Мария-Виктория сделала несколько жадных глотков и по-мужски припечатала бокал к столику, чуть не пролив при этом остатки вина. Скорцени заметил, как она нервничает.

«Не надолго же хватило ее выдержки и блефа», — подумал он, поняв, что на виллу Мария-Виктория прибыла одна. Никого, кто бы подстраховывал ее, поблизости нет. Если не считать человека, ожидающего где-то неподалеку, у машины. Который не в счет.

— То, что я вам только что сказала, — правда. Я — княгиня Сардони. Ближайшие месяцы проведу на вилле Орнезия. Говоря об этом, надеюсь, что вы не станете пускать своих людей по моему следу. А если и вздумаете прибегнуть к такому способу, то по крайней мере мои признания избавят вас и ваших людей от лишней траты времени.

— Уж не вообразили ли вы, что, завершив операцию, связанную с папой, Главное управление имперской безопасности все свои лучшие силы бросит на расправу с некоей Катариной Пьяцци, она же Мария-Виктория княгиня Сардони?

— Можно подумать, что до сих пор вы стреляли исключительно в пап, президентов, маршалов и императоров, — устало произнесла Сардони. — И хватит об этом. Я рискнула появиться на вилле Карпаро только потому, что… — замялась она, — очень хотелось повидаться с вами. Меня привело сюда только это и ничто другое.

— Я не знаю, как следует реагировать на такие признания коллеги, — честно признался первый диверсант рейха.

— Хотелось бы, чтобы не так, как на признания синьориты Фройнштаг.

Скорцени великодушно промолчал.

— Я меняю способ жизни. Возвращаюсь в тот круг, в котором, собственно, и должна была вращаться все эти годы. Так оно и было бы, если бы не некоторые обстоятельства.

— Война, — понимающе кивнул Скорцени, настраиваясь на разговор в том тоне, какой предлагала Мария-Виктория.

— Увы, мои скитания в облике Катарины Пьяцци начались задолго до войны. Война же не только не усугубила их, наоборот, несколько упорядочила. Не стану посвящать вас в подробности. Ни вам, ни мне это ни к чему. Но мы оба прекрасно понимаем, что война близится к концу. А значит, скоро вам придется сменить свой эсэсовский мундир на обычный цивильный костюм от берлинского или парижского портного. Мне очень хочется, чтобы, встретившись, мы начинали воспоминания о нашем знакомстве с этого вечера, а не с «расстрела» в роще.

— Не думаю, чтобы впечатления от нынешней беседы оказались более контрастными, чем от объяснения там, в лесу, у судного оврага. Но если желаете, воспоминания мы будем начинать только с нынешнего вечера.

«По-моему, он клянется, что не пристрелит тебя, — сказала себе Мария-Виктория. — А если и пристрелит, то не сегодня».

— И еще, умоляю вас, Скорцени, — поднялась Сардони, — сделайте все возможное, чтобы ваше имя не было проклято Святым престолом и всеми церквями мира. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Ради этого заклинания вас и прислали сюда, — спокойно, не выдавая своего разочарования, констатировал штурмбанн-фюрер. — Кто? Сестра Паскуалина? Вечно молящийся монах Тото? Лично папа Пий XII? Вы уж извините за любопытство.

«Ты слишком рано успокоилась. — Продолжила диалог с собой княгиня Сардони. Эти диалоги она всегда вела с убийственной откровенностью и не менее убийственным сарказмом. Как с уличной простушкой. — Все будет зависеть от допроса, который он намерен устроить тебе».

— Можете считать, что меня послали сюда Бог и мои христианские чувства. А еще — стремление спасти вашу душу от проклятий, которые и так будут настигать вас во всех землях и странах остывающей после войны планеты. Все, Скорцени, прощайте, — решительно двинулась она к двери. — Из виллы меня выведут так, что ни один из ваших коммандос не заметит. Вы тоже не задерживайтесь здесь. Не исключено, что к утру Карпаро будет окружена карабинерами. Или английскими десантниками. Для тех, кто вами интересуется, ваше пристанище уже давно не представляет никакой тайны.

— Спасибо за предупреждение. Мы оставим его до рассвета, как было намечено.

Взявшись за ручку двери, Мария-Виктория еще на несколько секунд задержалась, окидывая прощальным взглядом человека, ради которого она очертя голову пробиралась сюда.

— Если когда-нибудь почувствуете себя таким же бездомным дворнягой, какой чувствовала себя, оказавших вне этой виллы, я, если по всей Европе будут расклеены листовки с призывами выдать скрывающегося от правосудия военного преступника штурмбаннфюрера СС Скорцени — не ухмыляйтесь так скептически, я совершенно не исключаю этого, — взволнованно покачала головой княгиня, — вспомните: вилла Орнезия неподалеку от Генуи. Она может стать тем единственным местом на земле, где на вас не будут распространяться никакие иные законы, кроме закона гостеприимства.

Скорцени тяжело водил нижней челюстью, словно пытался перемолоть застрявший между зубами песок.

То, о чем говорила сейчас княгиня Сардони и как она вела себя, довольно легко уживалось с обычной житейской логикой. Случилось то, что вполне могло случиться, — он понравился этой заблудшей в грехах и запутавшейся в сетях враждующих разведок итальянской аристократке.

Но такое объяснение казалось ему вызывающе-простым, не достойным опыта истинного профессионала. И Скорцени пытался найти другое, скрытое, зашифрованное, до предела усложненное замыслами папской контрразведки и хитростью сразу двух женщин.

— Вилла Орнезия, — отрешенно проговорил он, остановив жернова своих челюстей. — Близ Генуи. Постараюсь вспомнить.