— Ты знаешь, когда я был студентом, я частенько оставался ночевать в доме де Криниса, — Вальтер Шелленберг положил телефонную трубку и взглянул на Маренн, сидевшую в кресле.

Женщина кивнула:

— Я знаю.

— У него была обширная библиотека, впрочем, она и сейчас у него есть, — он обошел стол, сел в кресло напротив собеседницы. — Я читал книги ночами напролет. И поскольку де Кринис — австриец, у него было много книг о Габсбургах. В одной из них я прочел, что, оказывается, Габсбурги всегда отрицали, что возлюбленная кронпринца Рудольфа баронесса фон Вечера находилась с ним в охотничьем замке Майерлинг, когда он покончил с собой. Они утверждали, что она была в это время в Вене и умерла от горя.

— Тебя интересует, что я думаю об этом, как внучка кронпринца Рудольфа? — Маренн задумалась и машинально провела пальцами по волосам, собранным в большой узел на затылке. Ей не раз говорили, что волосы у неё такого же каштанового оттенка, такие же густые и длинные, какие были у матери Рудольфа, знаменитой императрицы Зизи.

Шелленберг меж тем кивнул:

— Было бы интересно узнать твоё мнение.

— «Она просто умерла от горя», — да, так сказал мой прадед император Франц Иосиф, — женщина вздохнула. — Как будто баронесса умерла обычно и естественно, и это никакая не трагедия. Как всё было на самом деле, доподлинно неизвестно.

Маренн встала, подошла к окну. На заснеженных ветвях пушистой ели напротив окна резвились две молодые белки, ловя друг друга за хвост. Увидев их, женщина улыбнулась.

— Я ведь выросла во Франции, — продолжила она, помолчав минуту. — Ты знаешь, мой приемный отец маршал Фош никогда не связывал мое будущее с Австрией. Он хорошо помнил, как его приняли мои родственники, когда он привез меня к ним после того, как я осиротела. Но тем не менее он вполне отдавал себе отчет, что я принадлежу к старейшей в Европе династии монархов и что мне, возможно, предстоит взойти на трон, а моей руки будут просить европейские принцы, например, английский или, скорее всего, германский. Все это происходило ещё до Первой мировой войны. Тогда все это ещё выглядело реальным, поэтому он, конечно, позаботился, чтобы я хорошо изучила историю своей семьи, и приглашал лучших учителей, в том числе и из Австрии. Как ушел из жизни мой дед, неизвестно, — Маренн обернулась к Вальтеру, который внимательно её слушал. — Перед тем как покончить с собой, он отпустил прислугу, и они остались в замке вдвоем с Мари. Точнее, Рудольф настаивал на том, чтобы Мари тоже уехала, но она предпочла остаться. Первой выстрелила в себя она, затем из жизни ушел кронпринц. Это была настоящая трагедия для Австрии. Для всей Европы. Старейшая и самая могущественная из европейских династий осталась без прямого наследника престола. Это стало явным предвестием будущего конца монархии и плохим предзнаменованием для Европы.

Белки одна за другой исчезли в ветвях; посыпался, поблескивая на солнце, снег, а Маренн вернулась к столу и опустилась в кресло:

— Я уверена, что останься кронпринц Рудольф жив и взойди он на трон Австрии — Европу ждало бы совсем другое будущее. Не было бы первой войны и как следствие — второй. Австрия смогла бы усмирить пыл кайзера Вильгельма, оставив его без союзников и заключив договор с Францией. Рудольф бы сделал это, несмотря на родственные связи с монархией Гогенцоллернов. И даже гибель эрцгерцога Фердинанда от руки террориста в Сараево не заставила бы его изменить убеждениям. А без Австрии и Россия не ввязалась бы в конфликт на стороне Антанты, у императора Николая был бы выбор, к кому примкнуть, и не исключено, что он сделал бы его в пользу Рудольфа. Николаю совсем не нужна была война, ведь Россия мощно развивалась, но человек старой эпохи, рыцарь, солдат Франц Иосиф знал только один способ укрепить свою империю — война. Он поступил, как поступали его предки. И проиграл. Проиграли все, даже победители. Выиграли только большевики.

Маренн снова вздохнула, опустила голову, а через мгновение продолжила свою речь:

— Моя прабабушка императрица Зизи сделала все, чтобы Рудольф вырос человеком с тонкой, чувствительной натурой, понимающим потребности общества, умеющим сочувствовать и сострадать. Ей казалось, что это будет очень важно в наступающем веке. Не диктовать народу свою волю, а уметь разговаривать с ним, вступать в диалог. Но влияние Зизи при австрийском дворе всегда было слабым, несмотря на то, что Франц Иосиф искренне любил ее. Сторонники старых традиций, интриганы в окружении императора и в первую очередь реакционный глава кабинета Таффе добились того, чтобы не только сама Зизи вынуждена была проводить как можно больше времени вдали от Вены, но и чтобы её сын практически не имел контактов с отцом, а все его начинания проваливались. Это довело Рудольфа до отчаяния. Он чувствовал себя ненужным. Франц Иосиф не желал допускать его к государственным делам. Да, он любил сына, и императора нельзя упрекнуть в том, что он был к сыну холоден, но Франца Иосифа убедили, будто Рудольф ни к чему не способен, что он не солдат, а тряпка, наподобие «всех этих безумцев в баварском доме», как отзывались в Вене о Зизи и её родне. И никто не хотел даже задуматься, что солдаты на троне уже не нужны. Напротив — нужны тонкие, умные политики, которые смогут находить компромиссы в новом, меняющемся мире. Войны становятся слишком опасными и кровопролитными, убийственными для Европы. Надо учиться не воевать, а договариваться. Надо заботиться о народе, а не нещадно погонять его точно нерадивого ребенка, как привыкли веками. Зизи все это понимала, она учила этому сына, но оба они были раздавлены старой проржавевшей машиной, называемой «великая монархия Габсбургов», к которой сами же и принадлежали.

Как и говорила Маренн, никто не знает наверняка, находилась ли баронесса фон Вечера вместе с кронпринцем Рудольфом, когда тот принял решение уйти из жизни. Есть даже версия о том, что кронпринца убили венгерские революционеры, с которыми он поддерживал контакт, а потом они же привезли из Вены и убили баронессу, чтобы самоубийство выглядело правдоподобным. Однако более вероятно, что Рудольф и его возлюбленная вместе приняли роковое решение. Мари осталась с ним, чтобы хоть в смерти он не был одинок, как был в жизни. Во всяком случае, баронессу похоронили на сельском кладбище недалеко от замка Майерлинг, и могилу долгое время накрывала мраморная плита без надписи, чтобы никто не знал, кто там покоится. Только после крушения монархии Габсбургов родственники баронессы поставили ей памятник и написали на нем её имя. А император Франц Иосиф не нашел ничего лучше, как по совету своих министров, объявить сумасшедшим собственного сына. Он просто не мог найти других объяснений его поступку. Возможно, вполне искренне.

Франц Иосиф был жестоко наказан судьбой за свое нежелание понять сына — империя, о благе которой Франц Иосиф так заботился, рухнула. Пусть он умер раньше, чем австрийская монархия канула в небытие, но императору довелось узнать, сколь страшна ненависть, которую испытывают к нему подданные, как к олицетворению всего старого и отжившего. Самое драгоценное его сокровище, его Зизи, была зверски убита террористом. Террорист вспорол ей ножом грудь, и она умерла, захлебнувшись кровью. Императрица Австрии, когда-то всеобщая любимица! Эту ненависть, жертвой которой пала Зизи, взрастила не она. Зизи как раз сделала все, чтобы её уменьшить. Ненависть взрастили Франц Иосиф и его министры, а гибель Зизи стала истинным концом, смертным приговором для монархии ещё задолго до революции 1918 года. После гибели императрицы все окончательно покатилось в пропасть. Поражение в войне, революция, смута, голод — полный крах.

— А могло бы пойти иначе, — грустно улыбнулась Маренн. — Если бы Франц Иосиф вовремя уступил престол сыну, или хотя бы прислушивался к его советам в управлении государством.

— Насколько я знаю, венгры ведь предлагали Рудольфу корону, — серьезно заметил Вальтер Шелленберг. — Кронпринц отказался.

— Да, предлагали, — подтвердила Маренн. — Они предлагали её ещё Зизи. Отдельное королевство Венгрия во главе с представителем династии Габсбургов. Это почти две сотни лет была их любимая идея. Ни Зизи, ни её сын не согласились. Они не могли себе представить, как собственными руками развалить государство, которым предки Габсбургов правили почти полтысячи лет. К тому же делить Австро-Венгрию на фоне все укрупняющейся Германской империи с её нарастающими аппетитами было просто опасно. Германия бы съела Австрию и Венгрию поодиночке. И если в пору молодости Зизи все это было ещё не так очевидно, то накануне Первой мировой войны стало абсолютно ясно. Что толку выходить из-под власти австрийского императора, если сразу же попадешь в вассалы к германскому? Рудольф, наследник Габсбургов, подданный кайзера Вильгельма? Гогенцоллерны и мечтать о подобном не смели ещё каких-то сто лет назад. Зачем же было делать им такой дорогой подарок? Мой дед понимал это. Как и то, что ему необходимо развестись со своей женой Стефанией, которая так и не смогла подарить Габсбургам наследника трона, а жениться на любимой женщине, на Марии фон Вечера, и тем дать понять всем в империи, что власть становится гуманнее, ближе, она меняется. Впрочем, венгры, кстати, не очень-то и настаивали на отделении от Австрии, во всяком случае, во времена Рудольфа. От Габсбургов за долгие годы совместного сосуществования им удалось добиться немалых уступок и привилегий, заставить Вену уважать мнение венгров. Будапешт, по сути, стал второй столицей империи. Зизи очень часто жила там подолгу, и с ней — её приближенные, её двор. С Гогенцоллернами венграм пришлось бы похуже. Скорее всего, они попали бы в полную зависимость, и все пришлось бы начинать сначала.

— А что бы сказала внучка кронпринца Рудольфа, если бы сегодня «славные, храбрые венгры», как называла этот народ твоя прабабушка, снова вспомнили о своей затее?

Шелленберг встал, подошел к столу и начал перебирать бумаги, не глядя на собеседницу.

— О какой затее? Пригласить Габсбургов на трон? — Маренн повернулась, с сомнением пожала плечами. — Каким образом? В разгар войны? За спиной Германии, под самым носом Сталина? Это немыслимо, пусть даже Венгрия формально остаётся монархией и место на троне вакантно.

— Положение Венгрии сейчас резко ухудшилось, — Шелленберг прямо посмотрел на собеседницу. — Фюрер считает адмирала Хорти, который чудесным образом всё ещё остаётся во главе страны, крайне ненадежной фигурой. Хорти видит сгущающиеся над собой тучи и готовит собственные ходы. Один из них — выход из коалиции с Германией и достижение договоренностей с англичанами о так называемой почетной капитуляции. Адмирал понимает, что Черчилль не будет иметь дела лично с ним как с человеком, скомпрометировавшим себя сотрудничеством с фюрером. Вот почему Хорти готов мирно уступить пост ставленнику англичан, но при условии гарантий для себя и своей семьи. Хорти ненавидит большевиков. Он считает красную пропаганду главной причиной развала австрийской императорской армии в 1917 году, а значит — причиной крушения монархии Габсбургов, поражения Австро-Венгрии в войне и всех дальнейших несчастий. Согласись, адмирала нельзя упрекнуть, что он заблуждается. Ему хорошо памятна Красная Венгерская республика и армии Антонова-Овсеенко, которые едва не подмяли Венгрию под себя, не встань у них на пути Петлюра. Теперь же с отступлением наших армий вероятность того, что большевики снова окажутся в Будапеште, весьма высока. Это не может не тревожить Хорти. Спасение страны от порабощения Сталиным он видит только в одном — заключении сепаратного мира с союзниками Москвы. Параллельно он хотел бы решить и другую задачу, точнее, осуществить мечту, которую лелеял с того самого момента, когда Карл Габсбург, последний австрийский император, отказался от трона. Эта мечта — найти для Венгрии нового монарха-Габсбурга. Хорти не без основания полагает, что Черчиллю как потомственному лорду понравится эта идея, да и английское королевское семейство, чьё мнение лорд должен учитывать, тоже выскажет одобрение. К тому же Черчилль не упустит случая щелкнуть по носу набирающего силу восточного союзника, ведь большевики в Европе — это страшный сон не только адмирала Хорти, но и Черчилля тоже, всей европейской аристократии и интеллигенции. На этой почве они точно найдут общий язык. А Черчилль сумеет уломать Рузвельта — Хорти не сомневается в этом. Американцам не меньше, чем англичанам, необходим плацдарм в южной части Европы, особенно при условии, что Югославия, скорее всего, отойдет Советам. Тито на их стороне, и повернуть эту ситуацию себе на пользу Черчиллю вряд ли удастся, несмотря на все усилия.

Вальтер Шелленберг оставил бумаги, сел за стол, откинулся на спинку кресла и, мечтательно улыбнувшись, продолжил:

— Ну и последнее — хотя для Хорти это, скорее всего, один из самых первых, серьезных аргументов — Хорти при условии реставрации Габсбургов становится одной из самых значимых фигур в венгерской истории и кроме безопасности обретет уважение и почет потомков. Потомки не забудут, что именно он подхватил страну, когда та падала в пропасть, загнанная в экономическую и политическую ловушку красными авантюристами, а затем ловко обманул фюрера и спас Венгрию от вторичного порабощения большевиками. О нём будут говорить, как о лидере, сумевшем сохранить традиции страны и старый венгерский дух, ну и напоследок помогшем восстановлению в стране легитимного правления династии, свергнутой незаконно. Мне, как ты понимаешь, нет дела до амбиций адмирала Хорти, но его цель — реставрация Габсбургов — мне близка. В конце концов эта парадоксальная ситуация, когда Венгрия по-прежнему имеет монархическую форму правления, но не имеет короля, должна разрешиться. Довольно уже Хорти побыл регентом при пустом троне. Пора посадить на этот трон кого-нибудь.

— И что же, адмирал Хорти уже определился, кого персонально среди наследников габсбургского рода он готов пригласить управлять страной? — спросила Маренн.

Маленький сын Вальтера, Клаус, спавший на кожаном диване у стены, повернулся. Маренн встала, подошла к мальчику, поправила одеяло, погладила по мягким, светлым волосам. Серый, похожий на волка Вольф-Астофель, занимавший вторую часть дивана, поднял голову.

— Спи, спи, — женщина погладила его нос. — Я не беспокою твоего друга.

Возвращаясь к столу, Маренн продолжила прерванный разговор:

— Вряд ли Черчилля устроит такая кандидатура, как, например, мой двоюродный брат, эрцгерцог Кобург-Готтский, хотя я уверена, что он бы не отказался от королевского венца ни в коем случае. Однако он официально числится группенфюрером СС, пусть даже и почетным, причём никогда не скрывал этого и даже похвалялся. К тому же эрцгерцог открыто водил дружбу с Гейдрихом, и Черчиллю все это прекрасно известно. А потомков габсбургского рода, проживающих сейчас в Великобритании и имеющих родство с королевской семьей, не примут венгры. В этом я уверена. Им известно, что эта ветвь габсбургского рода всегда считалась побочной. Как представители второй титульной нации в империи, они имеют право на первых лиц, но такие лица практически все, так или иначе, связаны с рейхом. По-моему, тупик, — женщина пожала плечами.

— Это правда, — согласился Шелленберг. — И Хорти все это хорошо понимает. Однако у него есть одна кандидатура, которая, по его мнению, представляется совершенно безошибочной. Происхождение напрямую от императора Франца Иосифа, блестящее образование, признание в Европе, никаких английских примесей. Как известно, состоит в личной дружбе с Черчиллем. Единственный недостаток этой персоны, — Вальтер лукаво наклонил голову, — то, что она женщина. Но это может быть и преимуществом. Венгры помнят и чтят императрицу Зизи, её образ для них едва ли не так же свят, как образ Мадонны. Они с радостью примут правнучку Зизи на троне. Тем более что, как известно Хорти, — Вальтер сделал паузу, — эрцгерцогиня Мария-Элизабет в настоящее время содержится в одном из лагерей. Она была арестована, у неё ореол мученицы. Что больше убедит Черчилля? Кто лучше подойдет для того, чтобы склонить Англию на свою сторону, как не давняя подруга супруги премьер-министра, к тому же заключенная концлагеря? Официально!

— А неофициально? — Маренн с недоумением посмотрела на Вальтера. — Мне кажется, это какое-то сумасшествие? Нет? Ты хочешь сказать, что адмирал Хорти готов пригласить меня на венгерский королевский трон, и тем самым расположить Черчилля к заключению сепаратного мира, то есть к переходу Венгрии из стана союзников рейха в союзники Англии и Америки, благодаря чему венгры окажутся в стане держав-победительниц?

— Это не сумасшествие, это политические реалии, — Вальтер Шелленберг поднялся с кресла, подошел к камину, задумчиво закурил сигарету. — Я бы сказал даже политическая необходимость. Для Хорти. И он готов договариваться о деталях. Он понимает, что, продолжая иметь дело с фюрером, не сможет сохранить ту же относительную независимость Венгрии, на которой настаивал все предыдущие годы, когда откупался от Германии парой-тройкой дивизий, участвовавших в восточной кампании, по большей части в тылу. С приближением большевиков на территорию Венгрии будут введены немецкие войска, страна станет ареной кровопролитных сражений, и исход этой кампании совсем не обязательно сложится в пользу рейха. А победа Советов будет означать восстановление в Венгрии столь ненавистного адмиралу большевистского режима. Объявятся все эти коминтерновские деятели, отсиживающиеся пока в Москве, и снова столкнут страну в пропасть экономического хаоса. Кроме того, война сама по себе означает разрушение, множество смертей, страдания народа, страх, голод, утрату значимых произведений искусства и архитектуры, а Будапешт — одна из древнейших европейских столиц. Хорти не может не думать об этом. Его гораздо больше устроило бы, чтобы тайком от Сталина, и от фюрера конечно же территория Венгрии была занята англо-американскими войсками, а немецкие части, находящиеся на ней, были принуждены к капитуляции. Если бы на престол Венгрии взошел некто из королевского рода, признанный Англией и Америкой, — Вальтер бросил многозначительный взгляд на Маренн, — это гарантировало бы Венгрии спокойный выход из войны. При этом монархе было бы сформировано временное правительство, пока из людей, верных Хорти. А дальше новые выборы в парламент с предоставлением ему широких полномочий, коалиция победивших сил и премьер-министр, который будет проводить политику. Как ты находишь все это? — Вальтер повернулся к собеседнице всем корпусом. — Если тебя смущает то, что сейчас ты числишься в СС, то я позволю себе напомнить, что по мудрому предложению Мюллера мы не стали торопиться с твоим освобождением из лагеря, как ты того хотела, и теперь все это очень может пригодиться. А о твоей деятельности как главного хирурга СС никто не узнает, все документы будут уничтожены. Уж мы с Генрихом об этом позаботимся. Кто была фрау Ким Сэтерлэнд? Да и была ли она вообще? Если нет документов, остаются только слова. А слова — это слова. Не больше.

— Ты хочешь сделать меня королевой? — Маренн подошла к Вальтеру, и тот обнял ее, привлекая к себе. — Зачем? Неужели я когда-то в юности отказалась стать королевой Англии, чтобы теперь оказаться королевой Венгрии? Все это не укладывается у меня в голове.

— Я понимаю, — Вальтер поцеловал её в висок. — Но к Англии Габсбурги всегда имели лишь косвенное отношение — родственники, да и то дальние, седьмая вода на киселе. Венгрия же — это страна, заботиться о которой Габсбургов обязал сам Господь. Разве не так? Несмотря на все потрясения начала века, разве Он снимал с вас ответственность за эту страну и её народ? Нет. Перед Богом Габсбурги ответственны за Венгрию так же, как за Австрию. Они ещё не дали свой окончательный отчет, тем более в такие времена, как сейчас, когда решается судьба этой страны.

— Я так понимаю, что ты поддерживаешь планы адмирала Хорти, — Маренн отстранилась и внимательно посмотрела на Вальтера.

Тот кивнул, а женщина продолжала:

— В ущерб рейху? Меня никто не убедит, что фюрер может согласиться на такое. Во-первых, он терпеть не может Габсбургов и монархию как таковую. Во-вторых, Венгрия ему нужна для борьбы с Советами, её территория, её ресурсы, её дивизии. Она — ещё один бастион на пути большевистских орд к Германии. Фюрер скорее свергнет адмирала Хорти и поставит в Венгрии своего рейхсляйтора, чем позволит адмиралу вести интриги с Черчиллем. Получается, что фюреру пока ничего не известно о намерениях Хорти… и о твоих?

— Если Хорти все ещё на своем месте, то да, неизвестно, — согласился Шелленберг. — А как только станет известно, это будет означать конец не только правления адмирала Хорти, но и конец всем возможностям мирного выхода Венгрии из войны, а значит — более мягкого её окончания для самой Германии.

— Именно поэтому ты поддерживаешь Хорти?

— Я поддерживаю не Хорти, а его план перехода Венгрии под патронат англо-американцев. Война Германией проиграна, что очевидно, и надо дать себе в этом отчет, — Вальтер беспокойно прошелся по комнате, заложив руки за спину. — Весь вопрос состоит теперь в том, как нам удастся выскочить из этой нешуточной передряги, сохранив национальное государство и не превратившись напоследок в один из красных европейских штатов объединенного государства рабочих и крестьян, протянувшегося от Ла-Манша до Японского моря, о котором ещё в двадцатых годах писал большевистский вождь Ульянов-Ленин. План Хорти дает нам возможность избежать худшего, но при условии, что всё будет осуществлено крайне быстро и полностью секретно. Этот план может оказаться не только существенным ударом по планам фюрера — который, как известно, считает, что если немецкий народ не выполнил своей миссии, ему предначертанной, то не достоин жизни и должен быть уничтожен — но и по планам Сталина. Наличие контингента англо-американских войск в Венгрии и лояльное союзникам правительство там разрушает планы Сталина не только по послевоенному переустройству Европы, но и защитит Германию от вторжения красных армий с южных рубежей. Не зря Сталин так торопится на помощь Тито и борется за влияние на югославов с англичанами. Сталину крайне важно закрепиться в этом регионе, а если ещё учесть, что союзники оккупируют Италию, значительная часть бывшей империи Габсбургов выйдет из-под большевистского удара. Останется побороться только за саму Австрию. Нельзя допустить, чтобы в ней установилась власть коммунистов. Стратегия Хорти, если она окажется удачной, значительно облегчит осуществление нашего плана по спасению Германии. Собственно, спасение нашей родины и есть конечная цель.

— А рейхсфюреру известно о планах адмирала Хорти? — осторожно спросила Маренн.

— Конечно, — Вальтер кивнул. — Я не стал бы так открыто разговаривать с тобой, если бы предварительно не имел с ним беседы. В Берлин прибыл посланец от Хорти, граф фон Эстерхази, и вчера ночью провел переговоры с рейхсфюрером. В целом наш шеф согласен. Как никто он понимает необходимость любых активных действий, которые облегчили бы положение рейха. Эстерхази известно, что эрцгерцогиня Мария-Элизабет фон Кобург-Заальфельд находится в настоящий момент на территории Германии, так как мы предоставили ему такие сведения. Завтра он хотел бы увидеться с тобой, приватно. На концерте Герберта фон Караяна в Берлинерхалле. Граф страстный поклонник дирижера. Насколько я знаю, тебе он тоже очень нравится. Так что у вас обоих будет возможность совместить приятное с полезным.

— Да, фон Караян прекрасен, — Маренн улыбнулась. — В его исполнении есть загадочность и непоколебимый германский дух, воля к победе. Когда-то я слушала его в Австрии, но тогда он был ещё юнцом, и ему с трудом удавалось получить площадку для выступления.

— С тех пор он преуспел, — ответил Шелленберг. — Вступил в партию, ему покровительствует Геринг, который просто без ума от того, как оркестр фон Караяна исполняет «Полет валькирий» Вагнера. Это музыкальное воплощение того, как Геринг представляет себе сверхмиссию своих люфтваффе. Он все время приглашает маэстро играть на его домашних музыкальных вечерах. Однако вот незадача, — Вальтер усмехнулся, — фон Караян не очень нравится фюреру.

— Неужели? — Маренн искренне удивилась. — Мне всегда казалось, что он олицетворяет собой как раз все то, о чем неустанно твердит доктор Геббельс по радио и в газетах. Манеры, тон, даже на репетиции он приходит в офицерских сапогах.

— Да, но дело в том, что Гитлер, который, как всем известно, обожает Вагнера и все оперы композитора знает наизусть, однажды присутствовал на исполнении фон Караяном «Нюрнбергских мейстерзингеров». Певец спел не ту реплику, фюрер сразу же заметил это и указал на ошибку. Он терпеть не может халтуры. Ни в чем. Весь гнев обрушился на фон Караяна. Фюрер решил и, возможно, не без оснований, что если певец ошибся, то виноват дирижер — плохо репетировали. Более того — он заметил, что фон Караян дирижирует без нот. Видимо, так и репетировали, потому и спутали реплики. В тот же вечер фюрер позвал Геббельса и распорядился, чтобы тот выдал фон Караяну предписание выступать только по партитуре. Дирижер теперь так и делает, ведь никуда не денешься, но демонстративно ставит партитуру на пульт вверх ногами. Во всяком случае, когда фюрер в следующий раз посетил исполнение «Тристана и Изольды» все прошло идеально. Теперь фон Караяна приглашают даже играть на концертах, посвященных дню рождения фюрера. Геринг считает, что «Хорст Вессель» там получается лучше всех прочих.

— Не самое лучшее применение для таланта уровня фон Караяна, — вздохнула Маренн. — За это некоторые корифеи, уехавшие из Германии в тридцатых, называют маэстро лакеем, но, скорее всего, это от зависти.

Вальтер кивнул:

— Насколько мне известно, фюрер вообще не жалует творческих людей и считает, что воображение мешает им адекватно воспринимать реальность.

— Что ж, если ты считаешь нужным, я встречусь с Эстерхази, — согласилась Маренн. — Послушаю с ним фон Караяна, а потом послушаю все то, что от имени адмирала Хорти намеревается мне предложить граф. Но я очень сомневаюсь, что англичане и американцы согласятся на возвращение фон Габсбургов в Венгрию. Однажды представители Антанты уже отклонили такой вариант, в двадцатых годах, когда низложенный император Карл попытался вернуться на трон. Они не позволили Хорти уступить ему место.

— Это так, — подтвердил Шелленберг, — но времена изменились. Теперь не красный командир Бела Кун и не румыны — главные противники адмирала и его сторонников. С востока идет сила, которая не может не занимать политиков Англии и Америки. Теперь они окажутся куда более сговорчивыми, потому что не хотят увидеть всю Европу до Ла-Манша покрытой лагерями, ничуть не менее жестокими, чем те, которые в глазах противников Германии стали символом фашизма. Теперь англичане и американцы узнали о большевиках побольше, поэтому, хотя и вынуждены сотрудничать с ними, отдают себе отчет, что сотрудничество временное. Особенно хорошо это понимает Черчилль, поэтому англичане согласятся на то, от чего отказались ранее. К тому же смотря о какой персоне из рода Габсбургов пойдет речь. Как ты правильно сказала, это имеет решающее значение. Одно дело свергнутый император, отказавшийся от престола под давлением народных масс, считай, битая карта, другое — правнучка императрицы Зизи, любимицы Венгрии, похожая на неё и внешне, и по всем душевным качествам. К тому же известный врач, ученый, пользующийся авторитетом как в Европе, так и в Америке. Это совсем другое дело!

— Но вряд ли союзники способны предпринять что-то серьезное в обход Сталина, — возразила Маренн. — Влияние его в связи с положением на фронтах огромно. Они не могут не считаться с этим.

— Конечно, им придется поставить Сталина в известность, это неизбежно, — согласился Вальтер. — Придётся хотя бы для того, чтобы он остановил наступление своих армий. Но он узнает обо всём только после достижения основных договоренностей.

— Вряд ли большевики будут в восторге от восстановления правления Габсбургов в Венгрии. Они почувствуют себя оскорбленными, — заметила Маренн.

Вальтер невозмутимо ответил:

— Им будет предоставлена возможность свободно принять участие в выборах и сформировать правительство, если народ этого захочет. Правительство наряду с парламентом, собственно, и будет определять реальную политику. А вовсе не монарх, как было до революции. Монарх — только украшение, надстройка, объединительная фигура, можно сказать, общенациональное достояние. Конечно, все это будет для Сталина неожиданностью, но, насколько известно, он реалист, поэтому не будет гоняться за постами и идеями, препираясь по пустякам, когда есть возможность вполне законно влиять на положение в стране. С учетом побед Красной армии и воздействия сталинской пропагандисткой машины можно не сомневаться, что большевики получат на выборах весьма солидный процент голосов. Никто препятствовать им не будет, ведь консервативно настроенных избирателей в Венгрии куда больше и при условии восстановления монархии они смело выскажут свое мнение. Так что общий расклад сил сохранится в нашу пользу. Дальше все будет зависеть от предпринятых правительством мер. Однако кроме Сталина, армии которого на подходе, но все-таки сравнительно далеко, для Хорти существует опасность поближе.

— Венгерские нацисты? — догадалась Маренн.

— Да, партия Салаши «Скрещенные стрелы». Это главный резерв фюрера и таких ярых сторонников борьбы до последней капли крови, как, например, Кальтенбруннер. К тому же немалую роль играют и экономические соображения. Венгрия — главный источник нефти для рейха. С потерей Венгрии мы просто лишимся топлива для танков и авиации, а это означает полный крах, неминуемый и скорый. Потому за Хорти очень внимательно наблюдают. И мы, разведка СС, и Риббентроп по своим каналам, и даже доктор Геббельс. Если потребуется, фюрер вполне может отдать приказ об оккупации Венгрии, свержении Хорти и приведении к власти Салаши с его головорезами. Те уж точно никуда рыпаться не станут. Правда, нет гарантии, что за ними пойдет венгерская армия, которая пронизана монархическими настроениями, особенно высшее командное звено. Но и ими можно пожертвовать, в конце концов венгров заменят немцами. А кому совершить такой переворот, Кальтенбруннер найдёт. Есть специалисты. Да и у фюрера есть на примете кандидат, — Шелленберг криво усмехнулся.

— Отто Скорцени? — Маренн сразу поняла, кого Вальтер имеет в виду.

— Да, насколько мне известно, за моей спиной он по личному распоряжению Кальтенбруннера готовит варианты операции. Фюрер в курсе и поддерживает их деятельность. У нас ведь теперь, как получается, два начальника управления: один подчиняется рейхсфюреру, а второй — фюреру через Кальтенбруннера, и работать вместе становится все труднее.

— Генрих тоже с ними?

— Мюллер? Он как всегда и вашим, и нашим. Гестапо — оно везде, всем нужно, все хотят заручиться его поддержкой, ещё бы — такая мощная машина подавления! Но все-таки, как я полагаю, Генрих ближе к нам. Он сам из Баварии, там живут его первая жена и дети. Ему совсем не хочется, чтобы большевики всех их потащили в лагерь как семью обергруппенфюрера СС. Его бы устроило, если бы в Баварию через Италию, Венгрию или Австрию пришли американцы, а он уж сумеет выторговать у них гарантии для своих близких, а сам исчезнуть в послевоенном мире, что для шефа гестапо совсем не сложно. Во всяком случае, умирать на баррикадах он не собирается и своих сыновей не пошлет. Не хотел бы посылать, ведь они ещё подростки, но фюрер уже распорядился, что при приближении противника в ополчение будут забирать с тринадцати лет. Так что у меня есть все основания думать, что Мюллер на нашей стороне. А это немало.

— Да, это немало, — согласилась Маренн. — Но как ты представляешь себе все это, — с той минуты, как речь зашла о Скорцени, женщина стояла в задумчивости, а теперь подняла голову, внимательно взглянув на Вальтера. — Если фюрер пошлет в Венгрию Скорцени с его зондеркомандой, чтобы свергнуть Хорти и привести к власти Салаши, то мне, чтобы отстоять Хорти, придется столкнуться с ним?

— Я понимаю твои чувства, — Вальтер взял руку Маренн и с нежностью пожал. — Если дойдет до такого сценария, тебе уже ничего не придется делать. Я просто этого не позволю. О твоем участии никто даже не узнает. Тогда вся ответственность ляжет на меня, и мне придется постараться, чтобы выйти сухим из всей этой истории. Это было бы худшим развитием событий и означало бы, что всем нам придется пережить ещё одну кровопролитную баталию. Тогда ещё одна европейская страна, скорее всего, окажется под властью большевиков, а наши возможности облегчить судьбу Германии резко сократятся. Но пока не будем так думать. Пока сделаем все, что от нас зависит, чтобы опередить Кальтенбруннера — постараемся помочь адмиралу договориться с Черчиллем и добиться согласия Советов на перемирие. Ты готова?

— Стать гарантом мира для венгерского народа? — голос Маренн дрогнул, она разволновалась. — Меньше всего в своей жизни я ожидала, что мне придется надеть королевскую мантию. Но ты верно сказал, что у всех Габсбургов, где бы они ни родились и как бы ни сложилась их судьба, есть обязательства, которых не отменит ни одно земное правительство, ни одна революция. Я знаю немало примеров, когда монархи оказывались в тюрьмах или были казнены, но всё равно готова исполнить свой долг. Это самые высшие обязательства перед Господом, и отказаться от них не посмел бы никто из моих предков. Если венгры примут меня, я готова на любые испытания, лишь бы война не коснулась их земли. Когда-то венгры частенько обижались на Габсбургов за притеснения, и, может быть, сейчас именно мне выпало возместить ущерб. Да, я готова. Хотя совершенно не представляю себя в роли венгерской королевы, — женщина с сомнением покачала головой.

— У тебя получится, — Вальтер ободряюще улыбнулся. — Вот только незадача, как мне теперь отдавать распоряжения твой дочери, которая по-прежнему останется работать у меня, — пошутил он. — Даже неловко продолжать обращаться к ней «фройляйн Джилл». Ведь если ты почти королева, то она почти наследница трона. Что же мне делать?

Маренн тихо засмеялась, но тут же добавила грустно:

— Ты вспомнил о моей дочери, а я вспомнила о сыне. К сожалению, главный наследник трона мертв, и я даже не знаю, лежит ли он в земле или его тело склевали вороны.

Голос женщины дрогнул, и, чтобы успокоить любимую, готовую заплакать, Вальтер обнял её, поцеловал в волосы.

Когда Маренн подъехала к своему дому в Грюнвальде, то сразу увидела машину Скорцени за оградой. «Что-то рано, — мелькнула мысль. — У Гретель Браун, наверное, заболела голова, или её муж решил провести вечер в семейном кругу с фюрером». Достав ключи, Маренн вышла из машины, открыла ворота, которые распахнулись почти бесшумно, затем вернулась за руль, въехала во двор и так же почти бесшумно закрыла ворота за собой.

Со двора было видно, что в гостиной на первом этаже горел свет, окна Джилл на втором оставались темными — значит, дочь все ещё была в Управлении.

— Айстофель, выходи! — Маренн распахнула дверцу автомобиля, и овчарка послушно выпрыгнула на чистый, поблескивающий снег, встряхнулась. — Пошли.

Женщина направилась к дому. Собака опередила её и, взбежав на крыльцо, уселась перед дверью, поскуливая.

— Иду, иду, я уже слышу тебя, — донёсся изнутри дома голос Агнесс. — Добрый вечер, фрау.

Горничная открыла дверь, и Айстофель, лизнув её руку, тут же скрылся в коридоре.

— Побежал на кухню, — улыбнулась Агнесс. — Чувствует, что я как раз приготовила его любимые отбивные.

— Отто давно приехал? — спросила Маренн.

Она сняла шинель, отдала её Агнесс, поправила волосы перед зеркалом.

— Уже около часа здесь, — сообщила горничная. — Я предлагала ужин, отказался, сказал, подождет вас.

— А фройляйн Джилл?

— Фройляйн звонила четверть часа назад. Она задерживается на службе. Приедет поздно. Просила не беспокоиться. Оберштурмбаннфюрер фон Фелькерзам привезет её домой.

— Ну, если она под присмотром Ральфа, я абсолютно спокойна, — кивнула Маренн.

— Прикажете подавать ужин?

— Да, пожалуй.

Агнесс поспешно ушла в кухню. Было слышно, как она отгоняет Айстофеля от стола.

— Убери лапы, я сколько раз говорила! Лапы на стол нельзя! Отойди отсюда!

Маренн вошла в гостиную. Отто Скорцени сидел в кресле перед зажженным камином, вытянув ноги в ярко начищенных сапогах поближе к огню. Рядом на низком столике с прозрачной стеклянной столешницей лежала папка с вырезками из газет и документами. В хрустальной пепельнице дымилась недокуренная сигарета. В богемском фужере зеленого стекла с золотой резьбой поблескивали остатки коньяка. Гость просматривал бумаги, перелистывая их, а когда вошла хозяйка дома, даже не повернулся.

— Совещание у Кальтенбруннера закончилось так рано? Или вообще не состоялось? — спросила Маренн, прислонившись спиной к дверному косяку. Она расстегнула пуговицы мундира и, наклонив голову, выдернула деревянную спицу, скреплявшую волосы, которые тут же рассыпались по плечам густыми каштановыми волнами.

— Его вызвали к Борману, — Отто наконец обернулся. — Оставшиеся вопросы перенесли на завтра на утро. А вы с де Кринисом, я вижу, тоже решили сегодня особенно не перетруждаться. Во всяком случае, управились до полуночи, что бывает нечасто. Кстати, я звонил в клинику, тебя там не было.

«Ах, вот в чем причина всех колкостей, — насмешливо подумала Маренн. — Позвонить он все-таки не забыл».

— Я была в Гедесберге, у Вальтера, — ответила она, проходя в комнату. — Меня тоже иногда вызывает начальство.

— Конечно, как без этого? — съязвил Скорцени. — Шелленберг лучше всех разбирается в полевой хирургии.

— Он вызывал меня совсем по другим вопросам, — она сделала вид, что не заметила его тона.

— Я догадываюсь, — Отто криво усмехнулся, взял сигарету из пепельницы и затянулся, глядя на огонь. — Догадаться нетрудно.

— А завтра мы идем на концерт фон Караяна, — сообщила Маренн, чтобы повернуть разговор в другое русло. Оправдываться она не собиралась, поэтому с гордым и независимым видом села в кресло напротив гостя, положила ногу на ногу, и вытянула сигарету из пачки, лежавшей на столике. Скорцени наклонился вперёд, чтобы дать даме прикурить:

— Кто это «мы»?

Щелкнула зажигалка. Маренн заметила, как взгляд гостя скользнул по её коленям, обтянутым чулками.

— Так кто собирается на концерт? Ты и наш общий шеф Управления? — продолжал спрашивать Отто подчеркнуто равнодушно.

— Пока что только я и Джилл, — мягко ответила Маренн. — Хотя Джилл ещё не знает об этом, но Вальтер обещал отпустить ее. Я думаю, Джилл будет рада. А ещё де Кринис со своей Фредерикой. Может быть, присоединится Ральф.

— Меня вы не приглашаете?

«Этого не хотелось бы», — подумала Маренн. Но промолчала.

— Впрочем, все равно завтра после обеда я еду во Фриденталь, и отменить это невозможно, — добавил Скорцени и снова откинулся на спинку кресла.

Теперь уже усмехнулась его собеседница:

— Я не сомневалась, что у тебя найдется, чем заняться.

Минуту оба молчали. Затем послышалось, как по паркету простучали каблуки. Это вошла Агнесс, принесшая поднос с посудой.

Маренн обернулась к горничной:

— Все поставьте и можете идти домой. Я справлюсь сама. Уже поздно, а вам надо торопиться к маме. Как она себя чувствует?

— О, ей намного лучше, фрау, — горничная сделала реверанс, — микстура, которую вы прописали, помогает. Она уже почти не кашляет.

— Пусть принимает ещё дней пять, — сказала Маренн, подходя к столу. — Если лекарство закончится, скажите мне, я выпишу еще.

— Большое спасибо, фрау, — горничная смутилась. — Вы так добры.

— Идите, идите, — отпустила её Маренн.

— Сейчас принесу горячее…

— Хорошо.

Агнесс поспешно вернулась на кухню, а Маренн подошла к столу, чтобы расставить тарелки.

— Ты предполагаешь, мы будем есть горячее? — Отто встал, приблизился к хозяйке дома и положил ей руки на талию.

— Ты не голоден? — Маренн не повернулась и, казалось, сосредоточила всё своё внимание на белом баварском фарфоре с элегантным зеленым рисунком.

Ответа на её вопрос так и не последовало, поэтому она добавила:

— Это даже странно, что ты не хочешь есть. Жаль, нет Науйокса. Он бы ни за что не отказался.

— Пойдем в спальню, — Скорцени прижал её к себе.

— Мне вот вчера Джилл рассказала интересную историю, — Маренн мягко отстранилась. — Её подруга Зилке вместе со своим женихом-летчиком были на приеме у Шахта. И там Зилке видела тебя. Она, конечно, расписывала моей Джилл, как все женщины просто осаждали тебя своим вниманием. Видимо, Зилке этим рассказом хотела сделать Джилл приятное, — Маренн обошла стол и взяла приборы, завернутые в салфетку. — Так вот она сообщила Джилл под большим секретом, что ты буквально у неё на глазах соблазнил племянницу Шахта — вы оба отсутствовали около получаса, а затем та появилась чрезвычайно возбужденная.

В комнату вернулась Агнесс, осторожно неся блюдо:

— Фрау, запеченная говядина с картофелем и зеленью, — произнесла горничная, за которой, облизываясь, бежал Айстофель.

Указав взглядом на собаку, Агнесс добавила:

— Уже наелся всякой всячины, так что не балуйте его.

— Поставьте, спасибо, — с улыбкой кивнула Маренн. — Думаю, что наш друг ещё не исчерпал свои возможности, так что обязательно выклянчит кусочек.

— Ну, как знаете, фрау, — Агнесс пожала плечами. — Как бы не объелся. Всего хорошего, фрау, — сняв передник, она отошла к дверям и присела в реверансе. — Всего хорошего, господин.

— До свидания, Агнесс. Завтра приходите в обычное время, — ответила Маренн. — Передавайте привет вашей маме.

— Спасибо, фрау.

Горничная вышла, а Маренн попросила Скорцени:

— Достань из бара вино и фужеры. И садись. Я за тобой поухаживаю. Так что насчет Зилке?

— Насчет Зилке? Я такой не знаю, — гость взял из бара бутылку красного вина и два хрустальных фужера, после чего вернулся к столу.

— А насчет племянницы Шахта?

— Мне кажется, твоя Зилке все выдумывает, — Отто начал разливать вино, не глядя на Маренн.

— Не моя Зилке.

— Хорошо, ваша с Джилл Зилке. Мне надо будет познакомиться с ней поближе, попросить, чтоб не болтала ерунды. Она где работает? Тоже у Шелленберга? Никогда не видел. Хотя, может быть, и видел, но не знал, что это Зилке. Хорошенькая?

— Не уходи от ответа.

Маренн поставила перед гостем тарелку с едой:

— Приятного аппетита. Ты был у Шахта?

— Был.

— Значит, все, что говорит Зилке, правда.

— С каких пор ты стала слушать все, что говорит Зилке и ей подобные? — Отто поморщился. — Это сплетни.

— Я слушаю не Зилке, — поправила Маренн. — Я слушаю то, что говорит моя дочь, а Джилл не будет расстраивать меня, если это не заслуживает внимания. Она обо мне заботится. Раз она сказала мне, значит, рассказ Зилке показался ей правдоподобным. Тебе не кажется, что похождений с фрау Гретой Браун достаточно, и племянница Шахта — это уже слишком. Джилл сказала, что Шахт был в ярости. В его доме, с его ближайшей родственницей, чуть не в его собственной спальне! Он назвал это эсэсовской наглостью, которая переходит все рамки приличий. И пообещал, что при известных обстоятельствах заставит тебя на ней жениться. Дойдет до рейхсфюрера или, если будет нужно, до самого фюрера. Насколько я знаю Шахта, слова у него не расходятся с делом. Это серьезно.

— Я не боюсь, до кого бы он ни дошёл, — Отто презрительно пожал плечами. — Мне это все равно. У меня хватит собственных сил, чтобы справиться. Но странно, что ты пеняешь мне за мелкую интрижку, когда сама только что приехала из Гедесберга.

— Я не устраиваю сексуальных представлений на глазах у половины столицы.

— Ты даже не пытаешься отрицать свою связь с Шелленбергом!

Резко наклонившись вперед, гость схватил Маренн за руку и притянул к себе; бокал с вином, стоявший рядом с хозяйкой дома, опрокинулся; вино растеклось по скатерти.

— Пусти. Мне больно, — Маренн выдернула руку, снова села на стул, а Отто вышел из-за стола, прошагал к камину, оперся на полку и начал смотреть на огонь. Затем взял сигарету из пачки, всё так же лежавшей на стеклянном столике, и, чиркнув зажигалкой, закурил.

Маренн молча смотрела перед собой на бордовое пятно. Опять как всегда. Ей уже было невыносимо спрашивать, а ему также невыносимо отвечать. И зачем только начался этот разговор? Маренн и так понимала, что с племянницей Шахта, которую она сама никогда не встречала, а Отто встретил в первый раз, и, скорее всего, в последний, у него нет ничего серьезного. Зачем лишний раз натягивать струну, которая и так вот-вот порвется? Известно же, что на все упреки Маренн у него есть ответ, и спорить с ним бессмысленно. Все зашло слишком далеко. Стало слишком сложно. Не нужно было и начинать.

— Я иду спать, уже поздно, — хозяйка дома встала из-за стола.

— А кто же съест говядину? — усмехнулся Отто, по-прежнему глядя на огонь. — Агнесс зря старалась?

— Не знаю, наверное, съест Айстофель. Или Джилл с Ральфом, когда приедут. Разогреют.

— Они всегда голодные, — съязвил Скорцени. — Особенно твоя дочка. Но на всякий случай я бы позвонил Науйоксу. Похоже, его помощь может понадобиться. Пусть заедет утром, чтобы Ирме не пришлось трудиться над завтраком.

— Позвони, — согласилась Маренн. — Кто действительно никогда не расстроит Агнесс, так это Науйокс. У него аппетит зверский.

— Голодное детство. Нам его не понять.

— Конечно.

В зале Берлинерхалле только что закончилось первое отделение концерта, на котором исполняли отрывки из вагнеровского «Лоэнгрина», переложенного для оркестра, но Маренн не было среди публики, хлынувшей в фойе и оживлённо обсуждавшей выступление Караяна. Заблаговременно покинув зал, Маренн уже находилась в номере люкс небольшого отеля «Кронпринц», расположенного как раз напротив сверкающего вечерними огнями Берлинерхалле. Пройдясь по номеру, она остановилась у портрета австрийской императрицы Зизи.

На этом портрете, занимавшем всю стену напротив окна, художник изобразил Зизи во весь рост. Казалось, императрица, стоявшая в парке Шенбруннского дворца, только сейчас заметила зрителя и повернулась к нему вполоборота. Длинные распущенные волосы выглядели так, как будто их шевелит лёгкий ветерок, но полностью перенестись воображением в парк у Маренн не получалось. На картине был ранний вечер, а сейчас была почти ночь, и в номере царил полумрак, так что отблески огней, освещавших Берлинерхалле, скользили по каштановым кудрям Зизи, украшенным бриллиантовыми звёздами, по белому платью, по красивым обнаженным плечам и по белому вееру, который императрица держала в руках.

— Это копия портрета, написанного Францем Винтерхальтером по заказу императора Франца Иосифа, — произнёс граф фон Эстерхази из-за плеча Маренн. Та не услышала, как он подошёл, потому что Эстерхази ступал по мягкому ворсистому ковру, заглушавшему звук шагов. — Оригинал находится в Хофбурге, в Вене, а раньше украшал рабочий кабинет императора.

— Я знаю, — кивнула Маренн. — Хотя в Хофбурге при императоре я была только один раз, когда меня совсем маленькой девочкой привозили с ним знакомиться. Но когда уже стала взрослой, после падения Габсбургов и моего возвращения из Америки, когда я работала с Фрейдом, я частенько посещала Хофбург и Шенбрунн. Мне нравилось смотреть на изображения моей прабабушки, на обстановку, в которой она жила, и прикасаться к вещам, которыми она пользовалась.

— Многие в Вене уверены, что в вашем лице Зизи вернулась к нам, ваше высочество, — мягко заметил граф. — Ведь она покинула грешный мир до срока, насильственно. Её жестоко убили заточкой. Душа её не успокоилась, потому что не выполнила до конца своего предназначения. А вы удивительным образом похожи на прабабушку внешне.

— Да, как ни странно я пошла в баварскую породу. И ничего не взяла ни от французов де Монморанси, ни тем более от своих бельгийских родственников по линии принцессы Стефании. Это кстати, слава богу, — Маренн улыбнулась. — Мне даже повезло, наверное. У моей бабушки, если верить хотя бы её собственным мемуарам, был очень скверный нрав. Вот характер у меня скорее в французов, полегче, чем у баварцев Виттельсбахов.

Собеседники немного помолчали, а затем Эстерхази, увидев, что его гостья с интересом оглядывает обстановку номера, признался:

— Я постоянно держу этот номер для себя и всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Берлин. По моему желанию хозяин все сделал здесь так, чтобы интерьер напоминал мне об Австрии, той Австрии, которую я люблю. Не нынешней.

— Это чувствуется, — согласилась Маренн. — Как будто ненароком оказываешься в Вене. Мне сказали, вы имеете отношение к Морису Эстерхази, который был министром при моем прадеде.

— Да, я его правнук по прямой линии, ваше высочество, — поклонился граф. — Я счастлив, что мне выпала возможность увидеться с вами. Вальтер сказал мне, что здесь я могу говорить прямо, без обиняков, — Эстерхази отошел к окну и взглянул на улицу.

«Видимо, Мюллер отключил прослушку. Вальтер договорился с ним. Иначе представить себе невозможно», — мелькнула мысль у Маренн.

— И я не стану кривить душой, — продолжал граф. — Мы, бывшие австро-венгерские аристократы, не любим Гитлера. Более того — относимся к нему с презрением. Мы считаем его плебеем. Из-за него в нашей древней стране, славной своей культурой, у власти оказались те, кто прежде чистил попоны на конюшнях Габсбургов и выносил отходы за их лошадьми. Они перенесли свои плебейские представления о жизни на все сферы австрийской жизни, сделали свои привычки главными. В Венгрии нам удалось этого избежать в первую очередь благодаря регенту, адмиралу Хорти, являющемуся истинным аристократом…

Взглянув на собеседницу, Эстерхази усмехнулся:

— Мне не хотелось бы, чтобы вы подумали, ваше высочество, что я сторонник ортодоксальной монархии, и мои убеждения отдают крепким запахом нафталина. Ни в коем случае! Я вполне сторонник взглядов вашего деда кронпринца Рудольфа, что народ, все его слои, вплоть до самых низших и необразованных, должен иметь свое представительство во власти. И ради этого ещё в девятнадцатом веке нашим государем Францем Иосифом было принято решение о созыве парламента.

— Признаться честно, его подтолкнул к этому Гарибальди и потеря Италии, — заметила Маренн.

— Это верно, — согласился граф. — Это был горький опыт. Но мы выучили печальные уроки. Сегодня среди аристократических фамилий нашей страны вряд ли найдется хоть одно семейство, которое сомневалось бы в необходимости свободных выборов и формировании правительства, представлявшего интересы всего общества. Тем не менее, поскольку противоречия ещё велики, необходима консолидирующая фигура, монарх, признанный всеми слоями и гарантирующий стабильность и соблюдение законов. Это насущная необходимость. Пока что адмирал Хорти благополучно справлялся с этой задачей, но положение требует того, чтобы он уступил свое место регента истинному монарху. В первую очередь потому, что адмирал хочет вывести Венгрию из войны и не допустить кровопролития на её территории, но с ним, как с фигурой, имевшей пусть и формальные, но все-таки скрепленные его подписью союзнические контакты с Гитлером, вряд ли станут вести переговоры представители Англии и Америки. Точнее, они станут, узнав, что он сразу по достижении договоренности покинет свой пост.

— Пожалуйста, присаживайтесь, граф, — придерживая подол длинного черного платья с изумрудной брошью на груди, Маренн опустилась в кресло рядом с портретом Зизи.

— Благодарю, ваше высочество.

Граф сел в кресло напротив.

— Адмирал немало сделал для Венгрии, надо отдать ему должное, — продолжил он через мгновение. — Вы знаете, Венгрия практически была разорена Первой мировой войной. Она лишилась территорий, более половины индустриального потенциала, чуть не половина населения погибла на фронтах и умерла от болезней. И в таких жесточайших условиях мы были вынуждены платить странам Антанты в течение десяти лет аж до 1934 года почти двести миллионов крон репараций золотом. Мы лишились всех наших ископаемых и лесов. Экономический кризис, разразившийся после войны в Европе, в прямом смысле едва не уничтожил нас. Красные дьяволы, прорвавшиеся к власти, буквально губили страну. Им активно помогали из Москвы. После распада австрийской монархии у Венгрии не было своих денег, и Советы грубо подделывали австрийские банкноты простым фотомеханическим способом, наводняя ими страну. Они дошли до такой наглости, что стали печатать купюры не на особой синей, как положено, а чуть не на простой белой бумаге. Крестьяне отказывались принимать такие деньги, был установлен специальный курс синих и белых денег. В конце концов эта сумасшедшая политика и погубила красных. Инфляция зашкаливала, они ей захлебнулись. Приняв бразды правления, регент практически поднял страну из руин. Он и премьер-министр граф Бетелен, глава аристократической партии, путем невероятных политических усилий смогли добиться консенсуса в обществе и успокоить экономику. Был создан своеобразный союз низших и высших социальных слоев на основе общего национального мироощущения при патерналистском доминировании аристократии. Адмиралу даже удалось договориться с социал-демократами, и волна рабочих выступлений спала. Была введена цензовая демократия, вроде как при Габсбургах, которая скорее не продуцировала, а утверждала решения правительства. Благодаря стабилизации, достигнутой с большим трудом, удалось договориться о кредитах и отсрочках по репарациям. Да, адмирала многие упрекают, что его внешняя политика в отличие от внутренней однобока. Он не хотел и не хочет налаживать никаких отношений с Москвой, он терпеть не может большевиков и сторонится Советов, считая СССР прибежищем красного дьявола, однако такая позиция не лишена оснований, как вы согласитесь. Даже теперь, когда армии Сталина практически стоят на пороге нашего дома, адмирал не хочет обращаться к нему напрямую, а только через посредничество западных держав. Для него это дело принципа. «Не имей дело с дьяволом. Это всегда плохо кончается. С ним опасно договариваться», — так учила меня няня в нашем поместье Айзенштадт, когда я был маленьким. Адмирал Хорти получил точно такое же воспитание. И теперь оказался его заложником. При поддержке Муссолини он наладил отношения с фюрером ещё до развязывания Второй мировой войны и добился возвращения стране аннексированных после Первой мировой территорий. В частности, нам вернули ресурсы, нефтяные скважины, что способствовало экономическому подъему. Но когда в оплату за эти самые бенефиции фюрер потребовал участия Венгрии в войне с СССР, адмирал вначале рассчитывал отделаться двумя-тремя дивизиями в тылу. Гитлер требовал большего. Адмирал отказывался под предлогом, что венгерская армия малочисленна, плохо оснащена. Мы вообще надеялись отделаться разрывом дипломатических отношений с СССР и пропуском румынской нефти через свою территорию. Нам казалось, этого достаточно. Неограниченный союз с рейхом был бы губителен для Венгрии, это было очевидно. Такой маленькой стране попасть в схватку двух гигантов, какими являются СССР и Германия, это все равно, что оказаться между молотом и наковальней, однозначно катастрофа. Однако позиция адмирала и политического руководства не совпадала с планами наших военных. Они преследовали собственные интересы, надеясь получить от рейха современное вооружение и дополнительную техническую помощь. Не один раз они выступали с меморандумом о необходимости вступления Венгрии в войну, но каждый раз он отвергался Советом министров и Коронным советом. Память о плачевных итогах нашего участия в Первой мировой войне способствовала этому. Мало кто из венгерских политиков был готов отправить свой народ на новую бойню. Фюрер в личных письмах к адмиралу требовал участия Венгрии в войне и сулил Южную Трансильванию с её нефтяными месторождениями. Но адмирал никогда не смотрел «этому выскочке» в рот. Он помнил о собственных интересах. Во всяком случае, адмирал выжидал, когда проясниться позиция Штатов и Англии, пойдут ли они на союз с Москвой. Ведь если рассориться с Германией, надо опереться на не менее сильного союзника. Хорти написал фюреру, что для Венгрии объявлять войну СССР это даже смешно, учитывая размеры двух стран. Немцы тоже понимали, почему выжидает Хорти, и опередили англо-саксов. Они провели провокацию, как теперь выясняется — это была чистой воды провокация немецкого Генерального штаба, поддержанная нашими военными.

Эстерхази говорил много и эмоционально:

— Сейчас мы знаем это совершенно точно. 26 июня 1941 года, когда война с СССР уже началась, самолеты с опознавательными знаками СССР бомбили железнодорожные узлы Рахов и Мункач. Бомбы были сброшены также на город Кошице, где в результате погибло довольно много людей. На осколках обнаружили клеймо Путиловского завода СССР. Все это, как теперь мы знаем, было подстроено абвером. Молотов немедленно прислал телеграмму, что СССР не имеет никакого отношения к происшествию, там же было изложено предложение Сталина поддержать претензии Венгрии на Южную Трансильванию в случае сохранения страной нейтралитета, но германские агенты в то время были у нас везде, в том числе и в МИДе. Подкупленные Риббентропом люди попросту не показали это сообщение из Москвы ни регенту, ни премьер-министру. Сразу активизировались профашистские партии, которые стали требовать немедленного вступления Венгрии в войну, а немецкий Генеральный штаб сразу же прислал ещё одно предложение присоединиться к их операциям на Востоке. Адмирал уступил, хотя до сих пор не снимает с себя ответственности за это. Правда, войну СССР официально объявлять не стали, ведь это действительно было бы смешно, а просто послали на Восточный фронт несколько дивизий без всякой помпы. Фюрер был доволен. Он писал адмиралу, что разделит с ним грядущий триумф, но этот триумф представлялся нам сомнительным, учитывая географические размеры СССР и его людские ресурсы. Да, за вступление в войну фюрер тут же предложил адмиралу ввести войска в Южную Трансильванию. Но это была ложка меда в бочке дегтя, если перефразировать известное выражение. Конечно, вступление в войну было вызвано также тем, что адмирал опасался, и не без оснований, что Гитлер очень легко снова отнимет у Венгрии земли, которые удалось возвратить по Венскому арбитражу после Первой мировой войны. Такая угроза была отнюдь не призрачной. К тому же участие в войне и заказы от германских заводов обещали хорошие деньги, новые вливания в экономику. Конечно, все трезвомыслящие политики в Будапеште отдавали себе отчет, что, скорее всего, это процветание временное, и заплатить за него придется большой кровью. Как только было объявлено о создании антигитлеровской коалиции, адмирал сказал мне в приватной беседе: «Мы должны опереться на англо-саксов и выйти из всего этого. Я боюсь Сталина, а Черчиллю я верю. С ним можно иметь дело. Он не станет лукавить за нашей спиной». Адмирал тут же полностью поменял прогерманское руководство Генерального штаба, а также МИДа, поставив надежных людей, поддерживающих его взгляды. Но все-таки немцы вынудили нас послать целую армию под Сталинград — девять дивизий и одну бригаду — и ради этого они снова не остановились перед тем, чтобы пролить венгерскую кровь. На этот раз они нанесли удар в самое сердце адмирала — убили его сына Иштвана. Это было последним предупреждением регенту. Он понял его, но не отступил. Сегодня со мной на концерт приехала вдова Иштвана, графиня Илона Дьюлаи. Вы наверняка видели её в зале.

Маренн кивнула, подтверждая предположение графа, а тот продолжал рассказывать:

— Она тоже врач и работает в госпитале. Конечно, ей не сравниться с вами, — Эстерхази грустно улыбнулся. — Она прошла ускоренные курсы, когда решилась отправиться на фронт вслед за своим супругом. Это очень мужественная женщина. Несмотря на потерю, она продолжает исполнять свой долг, лечит раненых солдат и изо всех сил поддерживает адмирала в его решимости выйти из коалиции с фюрером и возродить в Венгрии монархию. Илона делает это ради будущего страны и ради своего маленького сына Шарифа, который никогда уже не увидит отца. К вам она относится с восхищением. К сожалению, я не могу представить её вам открыто, так как наша встреча тайная. Илоне об этом известно, но она упросила адмирала позволить ей поехать со мной только для того, чтобы взглянуть на правнучку императрицы Зизи и при возможности сказать вам, как Венгрия предана Габсбургам и как сожалеет сейчас о событиях восемнадцатого года. Я думаю, такая возможность ей все-таки представится.

— Я с удовольствием познакомлюсь с графиней Илоной, — ответила Маренн. — Но есть ли уверенность, что катастрофа Иштвана была подстроена и что это не несчастный случай? То, что вы говорите о деятельности абвера, это очень серьезное обвинение.

— Мы сомневались до последнего времени. Все-таки он был на фронте. Мало ли, что может быть, — ответил Эстерхази. — И это был первый запрос, который адмирал попросил меня передать Вальтеру, когда наши контакты начались. Стоит ли упрекать безутешного отца, что он хотел знать правду. Правда оказалась горькой, — граф склонил голову. — Иштвана убрали, чтобы лишить адмирала преемника, ведь было объявлено, что Иштван примет власть после того, как адмирал уйдет в отставку, ведь он уже стар. К тому же все знали, что Иштван был англофилом и обладал демократическими убеждениями, а значит — при нём Венгрия обратила бы свой взор в сторону Англии. Немцы поняли, что Хорти хочет отдать власть сыну, так как тот более приемлемая фигура для англичан. Поняли, куда ветер дует. К тому же им казалось не лишним припугнуть адмирала, чтобы он не вздумал отзывать от Сталинграда войска, осознав, какая там началась мясорубка. Илона была в Киеве, в нашем госпитале, когда все случилось. В тот день Иштван на своем истребителе сопровождал самолет-разведчик. Его машина поднялась в воздух, они барражировали над аэродромом, когда самолет неожиданно резко пошел вниз, находясь на очень малой высоте. Самолет врезался в землю, взорвался. Примчавшись на аэродром, Илона увидела лишь обугленный труп. Она не поверила в версию о несчастном случае и утверждает, что всего лишь за два дня до гибели Иштван прилетал в Киев и говорил ей, что такой случай уже был с ним, самолет начал падать с высоты четырех километров. Но ему удалось выправить машину. Видимо, это была проба. Второй раз тот, кто все подстроил, не просчитался. Немцы провели свое расследование, и все свалили на машину. Мол, MAVAG Heja не очень надежный самолет, к тому же установили дополнительную броню, — все-таки Иштван был преемником регента, — и это нарушило баланс. Вспомнили и то, что налет у Иштвана был всего 345 часов, и при том все больше на итальянском Reggiano. Вот, мол, надо было использовать мессершмитт. Но все это были только отговорки. Причина была скрыта в другом. Илона нашла в кармане Иштвана полусгоревшее письмо и привезла его отцу. В нем Иштван писал о том, что надо отказаться от союза с Германией и сделать запрос англичанам на начало переговоров, а на роль основного переговорщика предлагал свою кандидатуру. Кроме того, один из товарищей Иштвана сказал Илоне, что накануне вылета на аэродроме видели немецких офицеров, которые не имели отношения к люфтваффе. Якобы они занимались подготовкой зимнего расквартирования летчиков, но, как теперь выяснил Вальтер, они завербовали одного из механиков, который, собственно, и «подготовил» машину к полету соответствующим образом, а сразу после покушения исчез. Видимо, его давно уже нет в живых. Из этого можно сделать однозначный вывод, что Илона все правильно поняла с самого начала. Да и адмирал не сомневался, против кого и против чего направлена эта чудовищная провокация, ведь немцы не первый раз пытались убить Иштвана — первое покушение они организовали на следующий же день после того, как отец объявил его преемником. Следует сказать, что гибель сына не сломила адмирала. Когда тело Иштвана перевезли в Будапешт и предали земле, адмирал стойко держался на похоронах, несмотря на свой возраст. Я разговаривал с адмиралом на следующий день. Он ничем не выдал своего отчаяния и лишь выразил твёрдое убеждение в том, что фюрер, если проиграет войну, то потянет Венгрию за собой, к полному краху, и что Иштван был прав, когда настаивал на поиске контактов с англичанами. Адмирал показал мне обрывок письма своего сына. Я был глубоко тронут этим доверием и обещал, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы воплотить наши планы в жизнь. Мы договорились, что я все возьму на себя, а адмирал останется в стороне, словно ему ничего не известно о моей деятельности. Это было разумно, ведь нельзя сразу действовать от первого лица, пока не установлены прочные контакты и не получен ответ от первых лиц противоположной стороны. Я должен был искать контакты через Швейцарию, Турцию, Швецию, через работающих там англо-американских дипломатов, журналистов, по линии католической церкви, однако все первоначальные ответы оказались отрицательными. Правда, они были получены от второстепенных лиц, но так всегда и бывает на начальном этапе переговоров. Личность самого Хорти стала камнем преткновения, и адмирал выразил готовность назначить своим преемником премьер-министра Каллаи, как компромиссную фигуру переходного периода, чтобы его самого не упрекали в династических устремлениях. А вскоре грянул Сталинград. Итальянцы и румыны, принимавшие участие в сражении, были уничтожены полностью при советском наступлении. Мы попали в окружение, когда прикрывали отход частей вермахта, и в результате боев потеряли сто сорок тысяч человек — колоссальные потери, каких ещё не знала Венгрия! Когда удалось добиться от немцев эвакуации разбитой армии, домой вернулось не более тридцати тысяч. Остальные были убиты или погибли от голода, холода и болезней. Это произвело на регента, да и на всю страну угнетающее впечатление. Стало понятно, что медлить нельзя. Граф Бетелен действовал через бывшего посла Венгрии в Лондоне Барца и наладил контакт с послом Англии в Швейцарии, через которого удалось передать письмо лично Черчиллю, и это был первый крупный успех. В письме адмирал ясно изложил свою позицию, что, учитывая положение Венгрии под самым боком фюрера и возможность оккупации в любой момент, он не может открыто порвать со странами «оси», пока не заручится поддержкой союзников. В случае же достижения договоренности и высадки союзных войск на Балканах, он гарантирует, что никаких препятствий в продвижении союзных войск по Венгрии не будет, все венгерские ресурсы будут переданы в руки США и Великобритании, а сам он добровольно уйдет в отставку. Причем подчеркивалось, что эта отставка возможна на любых условиях, которые будут ему продиктованы, вплоть до самых невыгодных. Ради того, чтобы избежать германской оккупации, разорения земель и уничтожения своего народа, адмирал готов был пожертвовать своими интересами и интересами своей семьи. Также адмирал отметил, что не желает еврейских погромов и не выдаст рейху социалистов и беженцев.

— Это смелый шаг, — заметила Маренн. — Насколько мне известно, ни один из союзников фюрера никогда не вел себя так смело. Адмирал Хорти не зря служил флигель-адъютантом моего прадеда, — она улыбнулась. — Император Франц Иосиф умел замечать достойных людей и выдвигал их.

— О, и надо отметить, — Эстерхази заметно оживился, — что адмирал был первым венгром, занявшим столь высокую должность в Вене. Император отметил его за смелость и мужество, которые Хорти проявил, командуя самым быстроходным и современным в империи крейсером «Габсбург» во время средиземноморских сражений против итальянского и французского флота. Он тогда показал себя чрезвычайно одаренным командиром. Император пригласил его в Вену и предложил пост флигель-адъютанта. Вся Венгрия была очень горда этим, но, к сожалению, времена той славы прошли. Безвозвратно. Лишь характер адмирала не изменился.

Произнеся эти слова, граф вдруг заметно погрустнел и добавил:

— Сейчас над Венгрией сгущаются тучи. Риббентроп через своих ищеек прознал о наших контактах с англичанами и сразу же доложил фюреру. Тот пришел в ярость, но сначала постарался купить нас. Он предложил адмиралу совместную оккупацию Сербии. Хорти отказался. Тогда Риббентроп прислал в Будапешт своего соглядатая, некого бригаденфюрера СС фон Вейзенмайера, который стал шпионить за каждым нашим шагом. Гитлер же, не дожидаясь его докладов, прислал письмо, в котором настаивал на личной встрече с адмиралом. Даже словаки, — уж кто-кто! — и те по указке Берлина укусили нас, в своих газетах объявив венгров саботажниками, пытающимися уклониться от выполнения долга в общей войне.

Маренн слушала внимательно, а граф меж тем рисовал перед своей гостьей не слишком радужные картины:

— Адмирал долго не соглашался на встречу с Гитлером. Он понимал, что разговор будет тяжелым, и ссылался на здоровье, но на самом деле мы дожидались ответа от Черчилля. В конце концов пришлось всё-таки ехать в замок Клейсхайм недалеко от Зальцбурга, где фюрер назначил встречу. Как ожидалось, встреча получилась очень эмоциональной. Риббентроп обвинял нас в закулисных интригах, фюрер требовал отставки премьер-министра и срочной депортации евреев в лагеря, а Хорти мужественно отвергал все претензии, касавшиеся неисполнения союзнического долга, и приводил весьма грустные цифры по потерям венгерской армии и убыткам, понесенным страной вместо обещанного триумфа. Кроме того, он требовал со своей стороны, чтобы все венгерские части, наконец, были возвращены домой, на что Гитлер категорически не соглашался. Адмирал же со своей стороны отказался заставлять евреев носить желтые знаки отличия на рукаве и выселять их из жилищ, согласившись лишь принять закон о том, чтобы евреев не допускали к руководящим должностям, а тех, которые такие должности уже занимают, понизили. Совсем ни на что не согласиться было невозможно, и решили откупиться малой кровью. Даже совместного коммюнике составить не удалось. Так и разъехались, хмурые и недовольные друг другом. Хорошо, что фюрер, добившись уступок по еврейскому вопросу, на некоторое время оставил нас в покое, но когда немецкие войска были разбиты под Курском, мы поняли — оккупация не за горами, а Германия отчаянно нуждается в промышленных и людских ресурсах. Скоро каждый венгр будет поставлен под ружье, чтобы умирать за интересы рейха, и если адмирал не согласится на это, немцы совершат государственный переворот. Ничто их не остановит. Вскоре последовали и подтверждения наших опасений. В день семидесятипятилетия адмирала фюрер прислал ему дорогой подарок — яхту с наилюбезнейшими поздравлениями и пожеланиями. Это само по себе говорило о том, что очень скоро его попросят уйти в отставку. Сначала попросят, а потом свергнут. Единственное, что удерживало фюрера и удерживает до сих пор, это необыкновенная популярность Хорти во всех слоях венгерского общества. Его открытое свержение может вызвать бунт, который немцам сейчас не нужен, так что они бы согласились оставить его как вывеску — мол, все делается с согласия адмирала — а сами руками своего премьера из партии Салаши делали бы все, что им нужно. Но адмирал не желает служить ширмой для уничтожения своего народа. Вы знаете, как высоко ценилось слово чести при дворе императора Франца Иосифа, и мы, старомодные мадьяры, ещё помним, что это такое. Лучше самому пустить себе пулю в лоб, чем оказаться обесчещенным сговором с преступниками. Понимая все обстоятельства и даже зная по собственным источникам, что план «Маргарита» по оккупации Венгрии уже полгода как готов в немецком Генеральном штабе и военные только ждут отмашки фюрера, Хорти тем не менее сохранял хладнокровие. Он поблагодарил Гитлера за подаренную яхту и в ответном письме снова попросил его вернуть венгерские войска на родину. Ответа не последовало, что было красноречивым свидетельством готовящегося захвата. Зато пришел другой ответ — тот, который мы давно ждали и уже отчаялись получить — от лорда Черчилля. Не им подписанный, конечно, но с его слов и по его указанию. В этом письме лорд в общем соглашался с предложениями Хорти, но отвергал кандидатуру Каллаи как преемника адмирала, поскольку Каллаи также был скомпрометирован сотрудничеством с рейхом. Отказывались англичане принять и кандидатуру любого из родственников регента, поэтому просили Хорти подобрать фигуру, которая бы их устроила, после чего переговоры можно было бы продолжить. Некоторое время мы пребывали в затруднении, но в это время как нельзя кстати через нашего посла в Лиссабоне поступило ещё одно сообщение, важность которого невозможно переоценить. Оказалось, что внутри самой Германии есть люди, в том числе и в высших сферах, которые ничуть не меньше озабочены судьбой своей страны, чем мы волнуемся за судьбу Венгрии. Они тоже хотели бы для немцев скорейшего мира и выхода из войны, поэтому, чтобы убедить союзников в искренности своих намерений, готовы на первых порах помочь Венгрии. Якобы это была группа офицеров вермахта и люфтваффе, за которой как вскоре выяснилось, стояли люди, устроившие сегодня нашу с вами встречу. Именно они подсказали нам предложить лорду Черчиллю вас, ваше высочество, наследницу габсбугского рода, пользующегося популярностью в венгерском народе. Особенно учитывая то, что лорд Черчилль лично знаком с вами и, насколько мне известно, к вам расположен. Ваше согласие спасло бы не только Венгрию. Оно бы дало возможность Австрии так же избежать советской оккупации и последующей большевизации, что, в свою очередь, облегчило бы судьбу Германии.

«Получается, фюрер знает?» — меж тем думала Маренн, которая не читала словацких газет, обвинявших Хорти в предательстве союзнических интересов, но верила Шелленбергу, ещё совсем недавно убеждавшему её, что Гитлеру вряд ли что-то известно о намерениях Хорти. Теперь же получалось — фюреру известно всё за исключением того факта, что адмиралом получен вполне определённый и обнадёживающий ответ от англичан. Положение было намного серьёзнее, чем казалось поначалу, но Маренн не сердилась на Шелленберга. Наверное, он не стал говорить ей всю правду, чтобы не пугать раньше времени. К тому же Маренн помнила и свои собственные слова о долге Габсбургов перед венгерским народом и о том, что ради исполнения этого долга можно пожертвовать собой.

Внешне она ничем не выдала своего волнения и продолжала внимательно слушать Эстерхази, который не скрывал ничего:

— Положение наше отчаянное, ваше высочество. Как я сказал, план оккупации готов, и фюреру надо только отдать приказ, который, несомненно, будет отдан очень скоро. Мы судим об этом по тому, как с каждым днем профашистские силы в стране ведут себя все активнее. Они уже чувствуют себя почти хозяевами положения и открыто нападают на Хорти в печати, чего раньше себе не позволяли. Переворот и арест адмирала будут означать не только угрозу его собственной жизни, но и фактический конец Венгрии, той старой, доброй Венгрии, которая долго была составной частью Австро-Венгерской империи. Столкновение немцев и большевиков на территории Венгрии приведет к её полному упадку, страна будет просто затоптана и залита кровью. Все это закончится большевизацией, возвращением из Москвы красных бандитов вроде Белы Куна. Это будет историческая катастрофа венгерского народа, конец его истории и культуры. Адмирал видит свой долг в том, чтобы не допустить подобного развития событий. Даже если ради исполнения этого долга ему придется отдать жизнь. И мы его сторонники поддерживаем его стремления. Каждый истинный мадьяр, тем более аристократ и военный, в такой тяжелый период для страны обязан сделать все возможное, отдать жизнь — это самая малость.

Последние слова графа как нельзя более соответствовали убеждениям самой Маренн, но она должна была думать не только о себе, но и о своей дочери, чья судьба зависела в том числе от воли фюрера, поэтому приходилось проявлять осторожность.

— Я понимаю, что ситуация серьезная, — женщина покачала головой, — но и адмирал должен отдавать себе отчет, что мое положение в Германии очень шаткое. Фактически я пленница. Да, я пользуюсь определенной свободой — например, могу посетить концерт и встретиться с вами — но эта свобода дана мне только потому, что я служу Германии как врач. Я вынуждена платить своим трудом за то, что нахожусь не в лагере, а по крайней мере в человеческих условиях. Вы понимаете, что моя судьба не в моих руках. Вот почему я смогу оказать поддержку Венгрии только в том случае, если Хорти найдет себе союзников, хотя бы тайных, не только среди высших, но и среди самых высших бонз Германии. То есть среди людей, максимально приближенных к фюреру и имеющих влияние. Все эти люди известны, их немного. О том, чтобы фюрер поддержал планы адмирала, конечно, говорить не приходится.

— Те люди, которые устроили нашу встречу, уверили меня, что имеют одобрение с самого верха, — ответил Эстерхази. — Я со своей стороны могу обещать вашему высочеству, что в случае неблагоприятного развития ситуации ваше имя не будет упомянуто ни мной, ни регентом, и ни кем другим из посвящённых с его стороны, даже если мы окажемся в подвалах гестапо, которое, кстати, здесь недалеко на Принц-Альбрехт-штрассе. Мы будем молчать, как бы с нами ни обращались и какому бы давлению ни подвергали, пусть даже пыткам. Мы помним о том, что присягали на верность Габсбургам, и это самая главная клятва в жизни. Наш долг отдать жизнь за сюзерена. Так нас воспитывали.

— Ваши слова трогают меня, граф, — Маренн уже не на шутку разволновалась. — Со своей стороны я только могу сказать, что как правнучка императора Франца Иосифа не имею никакого морального права заботиться о собственном благополучии, когда страна, более четырехсот лет доверявшая моим предкам корону и право решать свою судьбу, находится под угрозой порабощения. Я сделаю все, что от меня зависит, невзирая ни на какие трудности. Вы можете быть в этом совершенно уверены.

— Значит, я могу сказать регенту, что договоренность с представителем династии Габсбургов достигнута? — уточнил Эстерхази. — И он может упомянуть об этом в письме Черчиллю?

— Да, может, — кивнула Маренн. — Если регент сочтет необходимым, он может сообщить премьер-министру Англии. Не называя пока имен, конечно.

— Это само собой разумеется, ваше высочество, — живо откликнулся граф.

В это мгновение Маренн вспомнила о графине Илоне, приехавшей издалека только для того, чтобы увидеть её.

— После концерта я обязательно зайду к маэстро и поблагодарю его за чудесную музыку, — наследница Габсбургов взглянула на собеседника, и тот понял её с полуслова:

— Я передам это фрау Хорти. Благодарю вас, ваше высочество.

— Мама, где ты была?

Когда Маренн вернулась в зал, второе отделение концерта уже давно началось. Согласно программе теперь играли знаменитый «Полет валькирий» из тетралогии «Кольцо Нибелунгов». Эмми Зоннеман, супруга Геринга, приветливо улыбнулась опоздавшей слушательнице, когда та пробиралась мимо к своему месту. Джилл встретила появление матери взволнованным шепотом:

— Пока тебя не было, в перерыве приезжал Науйокс.

— Он приехал послушать Вагнера? — удивилась Маренн.

— Что ты, мама, — Джилл поморщилась. — Когда он слушал Вагнера? Или что-то ещё из классики. Разве только на официальных мероприятиях в присутствии фюрера, когда не слушать нельзя, а так ему куда приятнее поорать в пивной свои портовые песни. Нет, он что-то покрутился среди публики, а затем увидел меня. Не думаю, что ему хотелось со мной разговаривать, но и сделать вид, что он меня не заметил, тоже было неудобно. Он спросил, где тебя найти.

— И что ты ответила?

— Я ничего не ответила. Подошел Ральф. Он сказал, что Магда Геббельс пригласила тебя выпить кофе в Кайзерхофе в перерыве, она как раз там была. Так научил его Вальтер. Я бы не сообразила, конечно.

— И что Науйокс?

— Ничего. Ушел. Не будет же он слушать Вагнера, — Джилл пожала плечами, — но увидеть его так неожиданно второй раз на дню было не очень приятно.

— А когда ты видела его в первый раз?

— У нас дома, в столовой. Когда я встала утром и вышла на лестницу, он сидел за столом и уминал мясо, приготовленное накануне Агнесс. Увидев меня, что-то такое проговорил с набитым ртом вроде того, что у вас неплохо готовят, но меня это даже возмутило. У него нет собственного дома, где он мог бы позавтракать?

— А вы с Ральфом не ужинали, когда приехали?

— Нет, Ральф только привез меня. Сам он поехал к Вальтеру в Гедесберг, они ещё работали. А я сразу пошла спать.

— Отто был дома?

— Я его не видела. Был только Айстофель. Спал перед камином. А разве Отто…

— Фройляйн, я попросил бы потише, — послышался вежливый шепот де Криниса, сидевшего справа. — Вы мешаете слушать.

— Простите, профессор, — Джилл осеклась, покраснела и, чтобы скрыть смущение, прикрыла лицо краем зеленого шелкового шарфа.

— Потом поговорим, — прошептала ей мать.

Между тем оркестр продолжал исполнение «Полета валькирий». Маренн взглянула на графа Эстерхази. Он сидел впереди, через два ряда от нее, чуть наискосок, так что его профиль был ей хорошо виден. Густые черные волосы, на висках подернутые сединой, прямой с едва заметной горбинкой нос и гладковыбритые впалые щеки делали весь облик графа утончённо-аристократичным, а последний штрих к этому портрету добавляли награды, поблёскивающие на парадном военно-морском мундире. Рядом с графом Эстерхази сидела женщина лет тридцати с темными волосами. Её волнистые локоны были аккуратно уложены в причёску, где гладкой была лишь чёлка, зачёсанная на правую сторону.

«Благородное лицо, бледность, которая обычно появляется у людей, много переживших. Значит, это и есть графиня Илона», — подумала Маренн. Сразу бросалось в глаза жемчужное ожерелье, украшавшее изящную шею графини, и безупречный крой чёрного платья, но Маренн, которая подобно Илоне недавно потеряла близкого человека на войне, прекрасно понимала — эта женщина оделась так не для себя и не для того, чтобы нравиться мужчинам. Несомненно, одеваясь на концерт, вдова Иштвана Хорти думала лишь о том, что, продолжая дело погибшего мужа, она должна выглядеть достойно.

Разговор с графом Эстерхази глубоко тронул сердце Маренн. Она никак не ожидала, что трагические события, нависающие над Венгрией, заставят её отказаться от своего решения, принятого в юности — не иметь ничего общего со своими венценосными родственниками и жить свободной жизнью обычного человека. Теперь Маренн готовилась стать королевой, но плохо представляла себя в роли монарха. Впрочем, у неё не было выбора. Ей следовало пойти на это ради возможности спасти сотни тысяч жизней бывших подданных её прадеда.

Маренн должна была рискнуть, но уже сейчас понимала, насколько риск велик. События развивались непредсказуемо. Появление Науйокса удивило и насторожило не только Джилл, но и саму Маренн, для которой не являлось тайной то, что Науйокс состоял в коалиции Кальтенбруннера вместе с Отто.

Скорцени уже признавался Маренн, что отошёл от Шелленберга и практически примкнул к его противникам, а причиной стала она и её отношения с Шелленбергом. Отто утверждал, что дело только в этом, но Маренн понимала — есть и другие причины. Успех с освобождением Муссолини из плена и благосклонность фюрера способствовали тому, что Отто нацелился на то, чтобы занять пост главы Шестого управления РСХА. Скорцени интриговал ради этого, опираясь на Кальтенбруннера, а также обхаживал Гретель Браун, чтобы чаще попадаться фюреру на глаза. Маренн считала подобные интриги отвратительными, но делала вид, что не понимает происходящего. Все равно она ничего не изменит, а Отто не скажет ей правду.

Что же касается Науйокса, то он присоединился к коалиции Кальтенбруннера совсем по другим причинам. Ему нечего было делить с Шелленбергом, и он не имел таких амбициозных карьерных устремлений, как Скорцени. Науйокс просто хотел сохранить то положение в СС, которое заслужил, как верная собака стремится сохранить своё право лежать возле ног хозяина, когда тот по вечерам дремлет в кресле возле камина.

Джилл правильно заметила, что Науйокс принадлежал к таким слоям общества, которых граф Эстерхази презрительно назвал плебсом. Он был эсэсовцем первого призыва, ещё времен Рема, когда собирали ребят попроще, понаглее, а при слове «культура» прилюдно хватались за пистолет, чтобы вызвать симпатию малообразованных масс. Тогда не надо было вести внешнюю разведку, проводить переговоры с Черчиллем. Требовалось взять власть, а значит — победить на выборах, и в ход шли все методы без разбора.

Это теперь бывшие штурмовики сидели в первых рядах Берлинерхалле и слушали фон Караяна, притворяясь, будто он им интересен, ведь стало неприлично не слушать. Лишь Науйокс притворяться не желал. Ему претило строить из себя интеллигента, из-за чего его поведение нередко вызывало нарекания, но Маренн симпатизировала этому человеку именно потому, что ценила неподдельную прямоту.

Алик остался таким, как с самого начала — простым парнем из порта в Киле. Неудивительно, что этот парень легко нашел общий язык с грубоватым Кальтенбруннером, хоть тот и получил образование в Венском университете. Впрочем, связи с Кальтенбруннером не сделали Алика врагом Шелленберга. В начальники Управления Науйокс не стремился и к тому же помнил, что именно Шелленберг прикрывал его от опасности, именуемой «рейхсфюрер Гиммлер».

Рейхсфюрер не любил Алика, служившего ему постоянным напоминанием о покушении на Гейдриха, которое рейхсфюрер практически санкционировал. Точнее, никакого прямого приказа не было. Просто Гиммлер, почувствовав в лице Гейдриха, своего ближайшего сподвижника и заместителя, угрозу, поделился этими соображениями с Науйоксом и дал тому волю все устроить, как нужно в таких случаях. Покушение было успешным, но после этого видеть Алика рейхсфюреру стало неприятно, да и Алику рейхсфюрера — тоже, потому что Науйокс начал опасаться за свою жизнь. Гиммлер мог легко избавиться от ненужного свидетеля, но Шелленберг убедил рейхсфюрера, что такой опытный человек, как штандартенфюрер Науйокс, ещё пригодится, в чем не ошибся, конечно.

«Нет, против Вальтера Алик не пойдет и, даже получив сведения о моей встрече с Эстерхази, не станет докладывать Кальтенбруннеру правду, а как-нибудь выкрутится, — размышляла Маренн. — Алик ведь знает, что за всем стоит Вальтер, поэтому предпочтёт попридержать информацию и подождать, чтобы получить выгоду для себя».

На совещании голос Геббельса звучал буднично и как-то уныло:

— Генеральный штаб настаивает на окончательном и скорейшем решении венгерского вопроса. Фюрер склонен поддержать эту инициативу, так как правительство Хорти в последнее время решительно уклоняется от выполнения союзнических обязательств. В целях решения наших стратегических задач необходимо как можно скорее установить военный контроль над системой железнодорожного сообщения Венгрии, нельзя также сбрасывать со счетов и запасы промышленного сырья в стране, которые все ещё велики. Кроме того, фюрер выразил возмущение бездействием венгерского руководства в еврейском вопросе.

Геббельс бросил взгляд на Мюллера, сидевшего третьим справа от него, и Мюллер приготовился записывать, однако особенно записывать не пришлось, ведь все ограничилось констатацией известных фактов. Правда, в этой части своей речи Геббельс был более эмоционален:

— Евреев в Венгрии около миллиона, они пользуются полной свободой, разгуливают по городам наравне с мадьярами, ходят в те же магазины, парикмахерские, а в это время мы бьемся над решением еврейской проблемы в Европе вот уже почти десять лет. Фюрер склонен расценивать такое отношение Хорти и его англофильской клики к нашим пожеланиям как откровенный саботаж. Венгрию надо взять под контроль, заставить нынешнее руководство подать в отставку, самого Хорти поместить под арест, а в стране создать новое правительство во главе хотя бы с Имреди. Основной камень преткновения — армия, — Геббельс помолчал, постукивая пальцами по столу. — Военные преданы Хорти, но если их разоружить, то можно решить проблему непокорной венгерской аристократии и будапештского еврейства, пригревшегося под крылышком хортистов. Не зря наш фюрер называет Венгрию «островком европейского еврейства». Хочу, чтобы всем было понятно — фюрер намерен удерживать Венгрию в качестве союзника при любых обстоятельствах, пусть даже с применением силы. Принято решение в начале марта пригласить Хорти на переговоры в Вену, а за то время, пока он будет отсутствовать, реализовать план «Маргарита».

При упоминании о плане «Маргарита» Кейтель, также сидевший за столом для совещаний, кивнул.

— Насколько я понимаю, к этому все готово, — продолжал Геббельс, — с участием вермахта, частей СС, — он бросил взгляд на Кальтенбруннера, который нервно что-то записывал, — румынских и словацких войск…

— Не слишком ли много шума, — неожиданно спросил Мюллер, прервав всеобщее подобострастное молчание, а Кейтель с возмущением посмотрел на наглеца, решившего перебивать Геббельса и ставить под сомнение целесообразность плана, который уже одобрен.

— Насчет Хорти, — уточнил Мюллер и вполоборота взглянул на одну из секретарш Геббельса, хорошенькую Эльзу Аккерман, протоколировавшую совещание.

Чтобы спрятать смущённую улыбку, Эльза низко наклонила голову, и светлые волнистые волосы челки, не скрепленные шпилькой, упали вперед.

— Много шума вредно. Венгры ведь любят адмирала, — как ни в чем не бывало продолжил Мюллер, словно не замечая недовольства Кейтеля. — Надо изобрести что-то поделикатней, что ли. Хотя бы прикрыться тем, что это не мы все придумали, а сам Хорти решил. Что он на все это согласен. Для венгров.

— Это не вам решать, — вскипел Риббентроп. — Вы вообще занимайтесь своими делами и не лезьте в политику, обергруппенфюрер. Вам поручен еврейский вопрос, вот и думайте о евреях.

— Да, Генрих, думайте о евреях, — поддержал его Геббельс. — В Будапеште вам предстоит много поработать. Фюрер хочет, чтобы был подготовлен список не менее чем на пятьсот-шестьсот человек, которые однозначно подлежат немедленному аресту. Это политические деятели, депутаты парламента, журналисты, профсоюзные лидеры. Все, кто хоть однажды посмел усомниться в правильности курса на союз с Германией, а уж тем более — критиковал нас. Они все должны быть интернированы в лагерь. Премьер Каллаи и граф Бетелен как главные инициаторы переговоров с англичанами — так же. Граф Эстерхази, этот приближенный Хорти и его давний друг ещё по имперским временам — его тоже не забудьте. Эрнст? — Геббельс обратился к Кальтенбруннеру. — Фюрер надеется на вас.

— Я понял. Мы все сделаем, — произнося это, Кальтенбруннер весь подобрался, будто приготовился маршировать. Его лицо, длинное, как лошадиная морда, ещё больше вытянулось, отчего шрам, пролегавший бороздой на левой щеке, разгладился и стал почти не виден.

— Хорошо, — Геббельс кивнул. — В том, чтобы сделать все руками самого Хорти, есть особая пикантность и резон, — он усмехнулся. — Это верно. Но неизвестно, согласится ли Хорти поставить подпись под заявлением о том, что согласен со всеми нашими действиями, даже если его на время арестовать в Вене и держать в изоляции от Каллаи и сподвижников. Он крепкий орешек, как нам известно. Но будем смотреть по обстоятельствам. Если Хорти согласится, то останется на своем посту. Англичанам это будет лишний щелчок по носу, но в то же время никакого влияния этот человек больше иметь не будет. Только ширма, такая красивая кукла — стареющий адмирал его величества в парадном мундире с орденами. Вся власть будет передана наместнику. Он будет назначен вместо нашего посла, как только вторжение состоится. Этот человек на самом деле будет контролировать страну, а также присматривать за Хорти, чтобы старик не рыпался. С кандидатурой фюрер определится позже. Де юре венгерская государственность будет соблюдена, а на деле вся власть будет принадлежать нам. Это самый лучший вариант, но если Хорти не согласится, — Геббельс кисло улыбнулся, развел руками, — он же стар. Никто не удивится, если через пару месяцев адмирал тихо отойдет в лучший мир, чтобы не мешаться. Правители и без него найдутся.

После совещания смешливая Эльза, собирая бумаги на столе, шепнула Мюллеру:

— Ты хорошо смотрелся. Шеф разозлился. А Риббентроп, так чуть не выскочил из костюма. Они тебе не забудут.

Мюллер только поморщился.

— Плевать, — тихо произнёс он. — Пусть поищут кого-то еще, чтобы бегать за уголовниками, тем более, когда большевики уже стоят у порога. Все хотят на приемах выступать, в белых перчатках, откуда и к нейтралам сбежать поближе. А с уголовников какой прок? С ними только прямо в лапы Сталина. Так что мне бояться нечего. Тошнит от их пустых речей. Нет, чтобы по делу и коротко.

Вдруг оба оглянулись, потому что за их спинами раздался громкий голос доктора Геббельса, обращавшегося к Кальтенбруннеру:

— Эрнст, как ты намерен поступить с Хорти, если он будет упорствовать? У тебя есть план?

— Отто кое-что придумал, — ответил Эрнст с грубоватым смешком. — Можно надавить на старика при помощи его родственников. Там остался этот мальчишка, младший сын Миклош. Если его похитить и некоторое время подержать где-нибудь в Дахау поблизости от крематория, этот дряхлый адмирал явно станет сговорчивее. Ведь один сын у него уже погиб. Он не захочет лишиться и второго.

— Подержать у крематория? — Эльза чуть не уронила бумаги на стол. — Сына регента Венгрии? О чем это они?

— Не суй в это свой нос, девочка. Это небезопасно, — Мюллер легонько шлёпнул папкой, которую держал в руках, по обтянутой узкой юбкой попе секретарши. — Неси документы, куда положено, а я разберусь. Не сомневайся. И держи язык за зубами. Поняла?

Эльза молча кивнула.