Гром отгрохотал, словно неслаженный орудийный залп, и потом долго откатывался в глубину поднебесья, оглашая окрестности виллы гулким неукротимым эхом.

Скорцени приподнялся на локте и настороженно прислушался. Где-то в подсознании его оживал страх фронтовика, прислушивающегося к звукам приближающегося боя.

— Фронт чудится? — уловила его состояние Лилия.

— С чего вы взяли, Фройнштаг? — недовольно проворчал Скорцени. Он не любил, когда врывались в его чувства. Терпеть не мог, когда отгадывали его мысли. Исключительное право на это занятие штурмбаннфюрер давно присвоил самому себе.

— Идет, — пощадила его Лилия. — Вернемся к Паскуалине. Остановимся на том, что будущий папа римский испытывал ее не на полигоне.

— Что будущий папа римский испытывал свою Паскуа-лини, — произнес Скорцени имя «папессы» на итальянский манер, — прежде всего верностью Святому престолу и личной святостью, — богоугодно согласился он.

— На верность лично ему — так будет точнее. Вот почему теперь Паскуалина — единственный человек, которому Пий XII доверяет печатать строго секретные документы. Вот почему ей известно больше, чем кому бы то ни было в святом городе, чем любому кардиналу. Она же возглавляет при папе совершенно секретную, неофициальную, так сказать, службу безопасности.

— Даже так? Что же вы молчали?

— Чтобы сейчас вы могли поражаться моей информированности.

— Не язвите, Фройнштаг, — нежно погладил ее по щеке Скорцени. Он был пресыщен постельными играми Лилии и осознавал, что давно обязан был оставить сие поле боя. Но кто бы мог предположить, что эта девушка окажется такой собеседницей. — Как у нее это получается? Я имею в виду службу безопасности.

— Почти профессионально. Десятки преданных, обязанных ей своей карьерой людей информируют Паскуалину обо всем, что может представлять хоть малейший интерес для папы. Авторитет «папессы» поддерживается тем, что многие знают, сколь внимательно прислушивается папа к ее рекомендациям. Которые довольно часто определяют сам характер решения. Кто-то даже умудрился присвоить ей титул «единственного мужчины Ватикана». И это святая правда.

— «Единственный мужчина Ватикана»? Прекрасный титул! — согласился Скорцени и, задумчиво помолчав, добавил: — Знаешь, услышав о нем, я изменил свое отношение к этой женщине. Даже скорее не отношение, а само представление о ней. Во всяком случае перестал видеть в ней всего лишь любовницу, папертную потаскушку. Теперь я пытаюсь понять, в чем корни преданности. В благодарности за то, что Эудженио Пачелли помог возвыситься до подножия папского престола? Нет? В чем же тогда?

— Ты уверен, что ответ мне известен?

— По-моему, тебе известно все, моя папесса.

Фройнштаг брезгливо поморщилась.

— Может, искренняя любовь?

— Такой поворот исключается.

Скорцени недоуменно пожал плечами.

— Мне приходилось видеть фотографии папы. Фотографии молодости, ясное дело. Если его и можно назвать красавцем-мужчиной, то лишь в сравнении со мной.

— Рядом с вами, Скорцени, все мужчины могут чувствовать себя просто Аполлонами.

— Вот видите…

— А если серьезно, я тоже думала над этим. Вначале, конечно, было увлечение. Обоюдное. Но эти люди понимали, что они никогда не смогут пожениться, поскольку такое исключено.

— А ведь действительно… — почти сочувственно согласился Скорцени.

— Но, заметьте, штурмбаннфюрер, — в отличие от множества других мужчин, Пачелли решил бороться за право постоянно видеть рядом с собой любимую женщину. И путь у него был только один — заключить своеобразный духовный союз: к вершине той цели, которую избрал для себя Эудженио, они поклялись идти вместе. Помогая друг другу. Полностью полагаясь друг на друга. Оставаясь беспредельно преданными своей цели и, естественно, друг другу. Разве вам не хотелось бы иметь рядом с собой такого человека, мой штурмбаннфюрер?

— Вы заставите меня влюбиться в Паскуалину, Фройнштаг, — мрачно пророчествовал Скорцени. — Это станет вашим самым страшным грехом.

— Воспринимаю как комплимент, — сухо поблагодарила Фройнштаг. Признаться в том, что влюбить Скорцени ей хотелось не в «папессу», а в себя, она уже не решилась. — Кстати, о святости «их святости», — вдруг оживилась Лилия. — Пий XII все же учел опыт предшественника. Домоправительница Пия XI Теодолина Банфи, оказавшись вместе со своим хозяином в апостолическом дворце, устраивала ему такие сцены ревности, что пол-Рима содрогалось. Три года пребывания на Святом престоле понадобилось его святости, чтобы как-то избавиться от этого «греха молодости».

— Постепенно вы превращаетесь в хранительницу всех бого-неугодных тайн Ватикана. Что само по себе тоже богонеугодно.

— Намекаете на избавительный костер инквизиции?

— Всеочищающие костры нынче не в моде, Фройнштаг. Я понимаю: вам не дают покоя лавры Жанны д’Арк. Уверяю вас: все будет проще.

— Что-то я перестаю понимать вас, господин штурмбаннфюрер, — попыталась улыбнуться Лилия. — Однако вернемся к «папессе». Если только вы еще не потеряли интерес к ее особе.

«Если уж я сумел не потерять его к вам, Фройнштаг», — мысленно ответил Скорцени.