Книга: Заговор адмирала
Назад: ЧАСТЬ 1
Дальше: ЭПИЛОГ

ЧАСТЬ 2

Едва Маренн прибыла из группы армий «Центр», где в середине сентября 1944 года Красная армия нанесла удары в направлении Таллина и Риги, Шелленберг немедленно вызвал её к себе в Гедесберг.
— Пока ты была в Прибалтике, положение в Венгрии значительно обострилось, — сообщил Вальтер, встретив гостью у дверей своего кабинета, и тут же спросил обеспокоенно: — Как Ральф? Мне доложили, что он серьезно ранен.
— Да, — подтвердила Маренн, снимая шинель и бросая на стул у двери, — проникающее осколочное ранение грудной клетки с множественными внутренними разрывами и повреждениями, это очень серьезно. Также задета нога выше голени, раздроблена кисть, но это ерунда. Я сделала ему первую операцию ещё в Таллине. Сейчас надо дождаться, чтобы стали очевидны результаты, но я уверена, что потребуется ещё одна операция.
— Вы выходили из окружения?
— Да, большевики нанесли удар ночью, неожиданно, и в темноте всё смешалось, но глубоко прорваться они не смогли. Командование группы армий «Центр» быстро провело перегруппировку, и врага остановили, но мы оказались отрезаны, и пришлось пробиваться к Таллину. В перестрелке Ральфа задели дважды.
— Как его состояние?
— Как и положено, при таком ранении — стабильно тяжелое, — Маренн вздохнула, устало опускаясь в кресло. — Не сомневайся, что я сделаю всё возможное. Обязательно поставим его на ноги. Ничего смертельного нет. Главное, что нам удалось сравнительно быстро доставить его в Шарите, и мы сохранили драгоценное время. Если бы мы застряли в тылу большевиков ещё на сутки-двое, я не говорила бы так уверенно, но здесь мы справимся, несомненно. На всякий случай я попросила доктора Грабнера осмотреть Ральфа, ведь Грабнер приобрел огромный опыт за три года службы на Востоке в дивизиях СС «Мертвая голова» и «Дас Райх». Грабнер со мной согласен — Ральф выкарабкается, и сравнительно благополучно.
— У меня ещё не было возможности навестить Ральфа, но я обязательно приеду сегодня вечером, — пообещал Шелленберг и уточнил: — Он в сознании?
— Да, конечно, — ответила Маренн. — Уверяю тебя, положение его улучшилось по сравнению с тем, что было в Таллине. Спасибо, что предоставил отпуск Джилл, — вспомнила она. — Моя дочь неотлучно сидит в клинике при Ральфе, хотя толку с этого никакого. Скажу честно, что сиделка из моей дочери плохая — только эмоции, переживания. Зато при Ральфе две опытнейшие медсестры, так что от Джилл требуется исключительно моральная поддержка. Правда, и с этим моя дочка справляется не очень, — Маренн сокрушенно покачала головой. — Гибель Штефана в прошлом году была для неё страшным ударом. Она напугана, и этот страх все ещё живет в ней. Она боится потерять Ральфа, боится потерять меня. Каждое малейшее ухудшение, даже временное, в состоянии Ральфа вызывает у неё панику, так что у меня появился ещё один пациент, по психиатрической части. Приходится беседовать с Джилл, успокаивать. Но я не упрекаю её, я понимаю её состояние. Она же не фон Габсбург, так что немецкая няня не учила её улыбаться и скрывать, когда коленка разбита и болит, и хочется плакать и пожаловаться маме. Надо терпеть, потому что принцессам австрийского дома плакать неприлично. Это моя бонна сделала меня такой, — Маренн улыбнулась, — молчаливой, сдержанной, закрытой. Это так не нравится Скорцени и прочим, но так было принято при австрийском дворе, там воспитывали такие характеры. Моя бонна всегда говорила мне: «Помните, ваше высочество, что Мария-Антуанетта взошла на эшафот, не проронив не слезинки, тогда как французские аристократки бились в истерике. Вот что значит быть фон Габсбург. А у вас всего лишь разбита коленка».
Маренн снова покачала головой:
— А Джилл — не фон Габсбург. Она обычная американская девочка, с самыми обычными американскими родителями, которые, к несчастью, давно погибли. Она может поплакать вволю, когда хочется, и покапризничать, и даже устроить истерику. Преимущество простого человека перед отпрыском знатного рода — быть самой собой. Я никогда не воспитывала Джилл так, как меня воспитывала моя бонна. Я понимала, что всё это Джилл не нужно. Да и Штефану позволялось многое, о чём не помыслил бы ни один из отпрысков династии, хотя в нем течёт… текла, — Маренн быстро исправилась, — кровь Габсбургов.
Нечаянно вспомнив о погибшем сыне, женщина на мгновение побледнела, но быстро взяла себя в руки. Трагическая морщинка, залегшая было у рта, расправилась.
— Но если бы Джилл вела себя посдержаннее сейчас, — продолжала Маренн, — это только помогло бы Ральфу. В этом я и убеждаю её теперь. А что же Хорти? Он предпринял какие-то действия против фюрера? — она вопросительно взглянула на Вальтера. Ей хотелось сменить тему, потому что воспоминание о сыне причиняло душевную боль.
— Хорти начал действовать практически сразу после высадки союзников в Нормандии, — ответил Шелленберг, подойдя к столу и взглянув на карту. — Адмирал как будто ждал этого момента.
— Так и есть, — подтвердила Маренн. — Я говорила тебе, что он не предпримет никаких существенных шагов, пока англо-американцы не определятся с местом высадки. Очень плохо, конечно, что они всё-таки высадились в Нормандии. Я помню, в марте всё-таки ещё существовала надежда, что операция состоится на Балканах.
— За это надо сказать спасибо Советам, — Шелленберг поморщился. — Сталин мечтает о большевистских Балканах. Ему удалось подмять под себя Тито и его сторонников, а главное — склонить американцев на свою сторону в альянсе. Рузвельт дует в его дуду и поддержал советский план, так что Черчилль с его идеей высадки на Балканах остался в одиночестве. Рузвельту все равно, что будет с Европой. Штаты даже устроит, если с мировой карты такой игрок исчезнет вообще и Европа превратится в территорию, разделенную на две сферы влияния двумя крупнейшими игроками, Штатами и СССР. То есть в их планах Европа практически перестает существовать политически. Все страны, будь то восточные или западные, становятся сателлитами двух больших хозяев, и я не удивлюсь, если в случае падения рейха Германию будет решено разделить на две части, тоже как сферы влияния. Черчилль понимает, к чему всё это идет, но он в меньшинстве, и ему вряд ли удастся повлиять на окончательные послевоенные решения. С ним практически уже не считаются. Жаль. Ведь только Черчилль понимает, что после войны нужна не двуполярная, а многополярная система — только такая будет по-настоящему устойчивой. Крушение рейха неизбежно приведет к тому, что бывшие союзники начнут борьбу между собой, и в этой борьбе они истощат друг друга, снова приведут мир к кризису. Нужна третья сила, которая смогла бы уравновешивать их амбиции. Такой силой может выступить объединенная Европа, за которую ратует Черчилль с освобожденной от нацизма Германией в центре. Стол на трех ножках всегда устойчивее, чем на двух. Но кто слушает Черчилля? Сталин жаждет расширения своей большевистской империи, он одержим идеей мирового господства большевизма, сумасшедшей идеей Ленина, жаждавшего распространения революции на все страны мира. А у Рузвельта свои планы. Штаты жаждут экономического владычества, и старая Европа для них конкурент, с которым они хотят покончить навсегда. Бывшая колония жаждет колонизировать бывшую метрополию и господствовать над ней. Начнётся всё с экономической экспансии, которая приведёт и к усилению политического давления. Штаты будут решать, каким партиям существовать в Европе, а каким — нет, и кого допустить до выборов, и кто будет избран — они всё будут контролировать. Высадка в Нормандии только подтверждает такие планы главных сил альянса. Черчилля проигнорировали, и, надо думать, американцы сделают всё, чтобы он не победил на следующих выборах, он им мешает. Он хочет равного партнерства, а это не входит ни в планы Сталина, ни в планы Рузвельта. У них совсем другие цели. Хорти тоже видит всё это и понимает.
Вальтер сел в кресло напротив Маренн, которая сразу отметила про себя, что он сидит напряжённо, чуть наклонившись вперёд. Это было совсем не похоже на то, что часто бывало прежде, когда Шелленберг, расслабленно откинувшись на спинку кресла и полуприкрыв глаза, делился своими планами, не спеша обговаривая детали той схемы, которую видел в воображении. Сейчас он смотрел прямо на собеседницу.
— Ситуация развивается по самому худшему сценарию из всех возможных для него и для нас, кстати, — криво усмехнулся Шелленберг, — и адмирал вынужден идти на рискованные действия. С другой стороны, ситуация внутри рейха после покушения на фюрера 20 июля сыграла ему на руку. Во-первых, о Хорти и его делах на время забыли, фюреру стало не до того. Во-вторых, армия теперь вызывает у фюрера подозрения, он не доверяет армейскому штабу безоговорочно, как прежде. Абвер расформирован, его шеф Канарис расстрелян, а вся служба армейской разведки передана в ведение СС, поступили ко мне в подчинение. Риббентроп тоже поджал хвост и помалкивает. В его ведомстве также обнаружились участники заговора, так что он теперь благодарит Бога, что удалось сохранить собственную голову и пост заодно. Риббентропу уже не до интриг. Зато положение рейхсфюрера значительно усилилось. Фюрер видел, как решительно действовали СС сразу после покушения, и ему не надо объяснять, кто ему безоговорочно предан. Рейхсфюрер сумел показать себя и посрамил конкурентов. Теперь чуть ли не вся политика, внутренняя и внешняя, проходит через наши ведомства, а это весьма способствует нашим планам. Единственная заноза внутри — это Кальтенбруннер и его окружение. Кальтенбруннер, конечно, не может смириться с тем, что его постигла неудача в марте. Он жаждет реванша. У него остался один серьезный союзник — это Геббельс. Так же как и рейхсфюрер, он укрепил свои позиции во время подавления путча, стал чуть ли не главным героем. Кальтенбруннер опирается на него. Теперь схватка за Венгрию пойдет между ними.
— Насколько мне известно, адмирал всё-таки сместил премьера Стояи и назначил нового главу правительства, генерала Лакатоша, как и собирался, — сказала Маренн.
— Да, — подтвердил Шелленберг, — он решился на этот шаг, несмотря на все угрозы, так что Вейзенмайеру, а за ним и его покровителям в Берлине пришлось сделать вид, что ничего не произошло. Впрочем, по нашим каналам через оберштурмбаннфюрера Хеттля мы информировали адмирала, что, скорее всего, расправы не последует. Так что он действовал уверенно. Фюрер и его окружение были потрясены событиями в Румынии. Наступление Красной армии и успешное проведение Ясско-Кишиневской операции генералами Толбухиным и Малиновским в августе позволило румынскому двору и армии сместить генерала Антонеску и повернуть оружие против рейха. Фюрер был буквально сражен этим предательством, как он выражался. Он вообще перестал думать о Хорти некоторое время и не реагировал на сообщения Вейзенмайера, которые ему передавал Кальтенбруннер. Хорти же настойчиво слал письмо за письмом, напоминая фюреру о его обещании прекратить оккупацию Венгрии, как только для этого возникнут предпосылки. Фюрер с подачи Риббентропа вяло отвечал, что «гестапо останется в стране до тех пор, пока не произойдет идеальное решение еврейского вопроса», а ведь еврейский вопрос решается Будапештом очень слабо. Да, евреев вынудили покинуть административные должности, но их все ещё много в частном секторе, и они спокойно занимаются своими делами, хотя вынуждены носить желтые звезды на одежде. Депортация всё никак не начнется, сроки её все время откладываются из-за сопротивления Хорти и Коронного совета. Более того, сразу, как стало ясно, что высадка союзников на Балканах не состоится, регент возобновил переговоры с англичанами. Он действовал через выехавшего накануне оккупации в Швецию бывшего начальника Отдела печати Совета министров Венгрии Антала Уллайна-Ревицки. Англичане же, со своей стороны, добились почти невозможного — положительной реакции Москвы на предложения Хорти. По нашим данным в беседе с послом Соединенного Королевства сэром Арчибальдом Кэрром, один из заместителей министра Молотова недвусмысленно заметил, что «советское руководство в основном согласно с предложениями союзников об условиях капитуляции Венгрии, но о предоставлении им военной помощи и планировании конкретной операции пока говорить рано». Когда Хорти узнал об этом, это вдохновило адмирала обратиться к фюреру с довольно резким письмом. Он заявил, что соглашение, достигнутое в Клейсхайме, изжило себя, а сотрудничество с Вейзенмайером, который открыто влияет на политику, проводимую правительством Стояи, более не устраивает венгерскую сторону, так что Хорти поставил фюрера в известность, что намерен осуществить полную смену правительства. Вейзенмайер на следующий же день посетил адмирала и по сведениям, полученным от Хеттля, имел с ним резкую беседу, передав прямые угрозы от фюрера. На все его требования адмирал ответил отказом и спустя всего сутки полностью сменил правительство, назначив генерала Лакатоша. Приступив к действию, это правительство моментально перестало информировать Вейзенмайера о своих решениях, и тому пришлось проглотить это.
— Я очень надеялась на то, что мужество не изменит адмиралу и он всё-таки предпримет решительные шаги, — сказала, подумав, Маренн. — В марте мне показалось, что, несмотря на возраст, он единственный из всей политической элиты Венгрии, кто способен совершить подобные поступки. Мне запомнились его слова о том, как воспитывали при Габсбургах будущих воинов — учили не отступать перед трудностями, что бы ни происходило. «Сейчас так не учат», — сказал он. Это верно. Но сам Хорти — человек старой закалки.
— Да, адмирал Хорти показал себя государственным лицом, в полной мере осознающим свой долг и способным принять неожиданные, смелые решения ради спасения страны, а также способным стать выше собственных предубеждений, — произнёс Шелленберг с явным уважением. — Хорти нашел в себе силы последовать совету англичан и лично обратиться к Сталину, чего было бы невозможно представить ещё год назад.
— Высадка в Нормандии адмирала заставила его сделать это, — Маренн понимающе кивнула. — Стало ясно, что Венгрия отдана Советам.
— Так и есть, с реалиями не поспоришь, — согласился Вальтер, — и Хорти повел себя в высшей степени ответственно. Он вернул к себе в советники графа Бетелена, скрывавшегося от гестапо, и назначил нового начальника Генерального штаба, полностью ему лояльного. На расширенном заседании правительства буквально две недели назад, как сообщает мне Хеттль, Хорти открыто заявил, что «дальнейшее кровопролитие бессмысленно и необходимо добиваться немедленного прекращения войны». Вместе с графом Бетеленом они отобрали четырех человек для того, чтобы послать их как официальную делегацию в Москву. Такое решение было принято по согласованию с премьер-министром. И конечно, с нами.
— Рейхсфюрер согласился, чтобы Хорти вел переговоры с Москвой напрямую? — удивилась Маренн. — Не с англичанами и американцами, не с Красным Крестом, а с большевиками?
— Да, рейхсфюрер в курсе дела, — спокойно ответил Шелленберг. — Конечно, он не высказал открытого одобрения, но и против ничего не сказал, поэтому мы поняли, что можно действовать. Рейхсфюрер понимает ничуть не хуже нас, что ситуация критическая не только для Венгрии, но и для Германии. — Вальтер встал, подошел к окну и закурил сигарету, глядя на павлинов, расхаживающих по лужайке среди опавшей осенней листвы.
Помолчав немного, он повторил:
— Да, не только для Венгрии, но и для Германии, ведь мы зависим от венгров. Венгрия — это наше подбрюшье, это нефть, это наши южные территории, весьма важные в стратегическом отношении. К сожалению, идеального варианта сепаратного мира и оккупации Венгрии силами англичан и американцев не вышло. Рузвельт сдал Сталину Балканы, и вопли Черчилля о будущем крахе Европы нисколько не тронули его. Судьба Венгрии будет решаться теперь, в том числе и с участием Советов. Это стало очевидно в последние месяцы. Теперь наша задача состоит в том, чтобы она решилась как можно выгоднее для адмирала Хорти, а значит, и для нас, в политическом и стратегическом смысле. Нам надо сделать всё, чтобы избежать замены Хорти большевистскими ставленниками с их идеями национализации, пролетаризации культуры и прочими неприятностями для венгерского обывателя. Всё это Венгрия уже переживала однажды, и мало кто хочет к этому возвращаться. Конечно, избежать смещения самого адмирала явно не удастся, и так же явно не удастся склонить большевиков к восстановлению монархии.
Вальтер повернулся к Маренн, и в его взгляде ясно читалось: «Да, я хотел сделать тебя королевой, но, как это ни прискорбно, теперь ничего не выйдет. О твоей коронации придётся забыть. Обстоятельства слишком сильно изменились». Шелленберг как будто извинялся, хотя Маренн ещё минувшей зимой, когда он впервые заговорил на эту тему, призналась, что никогда не хотела сидеть на троне. Если б хотела, то ещё в юности вышла бы замуж за английского принца Эдуарда.
Подойдя к столу и бросив окурок в пепельницу, Шелленберг продолжал:
— Адмирал не расстался с мыслью предложить тебе венгерский трон, но совершенно очевидно, что Сталин не согласится на коронацию Габсбургов. Не для того они расстреляли собственных Романовых, чтобы короновать потом венгерских монархов. Максимум, на что мы можем рассчитывать, это на сохранение нынешней модели власти, с преемником Хорти в качестве регента и выборным парламентом, где явное преимущество, скорее всего, получат красные. Единственная надежда как раз на преемника Хорти — на того, кто сохранит за собой власть, принадлежавшую адмиралу, и будет удерживать парламент от излишне резких решений. Это может быть как раз младший сын адмирала, его фигура устроила бы всех. Он долгое время находился в Бразилии, к политике отца отношения не имел, но в глазах народа его имя означает преемственность и стабильность. К этому варианту англичане как раз и хотят склонить Сталина. Сохранить в Венгрии пост регента, который желательно займет Миклош Хорти-младший. Он выступит главным гарантом сохранения политического курса адмирала. Англичане очень рассчитывают, что Сталин согласится на это, ведь он политик и понимает, что надо «расплатиться» за то, что Черчилль фактически уступил красным Балканы.
Шелленберг выглядел расстроенным, и Маренн почему-то была уверена, что он расстроен не столько из-за Германии, оказавшейся теперь в очень тяжёлом политическом положении, сколько из-за нереализованного намерения — хотел сделать любимую женщину королевой, и не сделал.
Маренн, желая ободрить Вальтера, тепло улыбнулась и пожала плечами:
— Что ж, когда особенно выбирать не из чего, такие условия для Венгрии тоже могут показаться приемлемыми.
— Я рад, что ты это так воспринимаешь, — ответил он. — Не разочарована? Ведь я столько времени убеждал тебя, что ты должна вспомнить о том, что принадлежишь к роду Габсбургов, а теперь это всё оказывается ненужным.
— Нет, это и сейчас нужно, — возразила Маренн. — Я взяла на себя обязательства перед семьёй адмирала Хорти. Я обещала защитить их. Это мой долг как наследницы Габсбургов — защищать тех, кто служил моим предкам, поэтому я продолжаю помнить, кто я.
— Ты изменилась, — улыбнулся Шелленберг.
— А кто возглавил венгерскую делегацию, которая, как ты говоришь, отправилась в Москву? — спросила Маренн. Следовало как можно лучше понять настоящее и будущее Венгрии, чтобы попытаться предвидеть, когда семье Хорти действительно понадобится помощь.
— Делегацию возглавил генерал Габор Фараго, — ответил Шелленберг. — Бывший военный атташе в СССР. Он там знакомое лицо. Фараго назначен полномочным послом Венгрии. Он и остальные отправились буквально на днях.
— И на что же венгерская делегация рассчитывает в Москве?
— Формально им поручено от лица регента провести переговоры с целью договориться об условиях перемирия с державами антигитлеровской коалиции. Как мне сообщил граф Эстерхази, у Фараго имеется личное письмо регента на имя Сталина. Регент согласовывал его содержание с Бетеленом, и, по словам того, в письме высказывается просьба выработать такие условия перемирия, которые были бы совместимы, как выражается регент, с «интересами и честью наших народов», кажется, так. — Вальтер процитировал по памяти: — «Действительно заслуживающих мирной жизни и безопасного будущего».
— И как делегатов приняли в Москве? — поинтересовалась Маренн.
— Как и следовало ожидать, — Вальтер усмехнулся. — С холодной вежливостью. Насколько мне известно, Фараго уже встретился с начальником Генштаба Антоновым и передал ему письмо Хорти к Сталину. На ближайшее время назначена встреча с Молотовым, который должен передать венгерской делегации условия предварительного перемирия.
— Нам что-то известно об этих условиях?
— Нам — нет, но англичане поделились со мной некоторой информацией, — Вальтер подошел к столу и открыл папку, лежавшую сверху. — В деле Венгрии они крайне заинтересованы и потому идут на сотрудничество. Их источник в окружении Молотова сообщает, что советская сторона намеревается потребовать от Венгрии отвести свои войска с фронта, но это нормально, — он кивнул, пробежав глазами бумагу. — А также после подписания соглашения о перемирии объявить войну Германии и выступить вместе с Советским Союзом. Это уже хуже. Нас и англичан, конечно, больше устроила бы нейтральная Венгрия. Но Хорти выбирать не приходится. Скорее всего, он примет эти условия. И англичане посоветуют ему сделать это. Ничего другого не остаётся.
— А фюрер знает, что такие переговоры происходят? — спросила Маренн осторожно.
— Пока нет, — ответил Шелленберг. — Я обо всем доложил рейхсфюреру, но он держит информацию при себе и ждёт, как будут развиваться события. Агентов Риббентропа в Москве мы оттеснили, чтобы они не мешали процессу. Абвер и их сеть теперь тоже под нашим контролем. Так что по многим каналам утечка информации блокирована. Однако Вейзенмайер и его люди зафиксировали радиопередатчик из резиденции Хорти, его контакты с Москвой, о чём немедленно сообщили Кальтенбруннеру. Тот привлек лучших дешифровщиков, но мы предоставили венграм шифр, разработанный в нашей секретной лаборатории, который оказался людям Кальтенбруннера не по зубам. Они не смогли расшифровать тексты. И не смогут это сделать в ближайшее время. Во всяком случае, оберштурмбаннфюрер Хеттль уверен в этом, и я полагаюсь на его опыт. Кстати…
Маренн поняла, что сейчас будет сказано нечто очень важное.
— …из того же английского источника нам стало известно, — продолжал Вальтер, — что Советы настаивают на том, чтобы, как только Хорти официально подпишет соглашение о перемирии, текст соглашения был бы обнародован в десятидневный срок. Так что, посчитай сама, Мари, — Шелленберг пожал плечами. — По всем данным подписание состоится в начале октября. Это значит, что в Венгрии всё решится в ближайшие две-три недели, да и в судьбе Германии, вероятно, тоже. Если соглашение будет заключено, то удастся остановить наступление русских с южного направления, удастся достичь политического компромисса, и не исключено, что мы спасем Австрию и Южную Германию, ведь в случае поражения через Венгрию туда придут англо-американцы.
— Но вряд ли Вейзенмайер и его покровители будут спокойно смотреть, как всё это происходит, — возразила Маренн. — Расшифруют они или не расшифруют радиограммы, у них есть и другие источники информации. В самое ближайшее время они доложат фюреру. И тогда…
— Поэтому я и говорю, что всё решится в ближайшую неделю или две, — подтвердил Вальтер. — Да, они узнают и доложат. Важно то, в каком состоянии будет находиться в этот момент ситуация. Надо всё сделать так, чтобы им ничего не оставалось, как только кусать локти. Есть определенные реалии военного времени, с ними не поспоришь. Если Хорти успеет подписать капитуляцию — они опоздали. Здесь важно время. Каждый день может оказаться решающим, но не исключен любой поворот. Даже масштабное кровопролитие. Надо быть готовыми к самым неприятным вариантам. Во всяком случае, насколько мне известно, Скорцени и его люди снова вылетают в Венгрию. Это приказ Кальтенбруннера.
Маренн вздрогнула. Она сразу вспомнила то, что успела выяснить у Отто по породу его зондеркоманды, а вернее, той части, которую сам Отто считал худшей. Также в Прибалтике Маренн успела расспросить Ральфа фон Фелькерзама о его двоюродном брате Адриане. Насколько можно было судить, Адриан считался большим профессионалом в своём деле и мог подготовить людей на должном уровне. «Если это худшая часть команды, что же тогда представляет собой лучшая? — думала Маренн. — Как противостоять этим диверсантам, если снова отозвать их из Будапешта не удастся?»
— В Будапеште должно состояться большое совещание с генералами армии и СС, на котором Отто должен присутствовать, — меж тем сообщил Вальтер. — Председательствовать на совещании будет Вейзенмайер. По сведениям Хеттля, речь пойдет о разработке плана, по которому предусматривается изоляция Хорти, фактическое пленение его и его семьи. Иначе, как ты понимаешь, всё дело теряет для них смысл. Они намерены ввести в Венгрии военное положение. Понимая, что население явно не поддержит такую акцию, они хотят подготовить фальшивые приказы, на которых будет якобы стоять подпись самого Хорти или же подписи по его поручению. Для этого им нужно, чтобы адмирал оставался у них в руках.
— То есть они снова вернулись к прежнему сценарию? — уточнила Маренн.
— Они никогда и не отказывались от него, — ответил Шелленберг. — Просто выжидали удобного момента. Сейчас как раз подходящее время. Адмирал сам дает им повод.
* * *
— Всё свидетельствует о том, что в самое ближайшее время Венгрия выйдет из войны, — обергруппенфюрер СС Эрнест Кальтенбруннер кашлянул в кулак и, привстав, потянулся к дальнему краю стола, чтобы налить себе воды из графина, еле видного среди кип документов. Скорцени и Науйокс тоже вскочили, не зная, намерен ли обергруппенфюрер сесть обратно.
— Сидите, сидите, — Кальтенбруннер махнул рукой, сделал несколько глотков из стакана и снова опустился на стул:
— Этот Хеттль, который представляет в Будапеште ваше управление, — продолжил обергруппенфюрер, — явно ведет двойную игру. Он присылает официальные сообщения, содержание которых должно усыпить нашу бдительность, а на самом деле он поддерживает усилия Хорти. Прямых доказательств этому, правда, нет, — Кальтенбруннер, нервно пристукивая пальцами по столешнице, окинул взглядом бумаги, лежавшие перед ним, — но вряд ли я ошибаюсь. Шелленберг продолжает плести свои интриги, а рейхсфюрер делает вид, что ничего об этом не знает. Вейзенмайера они практически изолировали. Не без участия Хеттля, конечно. Мюллер тоже хитрит, сваливая всё на евреев. Мол, с ними работы невпроворот, политикой заниматься некогда, а на самом деле по еврейскому вопросу почти ничего не сдвинулось с места. Всё это похоже на заговор! Тем более, что венгры сейчас в Москве, целая делегация, и их принимает Молотов. Что они там делают — догадаться нетрудно. Совершенно ясно, что скоро будут подписаны какие-то документы, которые поставят рейх в очень тяжелое положение. Об этом свидетельствует перегруппировка венгерских войск, которую скрыть невозможно, об этом докладывает Вейзенмайер.
Кальтенбруннер повернулся к карте, лежащей на столе с правого краю, и начал тыкать в неё карандашом:
— Большевики уже в Югославии, в Румынии, они захватили Белград и во взаимодействии с партизанами Тито фактически уже заняли всю Сербию. Их армии стоят на южных границах Венгрии, а Хорти отводит Первую и Вторую венгерские армии к северу от линии Солнок-Дебрецен к западу от реки Тисы и, судя по всему, перебрасывает их в Будапешт. Они оголяют фронт, оставляя без прикрытия наши бронетанковые силы. Что это если не предательство и не подготовка к капитуляции?! Он окружает себя верными себе частями в столице. Если всё пойдет по их плану, то первые два армейских корпуса уже прибудут в Будапешт максимум через десять дней. Смотреть на это безучастно мы не имеем права. У нас в столице и её окрестностях одна дивизия СС, и ещё две дивизии СС находятся на другом берегу Дуная. Это мало, так что если Хорти договорится с большевиками, то их армии в любой момент могут перейти границу, чтобы оказать ему помощь, и тогда силы явно окажутся неравными. Нам надо сконцентрировать свои усилия на том, чтобы убрать правящую верхушку Венгрии, возможно, даже ликвидировать физически.
Кальтенбруннер многозначительно взглянул на подчиненных, но Скорцени никак не отреагировал, а Науйокс лишь недоуменно вскинул бровь.
— Да, да, ликвидировать, — подтвердил Кальтенбруннер. — И не только адмирала, но и его сыночка тоже, потому что он возглавляет канцелярию адмирала и много знает. Но прежде чем начать активно действовать, мы должны добыть доказательства того, что Хорти — предатель, и представить их фюреру. Понятно, что, фактически находясь в информационной блокаде, которую нам устроил ваш шеф Шелленберг, такие доказательства добыть очень трудно, — Кальтенбруннер усмехнулся, но затем продолжил очень серьёзно: — Срочно нужен источник информации. Надежный, опытный, со связями. И не такой, какого безуспешно пытались внедрить в марте, на смех Шелленбергу, всё пустившему под откос. Нужен источник, которого никто не знает и который нигде не зарегистрирован, нигде не состоит на учете. То есть совершенно новое лицо. Но информация, которую он нам предоставит, должна полностью соответствовать действительности и бить Хорти наповал, чтобы Шелленбергу нечем было крыть и у него не нашлось бы контраргументов. Тогда рейхсфюреру ничего не останется, как сдать Хорти, а у нас будут развязаны руки. Вопрос только в том, где найти такого человека, — Кальтенбруннер откинулся на стуле, потер ладонью лоб. — Мы не можем воспользоваться услугами агентов, работающих на ваше управление, поскольку всё сразу же станет известно Шелленбергу, а через него — рейхсфюреру. Не можем мы полагаться и на людей Мюллера, ведь каждый из них может оказаться двойным агентом. Так что же делать? Есть соображения? — обергруппенфюрер внимательно посмотрел на Скорцени, затем перевел взгляд на Науйокса. — Докладывайте.
— Если русские уже в Сербии, а партизаны Тито фактически контролируют территорию бывшей Югославии, — подумав, произнёс Скорцени, — есть вариант попробовать поймать хортистов в ловушку.
— В ловушку? — Кальтенбруннер наклонился вперед, явно заинтересованный. — А ну-ка, поподробнее.
— Надо вбросить дезинформацию, что Москва, дабы не привлекать излишнее внимание, готова продолжить переговоры с венграми через Тито. Англичане в марте уже предлагали такой вариант. Тогда Тито ещё вел с ними интригу. Раз он теперь фактически оказался в лагере большевиков, это может выглядеть правдоподобно. Надо попытаться заставить венгров пойти на такой контакт, совершить ложный шаг. Это затруднит их переговоры в Москве, потому что там начнут сомневаться в искренности их намерений. Русские узнают про контакты венгров с Тито и спросят себя — а с чего вдруг венгры начали метаться? Венграм на объяснения понадобится время, а именно времени нам сейчас и не хватает. Если мы немного затянем процесс, то сможем взять ситуацию под контроль. Хорти сейчас всё решает сам, так как это способствует секретности, но зато у него очень мало доверенных лиц. Особенно посоветоваться ему не с кем, и он вполне может совершить ошибку, если ему всё правильно преподнести. Если этот контакт наладится, можно подумать и о дальнейшей информации, которая будет нам выгодна и будет направлять события в нужное нам русло. Конечно, этот вариант долго не протянет. Если у Хорти налажены прямые контакты в Москве, он быстро выяснит, что это провокация. Но мы получим то, что нам нужно — время добыть те самые сведения, которые нужно преподнести фюреру, чтобы добиться нужного нам решения. Это же время, которое мы выиграем, пока Хорти идет по ложному пути, мы используем для того, чтобы подготовить операцию по его смещению.
— Идея неплохая, — одобрил Кальтенбруннер, — но всё опять упирается в человека. Чтобы вбросить дезу, чтобы ей поверили, опять нужен надежный агент, источник, которому доверяют в Венгрии и который вполне вызывает одобрение здесь. И притом, не отмеченный ни в каких картотеках, не использовавшийся ранее, иначе всё провалится.
— Или использовавшийся, но сгинувший. Якобы погибший, — серьезно заметил Науйокс. — Законспирированный до поры до времени.
— Кого ты имеешь в виду? — Скорцени повернулся к нему, а Кальтенбруннер смотрел на Алика неотрывно.
— У меня есть такой человек, — ответил Науйокс спокойно. — Сейчас он находится в венгерском Сегеде. Это город на границе с Сербией, а человек, о котором я говорю, живет там два года и служит католическим священником в одном из приходов. Мне удалось его туда устроить через епископа Сегеда, который симпатизирует нашим сторонникам. Пока что этот агент занимался тем, что следил за умонастроениями и отслеживал передвижение венгерских войск по ближайшим районам.
— И он у нас нигде не значится? — спросил Кальтенбруннер недоверчиво. — Этого не может быть.
— Он значится, — ответил Науйокс всё так же невозмутимо. — Но только мертвым. Он как бы погиб, сгорел заживо в кафедральном соборе Кирилла и Мефодия в Праге, где покончили с собой в июне 1942 года все участники покушения на вашего предшественника, — голос Науйокса прозвучал ровно и спокойно, но Кальтенбруннер вздрогнул. — Этот человек служил в этом соборе и тайно выполнял обязанности связника диверсантов. Не тех, о которых раструбили англичане, а настоящих, то есть совершенно других людей, которые не погибли в соборе, а просто были нами уничтожены после операции. Когда собор окружили и подожгли, я помог этому человеку выйти через потайную дверь, которую мы специально для него сделали — на плане собора её не было и нет, а затем оставалось подбросить обезображенный труп совершенно другого человека, чтобы его опознали, как моего агента. Тогда в Праге найти такого беднягу, расстрелянного по случайности, было легко, — Науйокс криво усмехнулся.
— Ты позволил ему уйти от заслуженного возмездия? — сухо спросил Кальтенбруннер, глядя в стол. — И скрыл это от всех.
— Да, — всё так же спокойно ответил Науйокс. — Я был уверен, что он нам ещё пригодится. Возможно, сейчас настал его час, и этот человек решит судьбу Венгрии.
— Каким образом?
— К нему ездит исповедоваться Эржбета Хорти, супруга младшего сына адмирала, она родом из тех мест. А, кроме того, поскольку Сегед фактически является приграничным городом, я давно дал поручение моему человеку наладить связи по ту сторону границы, так что он вполне может найти помощников, которые выступят в роли посланников Тито. Тем более, насколько я понимаю, долго им играть эту роль не придется. Главное — выманить Миклоша-младшего на встречу, запутать адмирала, создать ему компромат, затянуть время.
— А при необходимости, возможно, и похитить, — добавил Скорцени, — если адмирал не угомониться и не осознает, что надо немного убавить пыл. Я думал над тем, как похитить Хорти-младшего, чтобы психологически надавить на адмирала. Твой человек в Сегеде и провокационная встреча с представителями Тито только облегчают нашу задачу.
— Это опасно. Для нас, — неожиданно заявил Кальтенбруннер, он снова плеснул себе воды в стакан и залпом выпил. — Этого твоего человека в Сегеде надо убрать и точка. Нельзя допустить, чтобы рейхсфюрер узнал, что от того дела в Праге в живых остался хотя бы один участник. А он может раскрутить этот клубок. Поручит Шелленбергу, Мюллеру, а они уж постараются. Не забывайте, что рейхсфюрер очень болезненно относится ко всему, что связано с покушением на Гейдриха, с его убийством. Он может закрыть глаза на что-то другое — к примеру, на проделки Шелленберга в Венгрии — но только не на детали, связанные с этим делом в Праге. Нас по головке не погладят, и как бы вообще головы не поснимали. Тут никакой Хорти не поможет. Никакие интересы рейха. Был приказ уничтожить всех, и приказ не был исполнен, как выясняется. Рейхсфюрер придет в бешенство.
— Совершенно необязательно докладывать, что это за агент и откуда он там взялся, — спокойно возразил Науйокс. — Зачем обременять рейхсфюрера подробностями, а тем более фюрера? Ведь в первую очередь мы собираемся докладывать ему, а не Гиммлеру. Через Бормана и Геббельса, как я понимаю. А рейхсфюрер всё узнает по факту.
— Да, он узнает по факту, — ответил Кальтенбруннер, достав сигарету из пачки, и нервно закурил. — Но с головы рейхсфюрера волос не упадет, ты сам знаешь. Он выйдет сухим из воды, и нам работать с ним дальше. И Шелленберг, как я чувствую, никуда не денется — у них особое взаимопонимание, Гиммлер за него горой. Даже если с Хорти всё решится в нашу пользу, Шелленберг не простит этого поражения, он обязательно раскопает, что это был за агент, через которого мы действовали, и как так получилось, что он оказался ему неподконтрольным. Ведь ему теперь подчиняется многое — его собственная сеть, сеть абвера. А тут вдруг кто-то выискался вне системы, вне зоны его внимания. Не сомневаюсь, что Мюллера это тоже заденет, и Мюллер поможет копать. Вдвоем они быстро выяснят, что этот человек остался от пражского дела, и доложат рейхсфюреру. А тогда уж, как говорится, пеняйте на себя, господа, сами подсунули себе шило под задницу. Ещё раз говорю, это болезненная тема для рейхсфюрера, его ахиллесова пята. Ты должен понимать это, Алик.
Кальтенбруннер затушил сигарету в пепельнице, встал из-за стола и подошел к Науйоксу. Тот вместе со Скорцени тоже встали, но Кальтенбруннер благодаря своему высокому росту всё равно возвышался над ними.
— Ты должен понимать, — Кальтенбруннер перешел почти на шёпот. — Насколько мне известно, он убрал всех, кто хоть отдаленно был причастен к покушению. И тех, — он кивнул головой куда-то в сторону окна, — и этих, как говорится, то есть своих. Тебя оставил. Благодаря Шелленбергу, кстати. Так что твой нынешний подарочек будет твоему шефу вдвойне неприятен. Он тебя выгородил, а ты оставил агента, спрятал его. То, что прошло два года, ничего не меняет. Рейхсфюрер ничего не забыл и рассчитается на этот раз, без сомнения. И нам достанется.
— Но агента можно убрать, как только он справится со своим делом, — заметил Скорцени. — А рейхсфюреру доложить с опережением. Вот, мол, бежал, не доглядели, обнаружен нами, ликвидирован. Главное, что он выполнит то, что нам от него нужно, а дальше пусть отправляется к праотцам. В конце концов он, видимо, и сам понимает, что рано или поздно за ним придут. Знал с самого начала.
— Если он бежал, то где взял документы? — спросил Кальтенбруннер. — Как устроился священником, что с этим вопросом? Кто ему помог? И куда смотрело гестапо? Нет, я не советую злить Мюллера, — Кальтенбруннер снова закашлялся. — Простите. Пока Мюллер сидит на двух стульях между нами и Шелленбергом, это ещё куда ни шло, но если он пересядет в креслице к вашему шефу, это будет плохо.
— Всё можно свалить на Канариса, — ответил Скорцени, подумав. — На его людей. Агент вполне мог работать и на СД, и на абвер. Такое случалось, и не раз. Канарис казнен, он ничего опровергнуть не сможет. А в той истории с подрывом в Либене, насколько я помню, абвер тоже не отдыхал в стороне. Они внесли свой вклад, и адмирал не отрицал этого на следствии. А с Гейдрихом они были знакомы давно, ещё по флоту, у них были свои счеты, несмотря на бывшую дружбу. Так что агента можно представить как законспирированного человека Канариса, возможно, работавшего на личной связи с кем-то из его доверенных лиц, тоже расстрелянных после заговора. Не всех же адмирал заносил в картотеку, это ясно. Во всяком случае, раз агент ликвидирован, рейхсфюрер не будет долго заниматься этим. Да и вряд ли ему будет интересен уже какой-то мертвый агент, когда в Венгрии произойдет военный переворот. Это в значительной степени изменит всю геополитическую ситуацию, так что рейхсфюреру будет, о чём подумать кроме агента. Да и Шелленбергу тоже.
— А что, Отто, у них прогорел этот план с коронацией твоей подружки-докторши? — Кальтенбруннер грубовато хохотнул и отошел к окну, раздумывая. — Её больше не прочат в королевы Венгрии?
— Мне ничего об этом неизвестно, — ответил Скорцени сдержанно.
— Ну, ещё бы, какие теперь короли, когда к делу подключился Сталин. Теперь правителей будет назначать он, а Габсбурги ему не по вкусу. Ладно, — обергруппенфюрер повернулся. — С этим агентом действуйте. План неплохой, и может повернуть ситуацию в нашу пользу. Но предупреждаю, на этот раз без фокусов, — он взглянул на Науйокса. — Не сомневайся, найдутся, кто проверит. И Шелленберг, и Мюллер. Так что он должен быть уничтожен немедленно, как только сыграет свою роль. И тщательно продумайте легенду, которую вы преподнесёте рейхсфюреру по этому поводу. Неплохо, чтобы она была подкреплена документально. Я имею в виду связи агента с абвером, с адмиралом Канарисом. Наглядно. Позаботься об этом в своей лаборатории. Да так, чтоб комар носа не подточил. Надо приготовить себе подстилку, чтобы было мягче падать, а то ты знаешь, как быстро затопчут. Нельзя забывать, что у рейхсфюрера слабое сердце, и оно особенно остро реагирует на неприятное прошлое, которое рейхсфюреру совсем не хочется вспоминать.
* * *
Когда Маренн спустя несколько дней снова приехала в Гедесберг, то сразу поняла, Вальтер не просто озабочен — всерьез встревожен.
— Мне совершенно непонятны действия Хорти сейчас. Граф Эстерхази шлет мне какие-то туманные сообщения, — Шелленберг, встретив её в дверях кабинета и усадив в кресло, вручил ей несколько листов с напечатанным текстом. — Точно такие же не совсем ясные данные поступают и от Хеттля. Похоже, он не очень хорошо понимает, что там происходит, и на какое-то время утратил контроль над действиями адмирала. В Будапеште всё перепуталось. Это последний отчет Хеттля, — Вальтер показал на верхний листок, — уже расшифровка. Я в недоумении от такого развития событий, ведь всё должно быть предельно ясно, адмирал прекрасно информирован. Фактически мы сообщили ему ближайший план действий его противников.
Маренн быстро взглянула на Вальтера и продолжила читать сообщения.
— По нашим данным Кальтенбруннер и остальные если и не осведомлены подробно о переговорах в Москве, то, во всяком случае, подозревают, что такие переговоры ведутся. Поэтому Кальтенбруннер принял единственно возможное решение — срочно форсировать переворот в стране, захватить контроль над железными дорогами, автомобильным сообщением, средствами связи, ведь после оккупации это несложно, — Вальтер поморщился. — Одна из главных их задач — не допустить скопления венгерских войск, верных адмиралу, в центре страны, вокруг Будапешта. Адмирал же, как раз выполняя пожелания Советов, начал отвод войск 1-й и 2-й венгерских армий от границы с Сербией, а также войск с Карпатского направления. Насколько мне известны планы Геббельса, он уверил фюрера, что достаточно созвать Национальное собрание, чтобы лишить власти Хорти и проголосовать за назначение регентом Салаши. Депутаты, которых доставят туда силой, под эсэсовской охраной, без сомнения, сделают это, лишь бы поскорее унести ноги и спрятаться по домам. Фюрер взбешен действиями Хорти, он считает его предателем. Уже отдано распоряжение, чтобы в Будапешт отправился обергруппенфюрер СС фон Бах-Зелевский, который руководил подавлением Варшавского мятежа. Под Будапешт срочно перебрасывается 24-я танковая дивизия. Это означает большую кровь. По-другому фон Бах-Зелевский работать не умеет.
— Сколько у венгров времени? — спросила Маренн, теперь она хорошо понимала тревогу Вальтера и сама не на шутку встревожилась, осознавая серьезность ситуации.
— Чтобы исполнить требования Советов, венгры должны объявить о капитуляции не позднее 16 октября, — заложив руки за спину, Шелленберг прошелся по комнате. — Так что, боюсь, адмиралу Хорти не хватит трех-четырех дней, чтобы полностью провести передислокацию и обеспечить себя военной поддержкой до введения на территорию Венгрии дополнительных сил СС. И всё из-за этой нелепой истории с какими-то представителями Тито, — Шелленберг показал на бумаги, которые Маренн держала в руках, в голосе его прозвучала досада. — Они даже не посоветовались. Эстерхази написал что-то туманное, о каких-то неожиданно открывшихся путях достичь быстрейшей договоренности с советским командованием. О каких быстрейших путях они думают, если их делегацию принимают на высшем уровне в Москве и их делами по просьбе Черчилля занимается сам Сталин? Во всяком случае, можно не сомневаться, что Молотов действует по его прямым указаниям. Какие ещё пути им нужны?!
— Я не поняла, зачем они повезли адмирала в Сегед, — Маренн пожала плечами. — Чтобы встретиться с этими представителями Тито?
— Да, вообрази, — Шелленберг снова сел за стол. — Я не ожидал от Хорти такой тупости. Видимо, всё-таки сказалось его предубеждение против большевиков. Он полностью не доверяет переговорам в Москве и готов скорее поверить в какие-то посулы Тито, чем обещаниям самого Сталина. А всё дело в том, что Тито, и это известно, пользуется поддержкой не только Советов, но и имеет неплохие контакты с англичанами. В этом всё дело. Адмиралу страшно остаться один на один со Сталиным. Он ищет подпорки, какие-то запасные пути, как ему кажется, более надежные. А его сынок вместо того, чтобы убедить отца, укрепить его решимость, только раздувает его страхи. Это он нашел каких-то представителей Тито и какого-то венгерского посредника, вроде бы католического священника, который имеет с ними связи. У этого священника исповедуется его жена Эржбета. Они притащили адмирала в Сегед, где состоялись тайные переговоры, три дня водили старика за нос. А когда он уехал, этого священника нашли мертвым, его задушили его же собственной мантией. И никаких представителей Тито как не бывало. Только упущенное драгоценное время и крайнее неудовольствие Москвы по этому поводу. А англичане клянутся, что Тито ни о каких переговорах с Хорти и не слыхивал. Никто ему этого не поручал. Тем более из Москвы. Да это и неудивительно.
— Ты предполагаешь, провокация? — догадалась Маренн.
— Чистой воды, — подтвердил Шелленберг, — и они попались на нее, как слепые волчата в капкан. Я даже могу тебе сказать, кто нам всё это устроил.
— Кто же?
— Наш общий большой друг штандартенфюрер Науйокс.
— Алик? — Маренн искренне удивилась. — Но я полагала, что после покушения на Гейдриха… — начала она осторожно.
— Ты считаешь, что он мне обязан? Считаешь, он будет помнить, что благодаря моему заступничеству рейхсфюрер сохранил ему жизнь? Хочешь сказать, что он не выступит против меня? — Вальтер грустно улыбнулся. — Времена меняются, Мари. Старые обязательства уже не в счёт. Теперь у Алика другие покровители. Он считает, что с ними ему надежнее, хотя, полагаю, ошибается.
— Этот священник был его агентом?
— Пока не знаю точно. Фелькерзам выясняет это, и выяснит, я не сомневаюсь. Но подозреваю, что так. У меня были сомнения, что в июне 1942 года в Праге Науйокс выполнил полностью приказ рейхсфюрера и убрал всех участников покушения. Когда осматривали трупы, один персонаж вызвал у криминалистов Мюллера большие сомнения. И об этом было доложено рейхсфюреру, так что он в курсе.
Маренн больше не обращала внимания на бумаги, лежащие у неё на коленях, и внимательно слушала.
— Алик немного просчитался, — произнёс Шелленберг с явным злорадством, — и если данные подтвердятся, ему не поздоровится, как бы Кальтенбруннер его ни выгораживал. Однако Алик и сам знает, как болезненно реагирует рейхсфюрер на всё, связанное с покушением на его прежнего заместителя. Даже мелкое напоминание о том, что есть свидетельства, будто подведомственная ему служба имела какое-то отношение к гибели Гейдриха, допустила это, недосмотрела, прошляпила или даже приняла участие, вызывают у него гнев. Тут уж расправы не миновать, и она последует очень быстро. А теперь представь себе, что будет, когда выяснится, что живой свидетель целых два года скрывался где-то в Венгрии, а рейхсфюреру ничего не было об этом известно. Такой проступок Гиммлер не оставит незамеченным, и Науйоксу придется ответить на вопрос рейхсфюрера — а куда делся тот связной? Мюллер представит заключение экспертов, подтверждающее, что в собор было подброшено другое тело, и, как бы оно ни обгорело, Мюллер привык работать дотошно и качественно. Он не примет работу подчиненных, пока ему точно не установят, кто, что, где, и чтобы всё было совершенно ясно. Тем более в таком деле. И они ему установили. Даже имя и фамилию. И такой документ у Мюллера имеется. Он его представит. Я уверен, ему тоже не понравится этот внезапно всплывший в Сегеде свидетель. Таким образом, будет нанесен ущерб репутации гестапо, так как они не обеспечили выполнение приказа рейхсфюрера. Мюллеру ничего не останется, как в свое оправдание представить документ, что его обманули. Так что Науйоксу придется покрутиться, многое объяснить — во-первых, для чего он спас этого человека, во-вторых, не имел ли каких-то намерений против рейхсфюрера, и, в-третьих, где взял документы, чтобы помочь этому человеку обосноваться в Сегеде. Мюллер сумеет задать ему все эти вопросы у себя на Принц-Альбрехт-штрассе в подземной тюрьме, а рейхсфюрер будет крайне заинтересован узнать ответы. И я тоже. Особенно ответ на то, а зачем Науйоксу потребовалось влезать в это венгерское дело со своим свидетелем и лить воду на мельницу Кальтенбруннера и Скорцени. Зачем помогать им выслужиться перед фюрером, а самому при этом нажить себе большие неприятности? Не слишком ли большая жертва? Как-то не в его стиле. Возможно, он задумал какую-то свою игру, — Шелленберг пожал плечами. — Хотел бы я знать, какую.
— У тебя есть предположения? — спросила Маренн.
— Пока я не вижу очевидной выгоды для него. Однако с Науйоксом будем разбираться позже, — заключил Вальтер через мгновение. — Кстати, они сейчас в Венгрии, оба — он и Скорцени. Они добились того, чего хотели — выиграли время и теперь, вероятно, готовят операцию по смещению Хорти. Не исключаю, что они могут планировать ряд провокаций, которые лишат венгерскую армию управления, например. Просто похитят министра обороны или главнокомандующего, чтобы оставить Хорти без прикрытия, а потом захватят и его, оставшегося без защиты, в его резиденции. Уж кто-кто, а Скорцени мастер на такие трюки. И он всё это сделает по прямому указанию фюрера, как это называется, то есть не докладывая, ни рейхсфюреру, ни тем более мне, конечно.
— Надо им помешать, задержать их, — Маренн положила бумаги на стол и вскочила с кресла. — Как я понимаю, сейчас речь идет уже не о власти, а о жизни адмирала Хорти и его приближенных. Ситуация более серьезная, чем была в марте.
— Ты права, — подтвердил Шелленберг. — Им проще всего убить Хорти и его сына. Как бы в перестрелке. И тогда нет никаких препятствий к избранию, к так называемому избранию, — он криво усмехнулся, — Салаши на пост регента, а потом и к полной реорганизации государственного устройства, устранению поста регента, устранению монархии. Возможно, Салаши будет объявлен канцлером, как фюрер.
— Что мы можем сделать? Я поеду в Венгрию, — предложила Маренн.
— Это исключено, — Шелленберг отрицательно качнул головой. — Это опасно, Мари. Я не смогу обеспечить тебе полномочия представителя рейхсфюрера, как в прошлый раз. Сейчас это не получится.
— Я поеду без всяких полномочий, как врач, — ответила она. — Проведу инспекцию госпиталей, ведь в Будапеште теперь есть госпиталь войск СС, и я могу, даже обязана, его проинспектировать. Получить предписание у Гербхардта на это мне будет легко.
— Это опасно, Мари, — повторил Шелленберг. — И более того — бесполезно. Ты никого не сможешь остановить там. Это можно сделать только отсюда, из Берлина. Это может сделать только рейхсфюрер. И я сейчас думаю, как ему воздействовать на фюрера, какие ещё найти аргументы, чтобы сохранить Хорти у власти, хотя бы на некоторое время, чтобы обеспечить бескровный выход Венгрии из войны.
— Хорти надо объявить о заключении сепаратного мира с Советами при посредничестве Англии…
— Он просто может не успеть, сделать это. Они как раз и хотят воспрепятствовать такому объявлению.
— Мне надо ехать в Венгрию, Вальтер, — настойчиво повторила Маренн. — Кто бы ни был назначен исполнять приказы фюрера в Будапеште, пусть это будет обергруппенфюрер СС фон Бах-Зелевский, сам он ничего не будет делать. Во всяком случае, в том, что касается лично Хорти и его семейства. Он все поручит Скорцени. И тот сделает. Кто сделает лучше его?
— Ты хочешь помешать Скорцени? — Вальтер спросил с недоумением.
— Я не смогу ему помешать, — ответила Маренн спокойно. — Я это понимаю. Как? Какое бы значение я ни имела в его собственной жизни, у него приказ, и Отто его исполнит. Я смогу лишь задержать Отто и, возможно, тем самым спасти жизнь старика Хорти и его внуков. Я уже говорила, что в марте, когда я гостила в замке Гёдёллё, Хорти просил меня позаботиться о его внуках, о женщинах в его семье, которые беззащитны, то есть о его супруге Магде и невестках. Но особенно о детях. Разве я могу позволить, чтобы их отправили в лагерь? А тем более просто убили на месте? Я знаю, что ярость фюрера велика. Возможно, он отдал именно такой приказ — убить на месте. Это не исключается. Но могу ли я оставаться в покое здесь, когда в Венгрии происходит подобное? Пусть у меня не будет полномочий. Мне не нужны полномочия. Я не боюсь. Венгры не причинят мне зла. А немцы? — она пожала плечами. — Я служила Германии честно все эти семь лет, поставила на ноги не одну сотню тяжелораненых солдат и офицеров, вернув сыновей матерям, а отцов — их детям. Я работала не потому, что боялась или хотела спасти своих собственных детей, ведь своего сына я не спасла, — её голос предательски дрогнул. — Он погиб на фронте за Германию. Все это я делала потому, что однажды поклялась бороться за жизнь против смерти, и не отступила от своей клятвы. Я всё делала это для того, чтобы эти люди, которых я лечила, просто жили. Жили дальше. Не для фюрера, не для рейха — для своих близких. Для тех, кто любит их и ждет. Чтобы их матери и вдовы не плакали по ночам, как я, вспоминая о Штефане. Чтобы они жили тогда, когда уже, возможно, не будет фюрера, да и рейха не будет, а начнется какая-то другая, лучшая жизнь. И сейчас я тоже хочу отправиться в Венгрию ради жизни — ради жизни графини Илоны, её маленького Иштвана, старой баронессы Хорти. И не только потому, что адмирал верой и правдой много лет служил моему прадеду, да и ко мне отнёсся очень тепло. Я просто не могу отступиться. Не имею права. Да, я не смогу помешать Скорцени сместить Хорти с его поста, ведь это под силу только рейхсфюреру, но я могу помешать убить старика, если Отто получил такой приказ. Есть вероятность, что меня Скорцени не убьет даже в том случае, если ради этого придётся нарушить приказ фюрера, — произнесла Маренн решительно. — А это значит, Отто, возможно, не убьет и тех, кого я закрою своей спиной. В прямом смысле этого слова. А дальше — пусть действует рейхсфюрер. Тебе и ему — карты в руки. Живой адмирал Хорти — это ещё одна возможность перетянуть ситуацию, переработать её в свою пользу. Мертвый адмирал Хорти — это окончательное торжество Салаши и крах всех наших планов. Никто уже не сможет служить ему альтернативой. Игра будет проиграна. Но это даже не самое ужасное. Уже немолодой человек, бесстрашный флотоводец, участник Первой мировой войны, флигель-адъютант моего прадеда императора Франца Иосифа, человек, олицетворяющий собой не только Венгрию, но и Австрию тоже, её вековую культуру, её блестящие победы, её славную тысячелетнюю историю, будет застрелен в своих апартаментах, не имея никакой возможности защититься. Фон Бах-Зелевский может сделать это. Именно так он поступал в Польше. Это палач. Ты знаешь это ничуть не хуже, чем я. Он залил кровью Варшаву и так же зальет кровью Будапешт. Если я смогу спасти адмирала, я смогу остановить фон Бах-Зелевского. При живом Хорти он не сможет столь уж откровенно приняться за дело. Сначала придется потрудиться его руководителям здесь, в Берлине, и лишить Хорти не жизни, а власти каким-то путем, но им может в этом воспрепятствовать рейхсфюрер. Всё вернется в прежнее русло, но если даже не вернется и ситуация окажется необратимой, наш долг обеспечить адмиралу достойные условия жизни в Германии. Он не должен приехать сюда пленником.
— Я уже думаю об этом, — кивнул Шелленберг. — Если не удастся сохранить регентство Хорти, то его с семьей можно переправить в Португалию или Испанию. Там его примут — я смогу договориться об этом. Но для этого, ты права, надо, чтобы он хотя бы остался жив. Ты смелая женщина, — Вальтер подошел к любимой женщине, взял за плечи, с нежностью притянув к себе, а Маренн подняла голову, глядя ему в лицо. — Я всегда восхищался этой твоей способностью встать наравне с мужчинами и действовать так же отважно ради дела, которое ты считаешь важным, ни в чем им не уступая. Хорошо, поезжай в Венгрию, — согласился он. — Я позвоню Гербхардту, чтобы он оформил тебе все документы, но я не отпущу тебя одну. С тобой поедет Фелькерзам, — решил он.
— Ральф ещё не полностью отправился после ранения, — возразила Маренн.
— Достаточно оправился, — ответил Вальтер, возвращаясь к столу. — Во всяком случае, это единственный человек, которому я доверяю полностью, настолько, что я могу доверить ему самое дорогое, твою жизнь, — взгляд его светлых глаз пронизал Маренн насквозь, заставив её сердце учащённо биться от сознания того, как сильно Вальтер её любит.
— Я знаю, Ральф не отступится, — меж тем говорил он, — Ральф скорее погибнет сам, чем позволит хотя бы волосу упасть с твоей головы. Больше я ни на кого не могу так надеяться, хотя для прикрытия ещё остается Хеттль. Он тоже поддержит вас там, в Будапеште, я дам такое указание. У него есть люди. Конечно, в Хеттле я не могу быть уверенным так, как в Ральфе, но до сих пор у меня к нему не было претензий. Думаю, на него тоже можно положиться. Если Ральф и Хеттль будут с тобой, мне будет спокойнее, — твёрдо произнёс Вальтер, видя, что Маренн хочет возразить. — Обстановка в Будапеште сейчас накалилась до предела, достаточно чиркнуть спичкой, чтобы всё вспыхнуло. Конечно, ты сможешь остановить Скорцени, я в этом не сомневаюсь, — Вальтер опустил голову, и Маренн понимала, что ему неприятно говорить об этом. — Закрыть собой адмирала. Это красиво. Это в стиле твоего деда кронпринца Рудольфа фон Габсбурга, — он снова взглянул на нее, но в его взгляде не было и намёка на насмешку, — а ещё кто-то говорил, что фон Габсбурги были сухарями, им была не свойственна романтика. Но только не забывай, что Скорцени не один в Венгрии. С ним там Науйокс. И ещё не известно, кому из них непосредственно отдан приказ убрать Хорти и его семью. Для этого и нужны Ральф, Хеттль и его солдаты. Кто-то должен держать под контролем Науйокса, пока ты будешь спасать адмирала от Скорцени. Мне в данный момент Науйокс представляется много опасней, чем Отто. Алик понимает, что его ждет, когда раскроется, что он не выполнил приказ рейхсфюрера и не уничтожил свидетеля покушения на Гейдриха в сорок втором году. Ему сейчас нужен подвиг, надо выслужиться не перед рейхсфюрером, а перед фюрером, чтобы Гиммлер вынужден был отступиться, опять оставил его в покое. Не исключаю, что Кальтенбруннер и не посылал Науйокса в Венгрию, и Алик отправился туда по собственной инициативе, под предлогом расправиться с агентом в Сегеде, ведь Кальтенбруннер как огня боится, что рейхсфюрер узнает об этом свидетеле. Однако я думаю, у Алика есть и собственная цель — он постарается выиграть что-то лично для себя от всей этой ситуации с Хорти. Не исключено, что если Скорцени промедлит, только промедлит, — Шелленберг подчеркнул это, сделав паузу, — с выполнением приказа, Науйокс нанесет удар неожиданно, чтобы перехватить лавры. Его не остановят ни дружба с Отто, ни то, что ты много лет лечишь его жену фрау Ирму, и она искренне тебя любит. Это сантименты, которые в подобной ситуации не играют роли. Сейчас речь пойдет о собственной жизни Алика, он не упустит свой шанс, за ним он туда и поехал. Ральф должен будет ему воспрепятствовать. Ральф, Хеттль, его подчиненные. Они получат от меня такое указание.
Отвернувшись на мгновение, Шелленберг снял телефонную трубку:
— Ральф, зайдите ко мне, — приказал адъютанту, а затем повторил, обращаясь к Маренн: — В том, что ты можешь справиться со Скорцени, я не сомневаюсь.
* * *
В просторной квартире, снятой заранее через посредника на подставное лицо, на самом верхнем этаже старинного дома в стиле барокко на Большом бульваре в центре Будапешта, недалеко от здания Парламента, напротив построенного инженером Эйфелем вокзала Нюгати, Отто Скорцени расстелил на столе карту Буды и несколько мгновений смотрел на нее, задумавшись:
— Вам известно, что фюрер предоставил нам особые полномочия, мы действуем во исполнение его личного, строго секретного приказа особой важности. Мы никого не должны ставить в известность о наших задачах, но всем военным и государственным органам предписано оказывать нам всяческое содействие. Мы даже можем не докладывать о своей деятельности главе местной немецкой администрации бригадефюреру Вейзенмайеру, не говоря уже о низших чинах. Такой приказ я получил из рук личного адъютанта фюрера Линге в его канцелярии с распоряжением вскрыть по прибытии. И теперь сообщаю вам его содержание.
Альфред Науйокс и ещё несколько подчиненных стояли полукругом, ожидая, что оберштурмбаннфюрер скажет дальше.
— Однако все наши полномочия не отменяют секретности миссии, — продолжил Скорцени через мгновение. — Это значит, никакой помпы до поры до времени. Необходимо соблюдать осторожность, чтобы не привлекать излишнего внимания. Действовать очень осмотрительно, никаких лишних контактов, везде появляться только в штатском. Вам известно, что мне поручено разработать план операции по отстранению от власти нынешнего правителя Венгрии, адмирала Хорти, барона фон Надьбаньай.
Скорцени снова сделал паузу и, чуть наклонив голову, закурил сигарету. Солнечный блик сверкнул на полированной серебряной зажигалке, украшенной имперским орлом. В окно было видно, как красный полукруг заходящего солнца поблескивает над коньком крыши вокзала Нюгати, увенчанный королевской короной Венгрии. Розоватые лучи солнца озаряли стеклянный фасад, сверкали на позолоченных стрелках часов. Легкая дымка вечернего тумана, как часто бывает осенью, когда вечером холодает, охватывала этот великолепный памятник эпохи императора Франца Иосифа, напоминая о почти мифических временах, когда вокзал считался произведением искусства, а не просто зданием в пункте пассажирских перевозок путей сообщения, как неуклюже выражаются словари.
— Ознакомившись с обстановкой на месте, я пришел к выводу, что план, разработанный нами в марте, вполне уместен, и нет необходимости тратить время на разработку нового, — продолжил Скорцени. — Надо принимать во внимание тот факт, что адмирал Хорти всё ещё пользуется большой популярностью в стране и грубое его свержение вызовет ненужное брожение умов, всплеск протестной активности населения, что сейчас, когда армии большевиков стоят на границе с Венгрией, только усложнило бы обстановку. Поэтому полагаю, что сначала необходимо предпринять действия, которые дадут понять адмиралу, что от него требуется большая лояльность или же добровольный, без всякого насилия с нашей стороны уход в отставку, что и предполагал мартовский план.
Скорцени снова взглянул на карту. Все молчали. В тишине было слышно, как внизу, позвякивая колокольчиком, проехал по Большому бульвару трамвай.
— В первую очередь необходимо нейтрализовать людей, которым адмирал доверяет, на которых он опирается, — продолжил оберштурмбаннфюрер. — То есть фактически оставить регента в изоляции, чтобы некому было исполнять его приказы. По нашим данным ближайший круг верных людей Хорти — это генерал Бакаи, комендант Будапешта, он предан Хорти стопроцентно, адмирал Коломан Харди, командующий Дунайской флотилией, и Миклош Хорти-младший, его сын и наследник. Есть ещё граф Эстерхази, но он скорее исполняет обязанности секретаря, от него мало что зависит. Изоляция указанных трех лиц приведет к тому, что деятельность адмирала Хорти будет парализована. У ехидны будут вырваны зубы, так что ртом она хлопать может, но кусаться — уже вряд ли, — Скорцени криво усмехнулся. — Что по Бакаи, какие предложения? — он обвел взглядом офицеров.
— Ну, с ним проще всего, — первым откликнулся Науйокс. — Всегда приятно иметь дело с людьми, которые не прочь погулять от жены на стороне и любят хорошеньких женщин. Это ещё доказал наш доктор Геббельс, когда гестапо прихватило его с неполноценной красоткой Бааровой, когда совершенно полноценная арийка Магда сидела дома и сгорала от ревности.
— У Бакаи есть любовница? Кто? — резко спросил Скорцени, давая понять, что шутки неуместны.
— Да, некая Магдалена Ковач, — ответил Науйокс уже серьезно. — Он снимает ей апартаменты в Гунделе и навещает время от времени, когда устает от благополучной семейной жизни.
— Кто она? Чем занимается?
— Ничем. Просто развлекает генерала за его счет. Это все её занятия. — Науйокс пожал плечами и, не удержавшись, добавил: — Ты так долго живешь с Маренн, Отто, что уже забыл, что бывают такие женщины, которые ничем не занимаются, кроме любви. Маренн, конечно, всё время занята, даже слишком, это верно, но я по своей Ирме это очень хорошо понимаю.
— При чем здесь Маренн? — Скорцени поморщился. — И тем более Ирма? Значит, эта фройляйн Ковач практически всё время находится в своих апартаментах?
— Ну да, если не выезжает по магазинам или с генералом, — ответил Науйокс. — Болтает по телефону с подружками. Мои люди устали слушать их бесконечную болтовню. Никакой пользы, но время занимает. Кстати, обычно генерал предупреждает её о визите звонком. Так что можно подготовиться заранее.
— Нам некогда ждать, когда генерала охватит любовный пыл и он загорится желанием навестить подругу, — ответил Скорцени, — тем более, что обстановка не располагает. Он наверняка всё время находится в Буде при Хорти. Надо будет навестить эту фройляйн Ковач и заставить её вызвать генерала к себе, под каким-либо существенным предлогом, недомогания, например. Чтобы он забеспокоился. Так что посетим Гундель.
— Я совершенно не против, — откликнулся Науйокс. — «Блинчики от Гунделя с начинкой из грецкого ореха и густой, нежной шоколадной подливкой», — прочитал он в рекламном проспекте, украшенном эмблемой ресторанах двумя смотрящими друг на друга слониками. — А также у них недурно готовят мясо со сладким красным перцем.
— Ну, особенно-то рассиживаться там нам некогда, — ответил Скорцени. — Однако посетить сам ресторан придется, чтобы не привлекать излишнего внимания охраны. Сними-ка там номер, Раух, — приказал он адъютанту. — На имя доктора Вольфа. И постарайся, чтобы он оказался на том же этаже, где живет эта фройляйн Ковач, желательно по соседству. Скоро мы туда наведаемся.
— Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер.
— Теперь Харди. Что по нему?
— Ну, это примерный семьянин, — язвительно заметил Науйокс, — этого на дамах не поймаешь. Для него я ещё в Берлине изготовил приказик явиться срочно в резиденцию адмирала с подписью самого Хорти, ну как бы самого Хорти, — Науйокс открыл папку, которая лежала перед ним, и показал фальшивый документ. — Не думаю, что он усомнится, всё четко. Нагрянем к нему домой или в штаб этой его флотилии, лучше подкараулить, когда он будет дома, чтобы всё прошло тихо. Подъедем в форме гвардейцев Хорти, ну, мало ли, что он нас не знает. Разговаривать с ним будет один офицер, мало ли новичок.
— Разговаривать по-венгерски? — уточнил Скорцени. — Не по-немецки же.
— Да, по-венгерски, — ответил Алик. — Для этого я привлек активиста из партии Салаши «Скрещенные стрелы», которого мне рекомендовали. Он далеко не передовая фигура, лично с венгерскими бонзами не знаком и до поры до времени с нами показываться не будет, появиться непосредственно перед операцией. Человек надежный, проверенный. Я думаю, справится. Многое от него и не требуется. Только передать приказ Хорти срочно явиться в Буду и проводить до машины, а там уж мы всё сделаем сами и сами объясним. По-немецки. Я думаю, адмирал нас поймёт.
— Что ж, это неплохо, — кивнул Скорцени. — Раух, венгерское обмундирование для нашего посланца готово? — он снова обратился к адъютанту.
— Так точно, оберштурмбаннфюрер, — отрапортовал тот. — Доставлено сюда, как приказывали. Машина с правительственными венгерскими номерами и опознавательными знаками стоит в укрытии у моста Елизаветы под охраной, она закамуфлирована, так что внимания не привлечет.
— Это хорошо, — похвалил Скорцени. — Значит, и это мероприятие у нас готово. Кстати, Фриц, — он снова повернулся к адъютанту. — Обоих похищенных, и Бакаи и Харди в Будапеште не оставлять. Сразу на самолет — и в Германию. Мало ли как сложатся обстоятельства в дальнейшем. Ясно?
— Так точно, оберштурмбаннфюрер.
— Подготовьте.
— Слушаюсь.
— Теперь младший Хорти, — Скорцени затушил сигарету в пепельнице, пристукнув пальцами по карте, внимательно посмотрел на Алика. — Тебе не кажется, что ты слишком рано расправился с этим своим агентом? Как его звали?
— Я никогда не знал, как его звали, — ответил невозмутимо Алик. — Я знал его только по кличкам. Последняя из них — Амарант.
— Так вот не поторопился ли ты с этим твоим Амарантом? — повторил Скорцени. — Он бы нам ещё пригодился.
— Чтобы ещё раз пригласить Миклоша Хорти-младшего на встречу с представителями Тито? — догадался Алик. — Но это мы можем сделать и без него. Мнимые представители Тито пока никуда не делись, с ними я торопиться пока не стал, они же не на заметке у рейхсфюрера, что пороть горячку. Так что всё можно организовать.
— А если Миклош-младший узнает о гибели священника в Сегеде?
— Я не исключаю, что они уже знают. Но Амарант всего лишь выступал посредником. И только при первой встрече Миклоша Хорти-младшего с представителями Тито, так сказать для знакомства. О второй встрече они договаривались напрямую, через тайник и систему сигналов, которую наши представители Тито предложили Миклошу. Так что мой священник совсем и не нужен. Да, его убили. Ну, мало ли кто, это вполне могли быть сторонники Салаши, которым не нравились его патриотические проповеди и поддержка адмирала Хорти, ведь он выступал как ярый сторонник курса регента, естественно. Так что всё пока в силе, — заключил Алик. — Как ты намерен действовать? — поинтересовался он.
— Я думаю, младший Хорти сейчас очень осторожен. Выманить его из Буды — это проблема. Он ни за что не согласится на встречу в каком-то незнакомом ему месте, пусть даже с людьми, с которыми он уже однажды встречался, — задумчиво произнес Скорцени. — К тому же не исключено, что они уже информированы о том, что и представители Тито на самом деле подставные, и никаких указаний о ведении переговоров с венграми Тито на самом деле из Москвы не получал. На встречу Миклоша должен вызвать человек, которому он доверяет. Только тогда он покинет Буду, если будет уверен, что ему ничто не угрожает. Кто это может быть, Раух? Ты изучил список?
— Так точно, оберштурмбаннфюрер. Я думаю, стоит остановиться на кандидатуре его близкого друга Борнелицы, управляющего компанией речного судоходства. Не имея прямой связи с Хорти-младшим, так называемые представители Тито могут выйти на него и заставить его вызвать преемника регента в контору для передачи якобы важных сведений, возможно, под угрозой.
— Даже если это получится, он быстро поймет, что его обманули. И конечно, приедет не один, с охраной, — заметил Науйокс. — Это значит, наши люди должны будут поджидать его внутри, а также прогуливаться вокруг фирмы, изображая из себя обычных прохожих, чтобы вовремя нейтрализовать охрану. Где находится эта судоходная контора Борнелицы? — спросил он.
— В Пеште, — ответил Раух. — По другую сторону моста Елизаветы.
— Там надо всё тщательно изучить заранее, я имею в виду обстановку, все подступы, — распорядился Скорцени, — а потом уже начинать действовать. Попробуем. Ничего другого нам не остается. Начнем с Бокаи и Харди. Если исчезновение верных ему людей никак не подействует на адмирала, а похищение и угроза жизни сына также не приведут к результату, который мы желаем — ведь старик упрямый, это известно, — тогда будем готовиться к штурму Буды. Как наши люди в лагере? — Скорцени повернулся к до сих пор молчавшему Адриану фон Фелькерзаму, своему заместителю.
— Они прошли дополнительную подготовку, оберштурмбаннфюрер, боевой дух высокий, готовы исполнить любой приказ, — доложил тот. — Одна спецрота, переодетая в штатское, размещена в районе городской крепости. Нам приданы два танка класса «тигр», технически исправны, заправлены горючим. План оборонительных сооружений мы тщательно изучили. Я думаю, есть возможность проникнуть в крепость без единого выстрела и завершить операцию бескровно.
— Это хорошо, — Скорцени кивнул головой. — Будьте наготове. А пока самое время отобедать у Гунделя, господа, и навестить очаровательную мадам Ковач, вы не находите? Что ты говоришь там, Алик, блинчики в шоколаде и мясо, обжаренное со сладким перцем? Я что-то проголодался, правда. Так что направляемся в ресторан. Всем желаю хорошего аппетита. И приятного знакомства с симпатичной дамой.
* * *
На сцене большого зала ресторана Гунделя, украшенной белыми и чайными розами в круглых фарфоровых вазах, музыканты в национальных венгерских костюмах играли «Чардаш Турченяска». В зеркалах на стенах, сверкая множеством огней, отражались три великолепные люстры богемского хрусталя, вышитые золотом бежевые шторы на окнах, столы, покрытые ослепительно белыми скатертями, уставленные белой фарфоровой посудой и хрустальными бокалами и покрытые такими же белыми чехлами кресла, украшенные темно-зелеными атласными лентами с завязанными сбоку бантами. Откусив любимого поньжонского рогалика с маковой начинкой и запив его крепким турецким кофе, Матильда Рогански, подруга Илоны по гимназии, призналась ей.
— Ты знаешь, я так рада, что решилась приехать в Будапешт и повидаться с тобой. После смерти мамы я почти не выходила из дома у себя в Сегеде. Только на кладбище и в собор. Мне было так тяжело. Это хорошо, что ты уговорила меня приехать, я чувствую себя намного лучше. А ты? Оправилась после гибели Иштвана? Всё так же работаешь в госпитале?
— Да, работаю, — подтвердила Илона, она раскрошила ложкой аппетитный рабакезский крендель с медом, но есть не хотелось, только отпила крепкий кофе из белой фарфоровой чашечки со слониками. — Можно сказать, что горе ушло куда-то глубоко, но я по-прежнему чувствую боль. Мне не хватает Иштвана, точно какая-то пустота всё время ходит рядом со мной. Пустая, бесконечная дыра в пространстве, в ней тонут все радости, все мои надежды. Только маленький Иштван меня спасает. Что ты? Что случилось? — она заметила, что лицо подруги изменилось, Матильда смотрела в сторону, за её плечо, и на лице её отразился испуг.
— Ты знаешь, мне кажется знакомо лицо вон того человека, — Матильда наклонилась вперед и перешла на шепот, так что Илона едва слышала её из-за музыки.
— Какого человека? — спросила графиня с недоумением.
— Вон та компания молодых людей в штатском, они сидят за тобой, чуть слева, нет-нет, не поворачивайся, — Матильда схватила Илону за руку, удерживая. — Ты можешь видеть их в зеркале, — она кивнула на противоположную стену. — Они все в гражданских костюмах, но явно чувствуется военная выправка. Я обратила на это внимание, когда встретила одного из них в Сегеде. Явно, что военный, уверенный такой в себе, а одет в штатское. И будто никуда не торопится. А ведь война идет, большевики на границах Венгрии, все испуганы, озабочены, а он вроде как вообще не отсюда, спокойный такой. Его как бы не касается.
— Вот эти трое господ?
Илона взглянула в зеркало. Действительно, позади нее, за угловым столиком сидело трое мужчин. Двое ели гуляш из мяса косули со сладкой паприкой, запивая его бадачони кекнелю, ароматным сухим вином, имеющим желто-зеленый оттенок. Один не ел ничего, только пил коньяк «Хенесси», подливая себе из бутылки, стоявшей напротив. Его профиль показался Илоне знакомым.
— Их было четверо, а сейчас трое, один куда-то ушел, — прошептала подруге Матильда.
— Да, мне, кажется, тоже кое-кто знаком из них, — ответила Илону, отчетливо чувствуя, как тревога нарастает внутри, — ты имеешь в виду того человека, который сидит справа, в профиль?
— Нет, того, который сидит прямо напротив меня, — ответила Матильда. — Я видела его в Сегеде. Я шла из собора Обета, заказывала мессу по покойной матушке, это было всего два дня назад, как раз исполнился год, как её не стало, и увидела этого мужчину. Вообще он сразу привлек мое внимание. Высокий такой, статный, венгры более приземистые. И неторопливый очень. Он зашел сначала в собор Обета, как раз когда я там находилась, — продолжала Матильда сбивчиво, — не перекрестился, ничего, турист такой, только как бы из любопытства, рассматривал мозаичное изображение Мадонны в национальном венгерском костюме. Потом, ну только что ни посвистывая и всё так же руки в карманах, вышел из храма и пошел дальше. По переулку мимо памятника Пиште Данко, цыганскому скрипачу. Я шла за ним, мне по пути. Но на всякий случай перешла на другую сторону, чтобы он не обращал на меня внимания, и закуталась в черную вуаль, ясно, что я иду из собора, поминала родственников своих. В общем, он зашел в небольшую церквушку, которая сразу за памятником. Ну а я пошла дальше, домой. А вечером ко мне приехал доктор, который лечил маму, да и мне от нервов лекарства прописывает и сообщил, что в той церквушке днем убили священника. Задушили мантией. Я сразу вспомнила этого господина. Это точно был он. Красивый такой, очень уверенный в себе, явно военный. Но почему-то не на службе, и вроде как ему никуда не надо.
— Ты полагаешь, он убил того священника, отца Матьяша, у которого исповедовалась Эржбета? — спросила серьезно Илона. — Нам тоже сообщили сегодня утром, что он мертв.
— Я не знаю, но мне так показалось, что он может быть к этому причастен, кто еще? — Матильда пожала плечами. — Отца Матьяша я плохо знала, он же в Сегеде жил недавно, всего-то года два. Я к нему не ходила. А вот доктор знал его, он и предыдущего знал в той церкви — того, который ещё Эржбету крестил. Был о нём высокого мнения, говорил, что тот — патриот и большой сторонник адмирала.
— Да, Эржбете он тоже нравился, — подтвердила Илона. — Хотя она считала, что он не очень пунктуальный в исполнении обрядов, ошибается часто. Отец Ласло, к которому она ходила с детства, никогда такого не допускал, но, увы, он умер, и приход пустовал почти год.
— Вот сама и посуди, — продолжила взволнованно Матильда. — В городе пустынно, ведь город фактически находится на границе с Сербией, а по ту сторону границы уже стоят большевики. Не сегодня-завтра они вторгнутся в Венгрию. Все, кто мог бежать подальше на запад, к границам рейха, уже покинули город. Я вот и то тронулась, воспользовавшись твоим предложением. Всё тянула, ждала, когда маме год исполнится, чтоб уж всё отслужить по ней, как положено, на могилку сходить попрощаться, ведь неизвестно, увидимся ли ещё. В городе остались единицы. В основном военные, но они в форме. А тут такой представительный господин, и в штатском. Я сразу подумала, наверное, этот какой-нибудь агент партизан из Сербии или гестаповец, — Матильда испуганно охнула и прижала пальцы к губам.
— Пожалуйста, не смотри на них всё время, не привлекай внимание, — попросила Илона подругу. — Смотри на меня. И говори спокойнее.
В зеркало она видела, как высокий мужчина за столиком позади неё повернулся, подзывая официанта, и она заметила несколько шрамов у него на подбородке и на щеке. Конечно, она сразу узнала его. Это был тот самый немецкий офицер, который приезжал к эрцгерцогине фон Кобург-Заальфельд в Гёдёллё в марте. Потом он вернулся в Берлин. Союзникам адмирала в окружении фюрера удалось отвести опасность. Теперь же ситуация изменилась. Если этот человек снова здесь, это значит — очень плохо. Плохо для свёкра, плохо для всей семьи. Илона почувствовала, как от страха у неё похолодело сердце, но усилием воли она взяла себя в руки.
«Свёкор ничего не знает о том, что этот офицер здесь, — мелькнула мысль. — Иначе он бы мне сказал, он бы не пустил меня на встречу с Матильдой, это точно. Можно не сомневаться, эти господа не только обедают, конечно. Они не будут впустую тратить драгоценное время. Они кого-то поджидают, только того. Этот Отто Скорцени, кажется, так его зовут, — вспомнила Илона, — снова приехал в Будапешт, чтобы исполнить то, что ему приказал немецкий фюрер ещё в марте. Убрать, возможно, убить свёкра, совершить государственный переворот…»
Илона наклонилась к подруге и, стараясь говорить как можно спокойнее, сообщила вполголоса:
— Послушай меня. Сейчас встаем и без всякой паники, очень спокойно уходим, понимаешь меня? Ты пойдешь первая, улыбайся. Старайся держаться непринужденно, рассказывай что-нибудь веселое, — попросила Илона, хотя не была уверена, что подруга выполнит её просьбу, та была явно взволнована и боялась. — Я пойду за тобой. Буду держаться от них в стороне, я опасаюсь, они могут меня узнать. Этого бы не хотелось.
— Тебе тоже знаком кто-то из них? — спросила Матильда шепотом.
— Мне кажется, да, — кивнула Илона. — Надо срочно сообщить свёкру и Миклошу.
— Давай позвоним им.
— Это исключено. Нас могут услышать, здесь полно агентов, да и линии под контролем немцев. Всё, пошли, пошли, Мати, время дорого, я заплачу.
Илона взяла сумочку, раскрыв ее, положила денежную купюру на стол. Матильда встала и, обмахиваясь перчаткой, видимо от волнения, направилась к выходу, чудом не задев по пути свободный стул за соседним столиком. Илона шла за ней, на ходу рассматривая застежку на рукаве черного бархатного платья, словно её беспокоило, что она вот-вот может оторваться — лишь бы не поднимать голову, лишь бы поскорее пройти мимо них. При выходе из зала они столкнулись с высоким молодым человеком в светлом элегантном костюме, который спустился по лестнице с верхних этажей, где располагались номера, и вошел в обеденный зал.
— Это тот, четвертый, он тоже с ними, — шепнула Илоне Матильда.
— Мы всегда рады вам, графиня Дьюлаи, — метрдотель у стойки в холле, черноволосый улыбчивый венгр в ослепительном белом жакете с эмблемой со слониками и начищенными до блеска золотыми пуговицами, поклонился Илоне, провожая. «Как это некстати он упомянул мою фамилию», — с досадой подумала она, но только кивнула, улыбнувшись, и поспешно вышла на крыльцо. Не обратив никакого внимания на также угодливо кланявшегося швейцара в высоком голубом цилиндре с золотыми шнурами, спустилась по ступеням к ожидавшей их машине. Матильда уже сидела внутри.
— Быстро в Буду, — приказала Илона шоферу, сев на заднее сиденье рядом с подругой. — Так быстро, как только возможно, Имре.
— Слушаюсь, госпожа.
Назад: ЧАСТЬ 1
Дальше: ЭПИЛОГ