Поручив морякам осмотреть первого пилота, Лощинин пробился по тропке к Евдокии и, вытирая рукавом кителя пот, прямо над ухом девушки прохрипел:

— Этот, по всему видать, еще жив. Что скажешь, Степная Воительница?

— «Степная Воительница» — это что, тоже комплимент?

— С комплиментами потом разберемся, а пока что разговор о немце. Он, спрашиваю, жив?

— Судя по комплименту, только что сказанному, да…

— Что ты заладила со своими комплиментами? — не понял ее лейтенант.

— Потому что он так и сказал: «Вы прелестны, фройляйн», — Евдокимка чувствовала себя задетой.

— Чего только не сморозишь в бреду…

— Почему вы решили, что летчик бредил? — еще сильнее зацепило девушку безразличие этого сухопутного моряка. — Открыл глаза, увидел перед собой… И так и сказал…

— Знала бы ты, какие «комплименты» они посылают с неба, когда десятками набрасываются на наши города или корабли, — буквально прорычал морской пехотинец, грубовато отталкивая Степную Воительницу, чтобы приблизиться к пилоту.

Девушка обратила внимание на его лицо — широкоскулое, с резко выпяченными желваками под смуглой кожей; с почти прямым, слегка утолщенным носом и пухловатыми, по-юношески выразительными губами. Черные, почти антрацитовые глаза блестели под узкими выцветшими на солнце бровями. «Вот о таких мужчинах, все девушки, наверное, и мечтают», — как-то отстраненно подумалось Евдокимке.

Ответить на вопрос о том, какие мужчины нравятся ей самой, Степная Воительница вряд ли смогла бы. После шестого класса она — «сдуру и по ошибке», как определила впоследствии мать, — влюбилась в «мужчину в черном». В того самого, который неожиданно появился в их доме в черном кожаном пальто, черной широкополой шляпе и в черном гражданском костюме военного покроя.

Как оказалось, это был Дмитрий Гайдук, двоюродный брат отца. Отец встретил гостя с холодной вежливостью, как обычно встречают важного, но не очень-то уважаемого гостя. Эта холодность почему-то передалась и матери, на что гость обратил внимание и безмятежно, с наигранной улыбкой на лице, предупредил:

— Могу подумать, что мне тут не рады, брат-ветеринар, — впоследствии он так и называл ее отца «братом-ветеринаром». — Может, так, сразу, взять и уйти?

— Сразу — не положено, — сухо возразил отец. — Во-первых, как-никак, а ты из Гайдуков, а значит, наш.

— Что значит «как-никак», брат-ветеринар? Я действительно «наш», из Гайдуков.

— А во-вторых, — продолжил свою мысль отец, — поселку незачем знать, что мы с тобой нравами, или еще чем-то там, не сошлись. Тем более что в детстве ты, как и надлежит старшему и более сильному, защищал меня.

— Вот видишь, как много поводов у нас для того, чтобы посидеть за обеденным столом и потолковать о жизни нашей распрекрасной, брат-ветеринар.

Выразительнее всего Евдокимке запомнилась тогда эта иронично-загадочная улыбка, которая, казалось, запечатлелась на лице чекиста Дмитрия Гайдука однажды и навсегда.

— Видал, какая у него уверенная, пренебрежительная, прямо-таки чекистская, улыбочка? — уловила эту особенность родственника мать Евдокимки, когда два дня спустя гость отправился дальше, куда-то, как он говорил, «в район Первомайска, на новую должность». — Представляю себе, как он ведет себя на допросах.

— Не о том ты сейчас говоришь, — встревоженно оглянулся Николай Гайдук. — Не наше это дело. Ты же слышала его объяснение: все, что он как чекист делает, он делает по долгу службы!

— Я всего лишь говорю о том, о чем ты думаешь, — осадила мужа Серафима. — Соседка вон вчера спросила, как ядом брызнула: «Уж не арестовывать ли вас приехал этот ваш, из органов?» Вроде бы тихо спросила, остерегаясь, но язвительно.

И только Евдокимку «дядя Гайдук» почему-то сразу же покорил настолько, что после обеда, во время которого отец и гость обменивались какими-то колкими, непонятными девушке выпадами, она предложила:

— А хотите, я покажу вам, сколько новых домов появилось за то время, пока вас не было, и в поселке нашем, и в Степногорске?

— Как же не пройтись по улицам с такой красавицей? — тут же согласился дядя Гайдук, на радость девушке.

Откуда ему было знать, что главное для нее — прогуляться с таким сильным и красивым мужчиной мимо поляны, где сейчас гонял с мальчишками мяч ее штатный школьный воздыхатель Пашка Горовой. И ничего, что, узнавая Дмитрия Гайдука, встречные сельчане тут же сторонились его и бросали вслед — «это и есть тот самый, из органов…». Слыша все это, дядя Гайдук так ни разу и не согнал с лица свою «чекистскую улыбочку».

Впрочем, все это было уже в прошлом…

— Жив, сволочь, — командир морских пехотинцев прощупывал тем временем пульс раненого на сонной артерии. — Хотя крови потерял немало, а на несколько километров вокруг лазаретов не предвидится.

— Если бы у вас нашелся бинт или еще что-нибудь, чем можно было бы перевязать… — обратилась к нему Евдокимка.

— В армейские санитарки попасть не терпится?

— И в армейские — тоже. В педучилище нас этому обучали.

— Но не для того же, чтобы «соколов Геринга» с того света доставать! Тем более что этого ты уже не спасешь.

— Вы же не врач, откуда вам знать?

— К счастью — нет. Врач продлил бы его мучения, я же от них избавлю, потому как — солдат, — лейтенант повертел в руке пистолет сбитого летчика, приказал девушке отвернуться и, не дожидаясь, пока та в самом деле отведет взгляд от обреченного, выстрелил ему в грудь.

— Ну, зачем же вы так?! — одновременно и возмутилась, и ужаснулась Степная Воительница.

— Ты бы лучше спросила немца, зачем он к твоему дому прилетел — с бомбами да пулеметами.

— Но ведь теперь он…

— Цыц, козявка! — осадил ее моряк и, сунув добытое оружие за брючный ремень, спокойно объяснил: — Во все времена и во всех армиях мира это называлось «выстрелом милосердия».

— Вот это убийство вы называете милосердием?!

— Чтобы не мучился, если уж нельзя спасти… Неужели не понятно? — растолковывал морской пехотинец. — И хватит пялиться на меня! На войне «игры в войну» не проходят, у-чи-тель-ни-ца.

— Причем тут «игры», «учительница»?! — сдержанно возмутилась Евдокимка. — Сама понимаю, что мы тут на войне, а не в театре.

— Во как! Оказывается, мы уже все понимаем!.. Ни черта ты пока что не смыслишь; мы, солдаты, и сами вон опомниться не успели, — склонив голову, он выдержал тягостную паузу, а затем совершенно иным, спокойным, доброжелательным тоном поинтересовался: — Иногда милосерднее помочь человеку умереть, нежели обрекать его на муки. В мирное время такое тоже случается… — заметив, что девушка в ужасе пятится от него, морпех процедил: — Привыкай, Степная Воительница, привыкай, коль уж пытаешься ввязаться в эту драку!

— Да ни во что я не ввязываюсь! — обиженно отрубила Евдокимка.

— А не ввязываешься, так сиди дома, желательно в подвале. Целее будешь.

— Не смейте говорить мне «цыц, козявка»!

— Слово «цыц» оказалось лишним, согласен… Карты, документы, оружие — собрать! — приказал офицер бойцам, добираясь до бумаг только что застреленного им немецкого майора. — Самолет не сжигать, вдруг им кто-либо из штабных заинтересуется.

— Это правда, что ты арестовывал людей, как говорят об этом в поселке? — спросила она, прощаясь с дядей Гайдуком неподалеку от машины, которую за ним прислали из Первомайска.

Услышав этот вопрос, отец запрокинул голову и укоризненно покачал ею: мол, «кто тебя за язык тянет, дурёха?!». Он, наверное, был удивлен, услышав, как брат его спокойно, все с той же иронично-пренебрежительной улыбочкой на лице, произнес:

— Конечно же арестовывал.

— И даже своих родственников, отсюда, со Степногорска?

— Родственники тоже попадались. Тут уж, кого прикажут… Ибо по службе моей — и долг мой.

— И расстреливал их?

— Да замолчи же ты, черт бы тебя побрал! — сорвался было отец, понимая, что майор госбезопасности может воспринять дотошность племянницы, как продолжение всех тех разговоров, которые вели между собой родители. — Разве мы когда-нибудь втягивали тебя в подобные разговоры?!

— Зря нервничаешь, брат-ветеринар… Нет, Евдокимка, лично мне расстреливать по приговору суда не приходилось. Не по моей службе долг, — произнес он фразу, с тех пор так и запомнившуюся Степной Воительнице. — А вот при задержании врагов народа стрелять действительно приходилось. Тут уж как водится в таких случаях…

— И многих постреляли?

— Да как сказать? Одним врагам народа страх мешает браться за оружие, другие же берутся за оружие исключительно из страха, но они тоже не вояки. И потом, ты же знаешь правило чекистов: «Если враг не сдается, его уничтожают».

— Да зачем же ты говоришь все это ей, девчушке?!

— Не столько ей, сколько тебе, брат-ветеринар. И потом, не одна она спрашивает обо всем этом. Многие знать хотят, что тут у нас происходило… Хотя, если по правде, как на исповеди, я не столько для вас это говорю, сколько самому себе объяснить пытаюсь… Вот так-то, брат-ветеринар.

— Объясняй, объясняй; во всяком случае, пытайся, брат-чекист, — отважился отец.

Только тогда Евдокимка поняла, что в отличие от отца его «брат-чекист» свое «брат-ветеринар» дядя Гайдук произносил без какой-либо видимой иронии. Может быть, даже с легкой завистью к непорочной крестьянской профессии, при которой никому ничего особо объяснять не приходится.