23
Прежде чем увлечься глинтвейном, Канарис налил и себе немножко коньяку, и они как-то поспешно, без тоста, словно бы прячась от кого-то, выпили. Потом еще по одной. Лишь после этого Франк принялся за бутерброд — и по тому, как бурно он жевал, угадывалось, что человек этот основательно голоден. Канарис же взял бокал с глинтвейном и медленно, аристократически потягивал из него, время от времени ожидающе поглядывая на гостя.
— Три месяца назад твои следы затерялись где-то в Великобритании, — наконец заговорил он о том, что больше всего интересовало его сейчас.
— Причем основательно затерялись, — беззаботно подтвердил Брефт.
— Что же происходило дальше? Мы уже собирались было зашвырнуть твое «личное дело» в особый сейф убитых и пропавших без вести.
— В «сейф призраков», значит. Ну да, понятное дело: чуть что — сразу в «сейф призраков»! — Правая бровь Брефта поползла к длинной желтоватой залысине и замерла где-то там, в складках черноватых морщин. — Стоило ли так торопиться, адмирал? С этим всегда успеется. И вообще, скоро все мы превратимся в призраков.
— Отбросим общие рассуждения, фрегаттен-капитан, — чуть пригасил свое раздражение Канарис. — Что происходило дальше?
— В Англии оставаться мне уже было нельзя.
— Это понятно.
— С трудом, через Ирландию и Испанию, я сумел добраться до Шербура. Но вскоре туда же устремились англичане. Первые две волны «очистки территории» мне пришлось пережидать в подземелье одного нормандского замка.
— Но ведь у тебя был британский паспорт.
— …Который в Нормандии представляется еще более ненадежным и подозрительным, нежели в Англии. И потом, я не доверяю армейским патрулям и контрразведке.
— Скорее всего, ты прав. Странно, что тебя не взяли прямо в Лондоне.
— Почему «странно»? — неожиданно поперхнулся Брефт. И Канарис замер, почти испуганно глядя на него и понимая, что проговорился. — Вы сказали: «Странно, что вас не взяли прямо в Лондоне». Что вы имели в виду?
— Твою слишком уязвимую «английскую легенду».
— Понятно, вам сообщили, что я провалился.
— Что было очевидным и без этого сообщения.
— Не совсем, адмирал. Меня ведь не арестовывали. Была лишь слежка. И если учесть, что связник мой исчез…
Брефт умолк, ожидая, что адмирал хоть как-то прокомментирует это сообщение. Но Канарис отрешенно смотрел на глобус, словно отгадывал по его параллелям и меридианам свою судьбу.
— С твоим арестом англичане действительно не спешили. Что в их положении вполне естественно.
— Так вот, когда я понял, что со связником что-то стряслось, я переметнулся через пролив в Ирландию, а уже оттуда… Стоп, господин адмирал! Очевидно, о моем провале вам было известно что-то такое, что до сих пор не известно мне?
— Нет-нет, — слишком поспешно открестился Канарис. — Ничего такого особого мне известно не было, обычные умозаключения и предположения профессионала. Тебе же следует изложить свою версию в обычном отчете, который затем будет тщательно изучен в ведомстве Шелленберга.
— Непременно изложу.
— А теперь начистоту: что привело тебя ко мне? Только ли ностальгические воспоминания о «Дрездене»? Сентиментальностью ты вроде бы никогда раньше не отличался.
— Скажем так: не только. — Франк-Субмарина с удовольствием впитал в себя винную жидкость. Он не торопился. То, о чем ему предстояло сообщить экс-шефу абвера, не терпело спешки. — В Испании на меня каким-то образом вышел английский агент, назвавший себя Томпсоном.
— Это и есть тот эпизод твоей «нормандской легенды», отсутствие которого до сих пор мешало нашему взаимопониманию?
— Просто без него разговор не приобретал той значимости, которую мне хотелось бы придать ему.
— Итак, он назвал себя Томпсоном. То есть вообще не назвал себя.
— Можно сказать и так. Суть не в этом. Главное, он предупредил, что вам угрожает опасность.
— Мне постоянно угрожает опасность, Франк. Почему ты считаешь, что это предупреждение должно каким-то образом насторожить меня?
— Уже хотя бы потому, что исходит не от германского, а от английского агента.
— Точнее, от агента-двойника.
— Допускаю. Однако существа дела это не меняет. Важно, что этот агент вышел на контакт со мной, а следовательно, был наведен на меня своим лондонским руководством; затем выяснял, выслеживал, устанавливал личность…
— Но это же обычная, банальная провокация, Брефт! Стоит тебе передать через этого же двойника привет Черчиллю от фюрера, и завтра же родится слух о том, будто Черчилль стал осведомителем Кальтенбруннера.
— Он предупреждает, что вам грозит серьезная опасность. В чем уже сегодня, по дороге к этому трюму, я смог убедиться лично. Поигрались мы с вами в шпионаж — и все, достаточно! Очевидно, пора поднять перископ и сурово осмотреть акваторию жизни.
— То есть ты прибыл сюда специально для того, чтобы предупредить меня? Причем делаешь это уже по заданию Сикрет Интеллидженс Сервис?
— Скорее — используя сведения, случайно добытые от иностранного агента, что является обычной практикой разведки. А почему я это делаю? Да потому что старый краб Франк Брефт порой способен откусить собственную клешню, рискуя ради своего давнишнего друга.
Адмирал допил глинтвейн и долго, задумчиво прокручивал глобус, словно выбирал ту единственную точку мира, в которой его еще способны приютить. Пожелают приютить.
— Откуда же исходит опасность? — наконец поинтересовался он, все еще не отрывая взгляда от глобуса. — Кого конкретно мне следует остерегаться?
Адмирал прекрасно понимал, что ничего нового сообщить ему Брефт не сможет, все имена личных врагов ему известны. Свой вопрос он задал исключительно из снисхождения к человеку, решившему испытать себя в роли спасителя адмирала Канариса. Желающих погубить его — множество, а вот объявлялся ли хоть кто-либо, кто стремился бы спасти его, вывести из-под удара или хотя бы в чем-то помочь?
— Теперь вам следует опасаться Гиммлера. Прежде всего, рейхсфюрера СС Гиммлера.
— С чего вдруг? — безучастно поинтересовался адмирал.
— А что, было время, когда вы ходили в его любимцах?
— Не припоминаю.
— Так вот, там, по ту сторону Ла-Манша, тоже почему-то ничего подобного не припоминают.
— Почему вдруг они так забеспокоились, Брефт?
— Пытаетесь понять, что конкретно мне известно?
— В какой-то степени. Ладно, согласимся: угроза исходит от Гиммлера… Что ты можешь сообщить мне в этой связи, фрегаттен-капитан?
— Папка с досье на вас опять легла на его стол. На сей раз в ней вполне достаточно компромата, чтобы выдать ордер на арест или же устроить вам еще одно крушение «Титаника». В зависимости от конъюнктуры.
— Лондону известны даже такие тайны эсэсовского двора?
— Реакция истинного разведчика, — саркастически хохотнул Брефт. — Адмиралу, изгнанному из абвера, говорят, что готовится ордер на его арест, а он интересуется каналом утечки этой информации! Трудно себе представить что-либо подобное. Зачем вам понадобилось знать о канале утечки?
— Это многое объяснило бы…
— Кому? В данном случае знание утечки нам с вами ничего не объяснит. Разве что вы хотите рядом со своим досье положить на стол Гиммлера и мое? Валяйте, старина. Доставьте удовольствие Мюллеру, Кальтенбруннеру и прочим трюмным крысам.
— Дело не в досье, Франк. И не смей говорить со мной в таком духе. Просто для меня важно знать, с кем я имею дело и в Берлине, и в Лондоне. В общем-то, это важно всегда, а уж в такой ситуации, в какую ты ставишь меня…
— По-моему, вы рановато рубите мачты, адмирал. Шторм еще только разгорается.
— Когда ты стал двойником?
— Я не двойник. Формально я продолжаю оставаться агентом абвера. Но на меня вышли и, как видите, используют в роли то ли связного между английской разведкой и вами, то ли агента влияния. Или просто курьера.
— Любой из этих ролей достаточно, чтобы подвесить тебя по приговору Народного суда во дворе тюрьмы Плетцензее.
— Разве что по вашему доносу, адмирал. Что же касается англичан… Если уж вместо того, чтобы убрать, меня с миром отпускают и даже помогают пробраться сюда через Францию, прикрыв германским диппаспортом…
— Фальшивым, следует полагать?
— Вполне возможно.
— Но согласись: получить дипломатическое прикрытие англичан… Такого удосуживается не каждый агент. Уверен, что Народный суд учтет это обстоятельство, — грустно зубоскалил Канарис.
— Не перебивайте меня, адмирал! — довольно неделикатно возмутился Брефт. — Я ведь не штатный оратор рейхстага, а посему очень легко сбиваюсь с мысли. Так вот, если уж англичане пошли на такой шаг, значит, намерения у них вполне серьезные.
— Вот именно, очень серьезные. Вот почему меня удивляет, Франк, почему ты до сих пор не сказал главного…
— Зависит от того, что считать главным.
— Что именно этот твой резидент Томпсон предлагает?
— Бежать. Он предлагает вам немедленно бежать, адмирал.
Канарис отрывисто, нервно рассмеялся.
— Куда? Уж не в Англию ли?!
— …Что было бы для вас идеальным вариантом. Хотя вы даже не представляете себе, насколько это сложно в нынешних условиях. Поэтому бегите куда угодно; важно скрыться, отсидеться. Отправляйтесь в Баварию или в Австрию, скройтесь где-нибудь в Альпах, отсидитесь пару месяцев в какой-нибудь горной деревушке. У вас наверняка есть заветная нора, хозяин которой готов смириться с вашим присутствием. Спектакль ведь все равно приближается к финальному занавесу.
— Кое-кто из слабонервных уже даже лихорадочно пытается этот занавес опустить.
— В конце концов, можно бежать во Францию.
— Собираешься помочь мне в этом, старый краб?
— Если только смогу, — попытался Брефт не заметить иронии в словах Канариса.
А ведь можно биться об заклад, что на самом деле в роли Томпсона выступал агент О’Коннел.
— То есть никакой реальной связи с Томпсоном у тебя нет, — пришел к заключению Канарис, смерив Брефта уничижительным взглядом.
И только сейчас Брефт понял, что весь его разговор с экс-шефом абвера очень уж напоминает допрос. По крайней мере, на той стадии, на которой в камерах абвера его называли «аристократическим». Причем роль допрашиваемого досталась почему-то ему.
— Британцы не настолько доверяют мне, чтобы давать координаты своего берлинского агента. Тем не менее в Нормандии мы сумеем выйти на его след.
