КАМЕНЦЕВ
Сначала было ощущение солнца, покоя и воздуха с щемящим, чуть горьким ароматом каких-то цветов, чей высохший букет стоял в вазе у изголовья.
Он раскрыл глаза.
И тут же, охваченный внезапным страхом, судорогой перехватившим горло, подскочил на постели, замер, одичало глядя на ведущую в комнату дверь.
Внизу явственно звучали голоса — мужские, грубые.
Неужели нашли? Неужели кто-то увидел, как он забирался в этот дом, и сообщил в милицию?
— Ни фига у тебя, капитан, тут нет, ни поленьев, ни пилы… — донеслось приглушенно. — В лес надо было заехать, говорил же! Зацепили бы за трос какое-нибудь бревно поядреней…
— У котла посмотри, сбоку, — откликнулся второй голос.
— И там — хрен ночевал!
— Значит, прошлый раз все пожгли. Ну и хрен с ним! У соседа возьмем, он тут главный специалист по шашлыку… Нальем ему, всего и делов!
Каменцев, надев старые разбитые ботинки, стоявшие в углу комнаты, прибрал за собой постель и, осторожно приоткрыв чердачную дверь, проскользнул в спасительный полумрак, присев на жесткий засып керамзита.
Утер со лба испарину, глубоко дыша, постарался утихомирить трепыхающееся сердце.
— А хлеб-то ты взял? — продолжил голос, принадлежавший, видимо, приехавшему к хозяину дома гостю. — Э–эх, кирпич, а не хлеб! И нож у тебя ни хрена не режет… А–а, другой стороной надо…
Затем послышался третий голос — в дом заглянул сосед.
— Петрович, — сказал хозяин, — вот, знакомься, мой начальник — Антон Евсеевич… Решили, понимаешь, отдохнуть, подсоби с шашлычком…
— Отчего ж… Мангал-то в сарае?
— Ага, вот ключ…
— Сева, ты с техосмотром-то мне поможешь? Осень, срок выходит, а мне бабку с внуками в город отправлять…
— Да привез я тебе талон, не боись!
— А печать? У меня ж техпаспорт старого образца…
— И печать забабахаю, она в бардачке у меня… Ты давай с шашлыком шустри, я только с дежурства, голодный, что твой цепной пес!
— А чего не был-то так давно?
— Служба, Петрович, служба…
Голоса стихли.
Каменцев, подобравшись к чердачному пыльному оконцу, выглянул во двор. Увидел лысоватого сутулого старика в рабочем комбинезоне — видимо, искомого Петровича — и двоих мужчин в черных милицейских куртках из кожзаменителя капитана и подполковника. За штакетником забора стоял бело–голубой гаишный "жигуленок".
Вскоре в мангале заполыхали сухие березовые дрова, горький дымок полетел в чердачные щели, и Каменцев, глотая слюну, думал, что ему вновь повезло, ибо приехавшие развеяться на природу гаишники, застань его врасплох, едва ли пригласили бродягу, позаимствовавшего из гардероба вещички, разделить с ними хлеб–соль и водочку с пивом.
Милиционеры пировали до позднего вечера.
Наконец вдребезги пьяный Петрович, нелепо выбрасывая ноги, зигзагами двинулся к своему дому, оставив настежь распахнутой калитку, а стражи порядка после его ухода еще с час усердно прикладывались к стаканам, и с улицы в дом их загнал лишь начавшийся дождь.
Милиционеры переместились в комнату, включили телевизор, звук которого то пропадал, то внезапно прорывался, но скверный прием передач дачников не волновал, ибо они всецело посвятили себя горячему обсуждению вопросов профессиональной деятельности.
Слушая беседу представителей власти о служебных делах, а вернее, злодеяниях, Каменцев чувствовал, что его коротко остриженные тюремным парикмахером волосы ощетиниваются колким бобриком — кого, по его мнению, и надо было сажать, так это находившихся рядом с ним бандитов с погонами. Пожизненно, на особый режим.
— Да говорил я с братвой об этом "БМВ"! — доносился голос капитана. — Со стоянки его проще стырить, чем с улицы. Пришел ночью, дал сторожу в репу — и спокойно окучивай все эти сигнализации и запоры. Мне главное, Антон Евсеевич, чтоб твои "отвертки" все грамотно с номерами устроили…
— Чего за "отвертки"?
— Ну это… мастера! Квалифицированно чтоб все перебили… Ты — гарантия моей безопасности, учти!
— Я тебе чего, гондон?
— Ты неправильно понял…
— Чего неправильно? Если б не я, стоял бы ты на обочине, СО измерял, проктолог, бляха–муха! А теперь вон — квартиру купил, на острова всякие отдыхать ездишь, о даче этой уже и забыл…
— Но Гошку-то хлопнули!
— Потому как языком трепал… Наливай давай!
— А в свидетельстве о смерти чего написали? Инсульт?
— Ну.
— Пуля в башке — и инсульт?
— А чего пуля? Тоже… нарушение мозгового кровообращения…
— Ну, ты юморист, Антон Евсеевич…
Звякнули стаканы. Затем собутыльники, спотыкаясь и падая, разделись, и через считанные минуты до Каменцева долетел отчаянный храп.
Храпели в унисон, но, когда дуэт распадался и один из собутыльников замолкал, собираясь с новыми силами, другой вел на последнем дыхании высокую партию, что, обрываясь, тотчас подхватывалась вновь зачинаемой низкой.
Выждав с полчаса, Каменцев спустился на первый этаж, неся в руке башмаки и осторожно ступая по деревянной лестнице.
В комнате, где спали уморенные водкой дачники, горел свет. На полу валялась разбросанная форма.
Светил серым экранцем старенький телевизор — величайшее открытие техники, сумевшей перевести атмосферные помехи из категории слышимости в их наглядную видимость.
Преисполнившись отваги и, одновременно, жгучей ненависти к храпящим подонкам, Каменцев, углядев в углу прихожей топор, поставил его у двери комнаты, поближе к себе, скинул гражданскую заимствованную одежду и быстро переоделся в форму подполковника.
Воспользоваться ударной силой обуха — очнись кто-либо из спящих — слава богу, не довелось: менты почивали беспробудно и самозабвенно, как медведи в зимней берлоге.
Он забрал бумажники, набитые крупными рублевыми и долларовыми купюрами, прихватил удостоверения, ключи от машины, а затем, выключив телевизор и свет в доме, вышел во двор.
В темноте тускло отсвечивали лужи. Уплывал в мглистую черноту неба дым из намокшего ржавого мангала.
В прогалине разомкнувшихся туч выступил бок огромной луны, озаривший густо летящую морось.
Полыхнула над огородами молния, осветив на миг фотографическим светом качающиеся под ветром подсолнухи и дрожащую листву яблонь.
Он завел гаишную машину и покатил к трассе.
Проехав с полсотни километров, свернул, ориентируясь на указатель, к областному центру.
Машину бросил на стоянке у вокзала.
Два патрульных сержанта с автоматами, покуривавших у входа в зал ожидания, небрежно козырнули ему.
Через пять минут Каменцев, стоя у вагонной подножки, уже кокетничал с проводницей, отлучившейся из вагона за водкой. А вскоре сидел в ее купе в компании собравшихся, дабы отметить чей-то день рождения, раскрасневшихся от выпитого железнодорожных дам: мужиковатых, с широкими бедрами, толстенными ляжками и гостеприимными грудями.
В купе душно пахло дешевой парфюмерией и горячим женским потом.
Дамы уговаривали его — офицера милиции, следующего в срочную командировку, — непременно с ними выпить и уверяли со смехом, что с пути ему все равно не сбиться, и если, мол, развезет, то его все равно довезут.
Пришлось пригубить рюмку, закусив огурчиком и копченой куриной ногой.
В полночь поезд прибыл в Москву.
Остановив "левака", Каменцев покатил в Сокольники.
Машина проехала мимо злополучного места, где некогда, в иной, как казалось теперь, жизни, произошла у него стычка со злополучными патрульными; далее узрелась знакомая белая башня родного дома, куда уже не было возврата и где его никто не ждал… Кроме засады разве.
Сейчас же он направлялся по тому адресу, который едва ли мог быть известен розыскникам.
Впрочем, теперь Каменцев не особенно их и боялся. Отныне в московских капиталистических дебрях беглый преступник, не проявляй излишней криминальной активности, мог скрываться годами, а вернее — просто жить на съемной квартире, ездить на автомобиле и даже заниматься бизнесом.
Огромный город, заполоненный пришельцами со всей страны, лишенный прежнего полицейского контроля над населением, признавал только одну власть власть доллара, и с ним, зелененьким, можно было спокойно существовать, находясь и во всероссийском, и в международных розысках. Главное — с трезвой головой, а если с нетрезвой — то исключительно за замками дверей собственного дома.
Эту истину Каменцев уяснил лучше некуда.
Не без труда припомнив комбинацию цифр, он нажал кнопки кодированного замка на тяжелой стальной двери и вошел в парадное старого московского дома, досадуя, что не позвонил из метро в спасительную, как он полагал квартиру, где жила его подруга Надежда.
Они познакомились лет пять назад — Надя, профессиональная переводчица, некогда окончившая аспирантуру университета, давала уроки английского, и Каменцев был одним из ее малочисленных учеников.
С уроками дело у Надежды не заладилось: педагогом она была неважным, да и конкуренция знатоков новомодных методов и всякого рода специальных программ отбивала значительную часть клиентуры, а потому попросилась она на работу к Камен–цеву, но и в его фирме продержалась тоже недолго, не имея ни малейшей склонности ни к бизнесу, ни к привычке корпеть день–деньской на службе.
Жила Надя за счет "спонсоров$1 — в основном иностранцев, нанимавших ее время от времени то в качестве переводчицы, то дамы сопровождения, а то и попросту шлюхи. Правда, шлюхи дорогой и капризной — Надежда была амбициозна, цену себе — эффектной, стройной брюнетке — знала, и уж если ложилась с кем-то в постель, то либо по взаимной симпатии, либо по крупному расчету.
Они были друзьями: Каменцев едва ли не каждый день заезжал к ней на чашку кофе, она же, всецело доверяя его советам, обсуждала с ним нескончаемые несуразности личной жизни, и через год знакомства они стали близкими людьми, причем — без постели, хотя однажды Каменцев все-таки Надежду соблазнил, чему впоследствии и сам был не рад: все получилось быстро, скомканно и в общем-то, можно сказать, никак.
Он был смущен, раздосадован, а она, чмокнув его в лоб, сочувственно обронила: "Знаешь, нам, пожалуй, лучше без этого… Мы же с тобой два закадычных приятеля, а потому это похоже на какой-то гомосексуализм…"
Ему оставалось лишь тяжко вздохнуть, отведя глаза…
Каменцев позвонил в дверь.
— Ты?!. — Она, тряхнув головой, словно после дурного сна, изумленно моргала, глядя на него как воистину на милиционера, пришедшего с обыском.
— Я, я, — торопливо произнес он. — Ты одна?
— Входи. — Она пропустила его в прихожую. Затем, всплеснув руками, сказала обреченно и весело: — Ты сбежал!
— Да, — в тон ей отозвался он.
Она кинулась к нему на шею, обхватив щеки ладонями, крепко поцеловала в губы. Затем, сняв с Каменцева фуражку, провела рукой по коротко остриженным волосам.
— Боже, ты действительно выглядишь как уголовник.
— Мне некуда деться, — озабоченно доложил он.
— Это я уже поняла. — Прошла на кухню, раскрыв холодильник, зазвенела тарелками. Крикнула: — Снимай с себя эту милицейскую шкуру — и марш в ванную. Там синий халат висит — как раз твой размерчик.
Он с наслаждением пропарил тело под горячим душем и, запахнувшись в толстый свежевыстиранный халат, сел за кухонный стол, где увидел — о, чудо дивное! — салат оливье, свежие помидоры, ноздреватый сыр, зелень и масленые ломти семги.
И всплыли в памяти мятые алюминиевые миски с жиденькой крупяной баландой…
— Ну, спешу услышать историю с географией, — сказала она, присаживаясь рядом.
Каменцев поведал о побеге, ночевках в степи, рассказал о даче и угнанной машине…
— Ты знаешь, почему мне всегда нравился? — спросила она. — Потому что авантюрист, и с тобой — не соскучишься! Ты и в бизнесе этом своем продуктово–курином все равно авантюристом был… Но тогда тебя среда давила законопослушная, а теперь — полный простор для деятельности…
— Ну, спасибо, — хмуро кивнул он. — Утешила. — Поднял на нее усталый взгляд: — Что с семейством моим, не в курсе?
— Ну… Все новости тебе известны. Людку твою начали доставать кредиторы с бандитами, потом этот ее отъезд в Штаты по твоему, как она мне по телефону сказала, настоянию…
— Все правильно.
— Ну вот. Если номер ее американского телефона помнишь, позвони…
— Позже, — сказал он.
— И какие творческие планы у вас, гражданин беглый каторжник?
— Побегу дальше.
— Куда же дальше-то?
— В Штаты. — Он усмехнулся. — Широкий я парень, нет?
— Да уж куда там с добром деваться, как моя бабка говаривала!
— Паспорт надо "левый" сделать и визу, — продолжил Каменцев. — Есть концы?
— Вообще-то имеется один типчик, — задумчиво произнесла она. — Делает паспорт моряка. Чтобы машины для льготной растаможки ввозить. Я через него тут паре знакомых ребят устроила документы, даже заработала на этом чуток…
— И сколько такой документик стоит?
— Пять тысяч.
— Звони, найду я пять тысяч.
Она, будто что-то припомнив, сокрушенно всплеснула руками:
— Ох, дура! Как же я забыла…
— Что забыла?
— Типчик этот, Геннадий, — квартирант Володьки Крохина. Ну того, из Эмиратов. А ты же ему четырнадцать тысяч должен… Володька мне звонил и, как узнал о твоей посадке, просто-таки впал в ступор… А денежки эти, конечно, тю–тю, да?
— Вестимо, — меланхолически подтвердил Каменцев.
— Тогда с Геной торопиться не стоит…
— Да я никуда не тороплюсь, — невесело рассмеялся Каменцев. — У меня сейчас дел меньше, чем у пенсионера. Как ты-то? Замуж еще не собралась?
— С кем спать и без того есть, — отмахнулась она, — а вот чтобы было с кем проснуться — это, знаешь ли, задача неразрешимая, по–моему. Слишком испортила меня самостоятельность. Да и сама жизнь… А вообще-то ты прав, я уже женщина непреклонного, так сказать, возраста, пора бы подумать об учреждении совместного предприятия семейного типа…
— А занимаешься чем?
— Честно? — Вытащила из пачки сигарету, закурила, выдохнув дым к потолку. — А… путаню понемногу! Японец сейчас у меня… Вчера в Токио укатил, через неделю вернется. Сумасшедший… — Она рассмеялась снисходительно. — Два часа ползает как гусеница, гладит, шепчет… А основное дело происходит в течение пяти секунд. И — очень он переживает, когда я не стенаю страстно. В самый интересный — его, конечно, имею в виду… так вот, в самый интересный момент он мне приказывает… ну, по–русски он слабо… Приказывает: "Голос! Голос!"
— Значит, ты все по иностранцам…
— Ну а чего русские? Как мне тут одна импортная блядь сообщила, трахают как звери, а платят как дети! А я ж еще и ленивая… Вчера звонит один французик — приезжай, мол, а я лежу на кроватке — пресс подкачать хотела… ну, чувствую, и ноги не поднимаются, и рука болит — поскользнулась тут и на локоть упала… А ведь его же и гладить надо! — Она шмыгнула носом, выдернув салфетку из стаканчика, посетовала, сокрушенно качнув головой: — Если б не сопли красота бы замучила!
Каменцев рассмеялся. Сказал:
— Все же люблю я тебя… Легко с тобой.
— Тебе так кажется. И насчет "люблю", и насчет "легко". — Она встала из-за стола. — Пошли, застелю ложе.
Они прошли в спальню, и тут он решительно обнял ее, притянул к себе, поцеловав в нежную шею.
— Миленький, — она попыталась оттолкнуть его, — мы же давно обо всем договорились… ну зачем? Я, конечно, понимаю: воздержание у тебя просто смертельное, и вообще дружба дружбой, а эрекция эрекцией…
— Ну а тогда к чему разговоры? — Он просунул руку в прорезь ее халата, нащупал застежку бюстгальтера.
— К тому, что мы — друзья…
— Любовь — это тоже дружба, — возразил он. — Причем настоящая, не знающая никаких границ…
— Но ведь у нас же ничего не вышло тогда… — слабо запротестовала она. — Или жена в глазах стояла?
— Вот именно, милая. Все равно как девственность терял, как в первый раз… А в первый раз результат всегда слабенький… — улыбнулся он, целуя ее в грудь. — А вот дальше все идет как по маслу.
Он уложил ее на кровать — уже сдавшуюся, обнаженную.
— У меня нет никаких… ну, этих…
— Да хватит развивать насчет презервативов, — сказал он, отбрасывая в сторону одежду. — Ты девушка чистоплотная, а я человек семейно–тюремный. И знаю, кстати, об этих изделиях немного. То есть в курсе, какой они формы, из чего сделаны и для чего в принципе предназначены. Но вот насчет всего остального, что характеризуется как нюансы практического значения, могу рассуждать весьма отвлеченно, как полный профан…
Закрыв глаза, она закинула назад руки. И — застонала, плотно обхватив его бедра ногами. Он почувствовал блаженную, восхитительную близость, погружаясь в жар ее плоти…
Все действительно получилось, и уснули они лишь под утро.
— Люблю тебя, — совершенно искренне прошептал он, проваливаясь в сон.
— Любовь вечна, — отозвалась она со вздохом. — Но вот партнеры меняются, в чем и беда…