Книга: Флотская богиня
Назад: 30
Дальше: 32

31

По оврагу, ведущему в сторону реки, моряки скрытно подошли к плавням и тут же обратили внимание, что камыш на врезающемся в степь плавневом мыске, подозрительно шевелится, потрескивая под чьими-то ногами. Приказав Аборигену ползти по боковому овражку в сторону этого мыса и всячески отвлекать немца, Евдокимка, после первого же крика «фриц, сдавайся!», сумела войти в плавни.
Затаившись, она в просвет между полосками пожелтевшего камыша видела, как по неглубокой ложбинке Крюков неспешно и тем не менее храбро ползет в сторону реки. Когда же он добился своего, спровоцировав противника на пистолетный выстрел, успела заметить, что немец — судя по вооружению, офицер, — затих всего метрах в двадцати, на островке. «Хоть бы автоматом или винтовкой трофейной вооружился, аристократ окопный! — презрительно укорила его девушка. — В разведку ведь шел…» И тут же, еле слышно, спросила подкравшегося сзади Корзюкова:
— Заметил, где он засел?
— На островке, под вербами, где посуше.
— Там и брать его будем, сержант. Обходи с тыла, от реки отсекай. Если уж решит вплавь на тот берег возвращаться, постарайся ранить — в ногу ли, в руку… Но чтобы комбату тепленьким достался.
— Он и так уже наверняка ранен, иначе давно ушел бы на ту сторону.
— Вдруг на воде плохо держится? Словом, окопный аристократ…
Корзюков удивленно взглянул на командира группы, но, так и не поняв глубины иронии, вложенной в это определение, тоже на одном выдохе проговорил:
— Только не вздумай сам на него переть, словно леший на медведя, — а, отойдя на пару шагов, он неожиданно заключил: — Юный ты, не по войне и чину, так что поберегись. Юнгой небось служил?
«Спасибо за подсказку, — мысленно поблагодарила его Евдокимка. — Так и буду говорить всякому, по поводу возраста моего любопытствующему. Что, мол, зачислен был в экипаж юнгой…» Под крики все наседавшего Крюкова и нервные выстрелы офицера она перебежала от одного кустарничка к другому; почти не сбавляя темпа, преодолела небольшой проливчик и вновь затаилась, уже буквально в нескольких метрах от будущего «языка».
Тот сидел, привалившись левым плечом к высокому пню, рядом с которым с одной стороны валялся ствол упавшего дерева, с другой — лежало чье-то мертвое тело. Очевидно, офицер услышал какие-то подозрительные шорохи, потому что, приподнявшись на левом колене, внимательно осмотривался.
Евдокимка находилась теперь буквально в семи-восьми шагах от него, но, прижавшись к пригорку между раздвоенным стволом вербы и густым кустарником, оставалась невидимой для него. Конечно, если бы он поднялся в полный рост… Однако, судя по тому, как немец вел себя, у него была задета правая нога, и он старался ее не тревожить.
В свою очередь, девушка прислушалась к тому, что происходило позади нее. Где-то там с тыла их обходил Корзюков, но то ли слишком увлекся, то ли застрял где-то в болоте… Конечно же «снять» этого офицера Евдокимка могла бы и одна в два счета, но он нужен был живым.
Девушка вдруг отчетливо вспомнила предсмертный бред своего первого пленного — летчика, сбитого над Степногорском. Однако здешний фриц умирать не собирался, пистолет в руке держал твердо и, лишенный сантиментов, готов был стрелять, даже если воспримет ее в качестве болотного духа. И коль она все же решилась броситься на него, то лишь потому, что в данном случае самолюбие оказалось значительно сильнее страха.
Перекатившись влево от вербы, так, чтобы подобраться к немцу со стороны пня, она еще несколько секунд выжидала, а затем, когда тот, приподнявшись-таки со стоном, попытался рассмотреть, как ведет себя Крюков, в каком-то отчаянном порыве, ухватив карабин за ствол, метнулась к цели. Офицер мог развернуться к ней только через правое плечо, и именно это подарило Евдокимке несколько мгновений. Удар прикладом по запястью немца пришелся как раз в ту секунду, когда ствол его пистолета уже был направлен на нее.
— Не двигаться, — по-немецки приказала она. — Следующий удар — по голове. Руки вверх!
— Нет-нет, не надо меня бить, я сдаюсь, — как-то слишком уж обыденно, с нотками обреченности и даже безразличия в голосе произнес лейтенант. — Только подняться сам не смогу.
— Это я уже понял. Что с ногой? — поинтересовалась Гайдук, подбирая оружие пленного и негромко позвала бойцов своей группы.
— Вывихнул, выбираясь на берег, — ответил немец. — А может, перелом.
— Выясним, — сухо заметила Евдокимка.
— Все-таки сам «языка» взял?! — удивился Корзюков, появившийся первым, и тут же принялся выливать воду из сапог. — Чего ж не дождался?
— Понял, что банный день ваш сегодня явно затягивается, ефрейтор.
— Это уж точно! С прошлого вечера — сплошная мокрень.
— Сними с него правый сапог, — приказала она подоспевшему Крюкову.
— Прямо здесь перевязывать будем, что ли?
— Понадобится — перевяжем!
Как только Крюков стащил с офицера обувку, Евдокимка выхватила из-за голенища кинжал и почти молниеносно вспорола штанину пленного, словно на службе в госпитале. Этот же госпитальный опыт помог ей быстро, резким движением вправить ему вывихнутую стопу.
Пока она все это проделывала, офицер пытался рассмотреть кинжал, которым она орудовала. Тот беспечно лежал теперь рядом с его сапогом.
— Откуда у вас это оружие, сержант? — спросил он, покорно позволяя Аборигену обуть себя.
— Оттуда же, откуда всякое другое, трофейное.
Затихшая было на той стороне реки перестрелка неожиданно вновь возобновилась, но теперь уже в ход пошли легкие пушки и минометы. Мало того, какой-то шальной немецкий пулеметчик открыл огонь по плавням левого берега, словно бы решил уложить всех тех своих соплеменников, что уцелели во время переправы. И морякам вместе с плененным лейтенантом пришлось залечь за пнем да за поверженным стволом старой ивы, спасаясь от его яростных очередей.
— Но вы обратили внимание, что на лезвии выгравировано «фон Штубер»? А на рукояти — родовой герб? — спросил офицер, переждав третью очередь сумасшедшего пулеметчика.
— Дался вам этот кинжал, — проворчала Евдокимка. — Давно нужно было выбросить его, оружие все-таки эсэсовское.
— Почему же эсэсовское? Это — родовой, ритуальный кинжал оберштурмфюрера барона Вилли фон Штубера. Он принадлежит моему земляку, я лично с ним знаком.
— Принадлежал, — уточнила Гайдук. — Красноармеец, подаривший его мне, утверждал, что взял кинжал в виде трофея у убитого офицера.
Услышав это, лейтенант приподнялся на кистях рук и каким-то странным, явно оценивающим взглядом осмотрел Евдокимку с ног до головы. Даже после того, как Корзюков, ухватив немца за щуплый затылок, резко ткнул его лицом в почерневшую осеннюю листву — «Лежать, мразь; ты нам живым нужен!» — он все же сумел извернуться и вновь, теперь уже глаза в глаза, взглянул на Евдокимку.
— Ну что, что? — проворчала девушка, с напускной суровостью. Пряча свое женское естество, она тщательно следила за тем, чтобы в любой ситуации оставаться как можно грубее и нахрапистее.
— Как давно это произошло? Когда именно вы получили этот кинжал убитого барона фон Штубера?
— Вас это интересовать не должно.
— Не обижайтесь, сержант. Просто это оружие имеет свою историю, которая может показаться вам любопытной.
— Хорошо, допустим, это произошло в конце июля.
Лейтенант покачал головой и загадочно ухмыльнулся:
— В таком случае обязан вам сообщить, что барон жив. Я виделся с ним дней десять назад, в управлении разведки штаба нашей полевой армии.
— И что же из этого следует? — жестко спросила Евдокимка, чеканя каждое слово.
— Многое, — неопределенно как-то, с явной растерянностью, произнес лейтенант.
Пора было двигаться к своим, однако Гайдук тянула с отходом. Теперь уже ей не терпелось до конца прояснить всю эту историю с кинжалом некоего барона фон Штубера, причем сделать это здесь и сейчас, а не в штабе батальона или бригады…
— За бутылкой коньяка оберштурмфюрер поведал, что во время своего десантирования в тыл русских он был в красноармейской форме, поэтому русские приняли его за своего.
— Оберштурмфюрер? Он что, эсэсовец?
Они хорошо понимали друг друга, как выяснилось. Однажды к ним в госпиталь доставили плененного разведчиками офицера-эсэсовца, который к тому же оказался инженером-гидротехником. По своей наивности, он уже продвигался в ближайший тыл своих войск, чтобы принять под опеку Запорожскую гидроэлектростанцию. Раненый да к тому же контуженый, немец плохо соображал, что с ним происходит, и все уверял Евдокимку, выступавшую в роли переводчицы, что русские должны ценить его, поскольку он намеревается спасать их знаменитую электростанцию. За те четыре дня, пока инженер под охраной находился в госпитале, Евдокимка успела основательно поупражняться в немецком и даже конфисковать у раненого немецко-русский разговорник.
— Вы правы, — сказал тем временем пленный. — Барон является старшим лейтенантом войск СС.
«Только этого мне сейчас не хватало!» — процедила про себя Евдокимка, осознав, что никакое оправдание, что, мол, «откуда ж мне было знать, кем тот раненый, которого я перевязывала, был на самом деле?», в данном случае не пройдет. Что такое «особый отдел», она уже знала.
— И что же с оберштурмфюрером происходило во время этого десанта?
— Его ранило в ногу. Он уже думал, что истечет кровью или же окажется в русском госпитале, где его легко разоблачат, но тут, словно ангел с неба, явилась ему одна русская санитарка, — при этих словах пленный слегка помедлил и вновь внимательно присмотрелся к Евдокимке.
Она благоразумно отвернулась:
— Дальше, дальше, лейтенант…
— Так вот, кинжал свой барон и подарил той русской, которая старательно перевязала его, принимая за «красного».
Назад: 30
Дальше: 32