Когда обер-лейтенант Канарис поднялся на борт крейсера «Глазго», его встретил худощавый бледнолицый капитан-лейтенант, невозмутимо наблюдавший за восхождением парламентера, заложив правую руку за борт кителя и вызывающе вскинув подбородок.

— Следует полагать, что вы уполномочены заявить о капитуляции команды крейсера «Дрезден», сэр? — резко спросил он, как только парламентер отдал честь и представился.

— А командир корабля Бредгоун уполномочил вас вести со мной переговоры? — приятно удивил его Канарис чистотой своего английского. При том, что сам вопрос германца был пропитан сарказмом.

— Мне всего лишь поручено встретить вас, обер-лейтенант, и…

— … И провести в командирскую рубку. Разве не так, сэр?

— Вы правы, мистер Канарис. Но мне следовало бы доложить капитану Бредгоуну о цели вашего визита.

— Доложите ему, что обер-лейтенант Канарис прибыл на борт крейсера «Глазго» с визитом вежливости.

— Так и прикажете доложить, сэр? — все с той же классической английской невозмутимостью уточнил капитан-лейтенант.

— Можете предложить другое объяснение, мистер?..

— Денвилл, сэр. Капитан-лейтенант Денвилл.

— Так вы способны предложить какое-то иное объяснение, мистер Денвилл?

— Бредгоун не силен в немецком юморе, мистер Канарис. Узнав, что вы прибыли с визитом вежливости, он либо прикажет арестовать вас, либо любезно распорядится выбросить за борт, на корм рыбам. Кстати, считаю необходимым предупредить, что чем жестче приказ капитана Бредгоуна, тем вежливее и любезнее становится его голос. В общем, из уважения к вам предлагаю явиться в капитанскую рубку в качестве германского парламентера, а не гостя. Так надежнее.

— Охотно прислушаюсь к вашему мнению, сэр.

Англичанин поднес к глазам бинокль и прошелся взглядом по видневшемуся вдалеке, в распадке между «прораставшими» из прибрежья скалами, крейсеру. Затем «прощупал» окулярами ближайшее побережье континента и мелких прибрежных островков. Лишь после этого он опустил бинокль на грудь, закурил сигару и сочувственно оглядел низкорослого худощавого немца.

— После столь ювелирной работы наших артиллеристов, — с сугубо английской иронией произнес капитан-лейтенант, — у всей вашей команды есть только один выход: нанести нам коллективный, общекомандный «визит вежливости», со сдачей оружия и выражением горького раскаяния. Правда, у нас, у военных, — вновь снисходительно окинул он взглядом щуплого офицерика, — подобный «визит вежливости» вполне определенно именуется «полной и безоговорочной капитуляцией». Понимаю, это всего лишь языковые тонкости, тем не менее…

— Мы непростительно теряем время, господин капитан-лейтенант, — сухо напомнил ему Канарис.

— Ошибаетесь, обер-лейтенант, терять вы его станете чуть позже, когда будете пытаться уговорить командира крейсера оставить ваше полузатонувшее судно в покое, чтобы отдаться вместе с ним на милость чилийских властей.

Услышав это его «полузатонувшее», Канарис непроизвольно бросил взгляд в сторону своего крейсера. Даже без бинокля было видно, что он все еще пребывает на полноценном плаву и все еще боеспособен. «Но если он все еще боеспособен, тогда что ты делаешь на вражеском корабле в качестве парламентера? — упрекнул себя Канарис, понимая, каким жалким он покажется сейчас воинственным британцам в качестве просителя непонятно чего. — Бредгоун окажется сто раз прав, когда скажет: «Какого дьявола? Пусть победителя определит поле битвы!»

— Отдавать крейсер чилийцам команда не намерена. Как, впрочем, и британской короне. Что же касается смысла предстоящих переговоров с капитаном Бредгоуном, то у меня нет иного выхода, кроме как попытаться убедить его…

— Позвольте узнать, в чем именно… убедить, сэр?

— По крайней мере, один аргумент в пользу прекращения этого боя у меня все же имеется.

— Согласен, что в конечном итоге решение принимает командир корабля. Но он будет неправ, если не заставит артиллеристов разнести ваш крейсер в клочья.

Капитан второго ранга оказался грузноватым детиной с нездоровым, кирпично-пепельного цвета лицом. Он сидел за столом в обществе еще двух офицеров, и появление Канариса встретил с безразличием человека, который уже все давно решил для себя, и появление здесь парламентера воспринимал как ненужную формальность.

— Если я верно понял, — буквально прорычал он, опираясь багровыми, словно бы обожженными руками о края стола, — вы прибыли сюда, чтобы объявить о готовности команды вашего крейсера сдаться?

— Но вы сами могли убедиться, что «Дрезден» все еще на ходу и вполне боеспособен, — холодно возмутился Канарис.

— Бьюсь об заклад, что его хватит не более чем на три наших залпа.

— Ваш крейсер получил не меньше повреждений, чем наш, — огрызнулся Маленький Грек, чувствуя, что переговоры с самого начала пошли не по тому руслу, которое он себе наметил. — Вам бы не в бой с ним рваться, а брать курс на ближайший док.

— Позвольте заметить, сэр, что это не совсем так, — проговорил Денвилл, воспользовавшись заминкой командира крейсера. — Несмотря на отдельные попадания, наши разрушения незначительны. И потом, далеко не все снаряды были посланы вашим крейсером.

— Благодарю за разъяснение, капитан-лейтенант. Однако повторюсь, что наш крейсер еще вполне боеспособен. Другое дело, что ваше судно современнее, с лучшими, более мощными двигателями и лучшим артиллерийским вооружением…

— Что вы хотите этим сказать, обер-лейтенант? Пытаетесь уменьшить наши заслуги, доказывая, что команды наших крейсеров изначально находились в неравном положении? Вы этого пытаетесь достичь? Вам доставляет это удовольствие, позволяет сформулировать некое самооправдание?! — медленно, с расстановкой, четко произнося, точнее, изрыгая каждое слово в отдельности, эмоционально заводился Бредгоун.

— Я всего лишь констатирую факты, поддерживая таким образом разговор, сэр.

— Но если вы прибыли на борт моего судна не для того, чтобы сдаваться на милость победителя, тогда какого дьявола вы просили моего согласия на перемирие и переговоры?! — еще яростнее, чем прежде, прорычал Бредгоун. — Что вы можете нам предложить? Каковы ваши условия? Ваша эскадра потопила лучшие суда тихоокеанской эскадры Великобритании, и после всего вы стоите здесь и что-то там мямлите?! Что привело вас сюда?

— Я прибыл по приказу командира крейсера, фрегаттен-капитана фон Келлера.

— Вы прибыли сюда только потому, что лично вам и вашему фон Келлеру не хватает мужества умереть в морском сражении, как полагается истинным морякам! Вот почему вы стоите сейчас перед нами!

Несмотря на то что рычание Бредгоуна становилось все более грозным, Канарис стоически выслушал весь его монолог. Правда, порой ему казалось, что он находится не в командирской рубке боевого корабля XX столетия, а в каюте капитана какого-то пиратского фрегата времен Черной Бороды и «Острова сокровищ». Но обер-лейтенант понимал, что сейчас не время предаваться эмоциям.

— Германцы никогда не страшились смерти, — как можно сдержаннее напомнил он командиру «Глазго». — Но обязан обратить ваше внимание, что сейчас крейсер «Дрезден» находится в территориальных водах Чили.

— Ах, вы уже находитесь в чилийских территориальных водах?! — саркастически взревел Бредгоун, ударяя кулаком по столу — Кто бы мог предположить?!

Командир «Глазго», конечно же, успел пропустить порцию-другую виски, но это лишь укрепляло Канариса в мысли, что он действительно оказался на шхуне «Испаньола», в каюте одноногого капитана мятежников Сильвера, только что приказавшего поднять над своим кораблем «Веселый Роджер». Не хватало только пиратского попугая с его кличем: «Пиастры! Пиастры!»

— Причем находимся мы в территориальных водах Чили с согласия местных властей, которые уже извещены.

Канарис понимал, что морякам «владычицы морей» Великобритании наплевать на территориальные амбиции каких-то там местных чилийских властей; как понимал и то, насколько унизительным является для него, офицера германского Военно-морского флота, вымаливать у них пощаду, прикрываясь суверенитетом этой нищей, совершенно беспомощной в военном отношении страны. Однако никаких иных аргументов у него не было. Унизительность его положения подчеркивалась еще и тем, что эта невоспитанная скотина Бредгоун даже не предложил ему, офицеру-парламентеру, кресло.

— Нет, вы слышали, господа? — обратился тем временем командир крейсера к сидящим справа и слева от него офицерам. — Эти боши решили, что они имеют право нападать на нас, прячась между какими-то прибрежными островками, чтобы прикрываться затем международными соглашениями о территориальных водах и прочей чепухе, которая в военное время, да к тому же у берегов полудиких латиносов, абсолютно никакого значения не имеет.

— Чили не является воюющей страной. Нападая на корабль, пребывающий в ее территориальных водах, вы грубо нарушаете соответствующие нормы международного морского права, — спокойным, официальным тоном проговорил Канарис, стараясь придать своей речи дипломатичность. — Можете не сомневаться, что реакция на ваши действия правительств и Германии, и США, не говоря уже о правительствах Латинской Америки, будет очень резкой.

Как ни странно, на сей раз аргументы Маленького Грека подействовали; во всяком случае, они заставили капитана второго ранга поумерить свой сарказм и приглушить пиратский рык. Вот только заставить его отказаться от желания окончательно расправиться с «Дрезденом» они не могли.

— Положения морского права, обер-лейтенант, мне известны не хуже, чем вам, — угрюмо пробубнил Бредгоун.

— Не сомневаюсь, сэр, — склонил голову в аристократическом поклоне Канарис.

— Однако я получил приказ уничтожить крейсер «Дрезден» любой ценой, где бы он ни находился. И я выполню этот приказ, чего бы мне это ни стоило. Что же касается юридических тонкостей, то пусть о них позаботятся наши дипломаты, которые, уверен, как-нибудь сумеют объясниться с дипломатами Чили. Так и передайте своему командиру. Вы слышите меня, обер-лейтенант?!

— Не сомневайтесь, сэр, передам.

— После того как вы вернетесь на борт крейсера «Дрезден», у фон Келлера будет ровно час для того, чтобы обсудить с офицерами создавшееся положение и сообщить о своем решении. Если к этому времени сообщения не последует, мои матросы будут говорить с вами языком бортовых орудий. Станете утверждать, что это несправедливо?

— Не стану, сэр.

— Потому что не посмеете.

— Позволю себе заметить, что наши парни тоже не прочь поразмяться у орудийных капониров, — вызывающе ухмыльнулся Канарис, понимая, что предаваться артистизму дипломатии уже бессмысленно. — И уж поверьте, дело свое они знают.