которая уничтожала бумаги в кабинете, дверь которого была третьей от входа, тощая, как рельса, сука из высшего класса в кашемировом костюме.

— Уехали бы они обратно в Африку, — вполголоса сказала Мимс Тарноу француженке в приемной. — И перестали бы позорить американцев по всему миру. Я бы сама купила ей билет в Танжер, если бы у меня не было десятка лучших способов потратить мелочь.

Мемфис хотелось расцарапать тонкий нос этой женщины, окунуть ее головой в туалет, было желание дать Мимс Тарноу в глаз и заставить ее просить о пощаде. Но ее колени вдруг стали ватными, и она опустилась на свой стул, вспоминая женщину, которая обварила ей руки кипятком, когда ей было восемь лет, и она работала посудомойкой, вспоминала мужчину, который бил ее от нечего делать рядом с мусорными баками в прачечной ее матери, задирая ей юбку на голову, пока не показывались белые трусы, и шлепая своей широкой плоской ладонью по ее попе, и давился от смеха, другой рукой держа ее за волосы, и она телом чувствовала его эрекцию. Она вспомнила все это и еще сотню мерзких вещей, годы шелка и комфорта сразу забылись, ее щеки пылали от отвращения, и голос внутри нее кричал: «Какого черта, ты думаешь, эти белые помогут тебе, Мемфис? Они все — нацисты, только в другом обличье».

Она вышла из консульства через черный ход и спустилась по широким мраморным ступенькам на мостовую, осторожно ступая каблуками там, где в ступеньках были щели. Перед ней расстилалась площадь Согласия, словно место для религиозных обрядов, в середине стоял обелиск, а она остановилась в растерянности и понимала, что не может больше думать.

— Мадмуазель, — раздался голос за ее спиной. Она обернулась. Голос принадлежал пожилому французу с усами и в берете, его глаза были влажны.

— Пьер Дюпре к вашим услугам, — человек приподнял берет и снова надел его на свои седые волосы. — Вы должны знать, что американцы уезжают завтра. Все, кроме Буллита и нескольких сотрудников, отправятся на рассвете. Они надеются попасть в Бордо. Я мог бы найти вам место в машинах, везущих багаж. Среди носильщиков. Не слишком шикарно, но…

— Нет, спасибо, — сказала она отрывисто. — Я сама найду дорогу. Я всегда так делаю.

И она поймала такси до «Алиби».