Это была их прощальная прогулка. Завтра генерал Власов возвращался в Дабендорф, чтобы заниматься сотворением армии.

Однако в этот раз они не стали подниматься на холм, соседствующий со спальным корпусом санатория, а обогнули озеро по его северному берегу и по едва приметной тропинке поднялись на небольшой перевал, представлявший собой кратероподобную, поросшую короткой густой травой поляну. Такими горными «полонинами» Андрею приходилось любоваться в Карпатах, когда его Четвертый механизированный корпус дислоцировался – в канун войны – неподалеку от Львова. Он, сын равнин, был поражен красотой гор, вершины и перевалы очаровывали его своей таинственностью, а горные долины казались отрезанными от цивилизации затерянными мирами.

Власов использовал любую возможность для того, чтобы вырваться в какой-нибудь из горных районов Карпат, а возвращаясь в часть, всякий раз говорил себе, что, выйдя в отставку, обязательно поселится где-нибудь в предгорье, на краю гуцульского села. Странно, что Альпы такого желания у него не вызывали. Может быть, потому, что это уже были чужие горы, в чужой стране. Впрочем, не исключено, что здесь, в этих горах, ему суждено остаться навсегда.

По одну сторону перевала вырисовывались чаша озера и строения санатория, по другую – крохотная, затерянная в горном ущелье деревушка с островерхими черепичными крышами и миниатюрной кирхой, возведенной на столь же миниатюрном, огибаемом голубоватой лентой речушки холме.

Несколько минут Власов стоял на краю обрыва, с которого открывался вид на деревню, не в силах оторвать взгляда и не осознавая, что впал в некое полузабытье. Ничего более прекрасного, чем то, что представало сейчас перед ним, генерал попросту не видел.

– Не знаешь, как могло случиться, что до сих пор я ни разу не поднималась сюда, Андре? – напомнила о себе Хейди, опираясь на его руку и потираясь лбом о его предплечье.

– Тебе попросту неудобно было возноситься к этой красоте без меня.

– На сей раз ты почти прав, Андре, что в личных делах случается с тобой крайне редко.

– Просто вы чаще стали признавать это, Хейди.

– Может быть, судьба действительно готовила меня для встречи с тобой, оберегая от всего, что могло развести нас по разным дорогам; всего того, что я могла бы познать прежде, чем познала тебя.

– Опять фантазии?

– Не знаю, никогда раньше я не только не была суеверной, но и сколько-нибудь религиозной. Теперь же ощущаю, что неотвратимо скатываюсь к мистике. Тобой, советским атеистом, это будет восприниматься как нечто ужасное. Я не права?

– …Что случается с тобой крайне редко, – отшутился Власов.

– Я и это прощаю вам, генерал генералов, – доверчиво улыбнулась Хейди.

И, уже в который раз, Власов сказал себе: «А ведь эта женщина действительно влюблена в тебя! Независимо от того, произошло ваше знакомство случайно, лишь по дружеской услуге Штрик-Штрикфельдта, или же по замыслу каких-то чинов СД. Она влюблена в тебя почти так же, как ты влюблен в нее, и с этим придется считаться».

– «…И это»? Что именно? За мной числится еще что-то? Успел провиниться?

– Еще как!

– Уже после помолвки?

– К вашему счастью, мой генерал генералов, – игриво пощелкала Хейди кончиком языка, – вы провинились «до».

– Но уже после знакомства с вами?

– Конечно же, до него, иначе не состоялось бы и нашей помолвки.

– И оправдания, прощения не будет?

– Оправдание и прощение – совершенно разные понятия.

– Почему?

– Оправдать – еще не значит простить. Можно оправдывать поступки человека, но не прощать их, а можно простить, так и не оправдав.

– Интересная мысль, – едва слышно проговорил генерал, а про себя добавил: «После этой войны множество людей, в советской России живущих, смогут понять твое предательство, вот только многие ли из них смогут это предательство оправдать и простить?»

– Многое зависит еще и от того, в чем суть прегрешения, и способны ли мы подобные прегрешения прощать. – Хейди привстала на носках и потянулась к нему руками, губами, всем телом, словно бы пыталась не просто дотянуться до губ мужчины, но и воспарить вместе с ним над горным перевалом, над всей этой горной страной.

Они целовались долго и упоительно, словно прощались навсегда, или же, наоборот, вновь встретились, чтобы никогда больше не расставаться. И дарили они свои поцелуи, стоя на самом краю сыпучего обрыва – как могут целоваться только насмерть влюбленные самоубийцы, решившие уйти из жизни вот так: вместе, в объятиях; или как неисправимые фаталисты, твердо уверовавшие, что судьба превыше случая и превыше их бессмысленного бесстрашия.

– Но вы напрасно считаете, мой генерал генералов, что страстный поцелуй станет вашим оправданием.

– Не оправданием, а приговором.

– Что значительно ближе к истине.

Только теперь Андрей вдруг понял, что за намеками Хейди скрывается нечто более серьезное, нежели игривое дурачество. Чувствовалось, что женщина порывается сказать ему что-то очень важное, перейти к какому-то серьезному разговору, к которому она готовилась давно и ответственно.

Хейди и в самом деле резко как-то сомкнула у него на шее руки, еще на какое-то мгновение всмотрелась в его глаза, – предусмотрительно сняв перед этим его очки, – и, так же резко освободив мужчину, отошла к черневшему посреди поляны огражденному валунами кострищу.

– Сразу же после нашего с вами знакомства мне совершенно случайно – подчеркиваю: совершенно случайно – стало известно, что в плен вы сдались вместе с одной прелестной русской. Наврали, конечно?

– Почему же? Так оно и было.

– Вроде бы из простолюдинов, штабная повариха, но приближенная к вам, генерал генералов. Не в меру приближенная. Тоже наврали?

«Ну, началось! – возмутился про себя Власов, подозрительно долго протирая платочком и без того чистые стекла очков. – Нашла когда и о ком вспоминать! Узнала, видите ли, „совершенно случайно”! Сказала бы: „Из досье, которое мне предоставили лейб-гвардейцы из гестапо”, – и весь разговор».

– В последние дни моих блужданий по лесу ко мне случайно прибилась небольшая группа окруженцев. Среди них была и штабная повариха. Потом одни погибли в стычках, другие рассеялись по лесам. В общем, все, конец, в стремени, да на рыс-сях…

– Все исчезли, а повариха почему-то осталась… – притворно вздохнула Хейди, артистично разводя руками.

– Все верно: повариха осталась.

– Это ж как надо было довоеваться командующему целой армией, чтобы все его солдаты разбежались? Чтобы из нескольких тысяч солдат не осталось ни одного, который бы решил до конца сражаться рядом с вами. Ни одного, даже адъютанта или какого-нибудь завалящегося штабного посыльного. И только до конца преданная генералу штабная повариха… Только она, как вы любите выражаться, генерал, «на р-рысях» примчалась к вам.

– Так случилось, и ничего тут не поделаешь. Кстати, только благодаря этой женщине мне удалось довольно долго скрываться от германских патрулей и карательных отрядов. А главное, не умереть от голода.

– А зачем вы скрывались от германских патрулей? К своим вы не прорывались, поскольку боялись их сильнее германцев. У германцев вас мог ожидать плен, а в НКВД вас ждала только пуля для бездарного, предавшего свою армию и свою родину генерала. Причем пуля по личному приказу Сталина. А подобный приказ «вождя всех времен и народов» для вас сам по себе страшнее пули. Опять ошибаюсь?

– Мне не понятна ваша агрессия, Хейди? Что произошло, на р-рысях?

Власов лукавил. На самом деле ему все было понятно. Прежде всего ему было понятно, что только сейчас, только в этой «сцене над обрывом» перед ним представала та, настоящая, Хейди, которой уже не нужно было играть кого-либо, кроме как саму себя, истинную. Сразу же исчезли и обращение «мой генерал генералов», и ее вера в него как в защитника Москвы; и восхищение им как создателем Русской освободительной армии.

Хейди-бонапартши больше не было; перед ним во всей своей оголенности представала озлобленная собственной подозрительностью, склочная, сволочная, готовая утопить его в своей собственной ревности баба. Зря, что не русская, а германская.

– В партизаны вы, генерал, тоже не подавались. Ведь могли же вы из остатков своих подразделений, из оставшихся в живых солдат и офицеров, причем даже из добровольцев, создать настоящий партизанский отряд. Наподобие тех, которые были созданы десятками советских офицеров, тоже оказавшихся в окружении. Однако вы этого не сделали.

– Не сделал, – упавшим голосом признал Власов. – Я много чего в те дни не сделал.

…Как признал генерал и то, что в эти минуты Хейди задавала те же вопросы, которые ему – живому или мертвому – будут задавать со временем тысячи других людей. В том числе и тех, что уцелели во время разгрома его армии.

– Тогда почему вы скрывались от германских патрулей? Какой в этом был смысл?

– Просто пытался спасти себя и ее.

– Спасти? Зачем?! Чтобы предстать перед командующим армейской группой «Север» и командующим 18-й армией вермахта генералом Линденманном в сопровождении штабной поварихи? Не имея при себе даже адъютанта? Хотите сказать, что у вас не нашлось для себя пистолета или какой-либо в лесах завалявшейся винтовки с последним патроном? И это говорит боевой генерал?! Понимаю, отправлять на смерть тысячи своих солдат, распинаясь при этом об исконной храбрости русского солдата и жертвах во имя родины – это одно, а самому решиться принять достойную смерть – это другое?

Если Хейди и решила умолкнуть, то лишь для того, чтобы выслушать своего пристыженного, обескураженного Андре. Вот только вел себя генерал-окруженец в эти минуты точно так же, как вел себя в последние дни гибели своей армии: не решаясь ни сдаться на милость победителя, ни прервать свой скорбный путь военного позора выстрелом чести.

Молчание его затягивалось, однако эсэс-вдова не собиралась торопить его.

– Так меня еще никто не допрашивал, – наконец пробормотал Власов.

– Вас еще вообще не допрашивали, бывший командарм. К сожалению, вы все еще не поняли этого. Генерал-полковник Линденманн вообще принял вас по-рыцарски как почетного гостя. В Винницком особом лагере для военнопленных вас не допрашивали, а, заискивая, вербовали. Для гестаповцев доступ к вам перекрыт Гиммлером, СД вас пока что не трогает, выжидая, как вы будете вести себя дальше.

– Вы правы, – бессильно сжал свои жилистые кулаки генерал, осознавая, что по-русски послать сейчас эту эсэс-вдову и уйти – он уже не в состоянии.

Разрыв с Биленберг вызвал бы настоящий горный обвал неприятностей, который привел бы к краху не только его самого как командарма РОА, но и создаваемой им армии. Все зашло слишком далеко. Эта германка, вероятно, единственная возможность установить хоть какое-то, хоть иллюзорное равновесие между безысходностью предателя России и столь же безысходной позой ее освободителя.

– Вы хоть помните, как ее звали, эту вашу повариху, наш непобедимый генерал?

– Да черт ее!.. – попытался было отмахнуться Власов, однако, наткнувшись на ироничный взгляд по-цыгански темных, прищуренных глаз Хейди, решил не рисковать. – Кажется, Марией. Какое это имеет значение? И вообще, может, хватит о ней.

– Так вот, напомню, что звали ее Марией Вороновой, – «В» у нее прозвучало как «Ф» и получилось «Форонофой», – теперь это уже установлено абсолютно точно. Я специально попросила своего знакомого из СД составить для меня небольшое досье этой… поварихи. Очень жаль, что не решилась спросить о ней сразу же, как только познакомились. Вернее, после того как узнала о существовании этой, как ее называли между собой офицеры в ставке командарма Власова, «походно-полевой генеральши», – поспешно уточнила эсэс-вдова. – Это сразу же облегчило бы поиски ее самой.

– Поиски кого?! Вы что, попросили сотрудников СД найти эту… Воронову?

– Представьте себе, мой генерал генералов. Только не «эту Воронову», а ту Воронову, которая до конца осталась верной вам в этих ваших русских болотах и которой вы обязаны спасением своей никчемной, с точки зрения офицерской чести, жизни.

– Но зачем вам это понадобилось?!

– Ответ вам прекрасно известен. Чтобы знать, что она собой представляет, и куда забросила ее судьба пленницы.

– Да на кой дьявол она вам нужна, Хейди?! После пленения мы с ней никогда больше не виделись.

– Только потому, что вы, мой генерал генералов, сами не смогли, или, точнее, не решились, отыскать ее. Что-то сдерживало вас, что-то смущало. Очевидно, собственная неопределенность в стане германского генералитета. К тому же опасались за ее жизнь. Побаивались, как бы ваш интерес к ней не погубил эту женщину.

– Понятно, теперь погубить ее решили вы, фрау Биленберг, – не заметил, как перешел на официальный тон Андрей, – Похвальное занятие.

– Я не давала повода так ополчаться против меня, Андре, – неожиданно мягко, почти вдумчиво, предупредила его СС-вдова. – Если хотите, могу организовать встречу с ней. Отдельный номер с луной в ночном окне не гарантирую, но засвидетельствовать свое почтение во время пятнадцатиминутной беседы – это вам будет позволено. Так что прикажете организовывать свидание?

– Не время сейчас об этом, не время, Хейди, – нервно потряс поднятыми вверх кулаками Власов. – Сейчас мне нужно думать о создании Русской освободительной армии. Причем мы уже, кажется, договорились, что РОА – это наша общая цель.

– Успокойтесь, генерал генералов, все, что было только что сказано нами, с нами же и остается. Не скрою, я безумно приревновала вас, открыв для себя, что, оказывается, я ужасно ревнивая. Своего убиенного мужа я никогда и ни к кому так не ревновала. Наоборот, время от времени ему самому давала основания ревновать меня. Впрочем, это уже иная тема, – уже совершенно миролюбиво молвила Хейди, направляясь назад к санаторию. – Однако не выплеснуть наружу всего того, что накопилось в оскорбленной женской душе, – я тоже не могла.

Почти всю дорогу назад они шли молча, однако Власов чувствовал, что в этом молчании угасают последние искры ссоры и возрождается примирение. А ведь еще несколько минут назад ему казалось, что ссора зашла слишком далеко и возвращение к былой идиллии невозможно.

– Мне бы не хотелось, чтобы эта женщина пострадала, – решился нарушить это молчание генерал Власов уже в нескольких метрах от главного корпуса санатория, совсем недавно переименованного в «Горную Франконию». – Причем совершенно невинно.

– Ну, не думаю, чтобы так уж невинно. Грех за ней все-таки водится.

– И все же прошу вас, Хейди…

– Не надо уговаривать, мой генерал генералов, – почти с нежностью произнесла германка. – Если бы я намеревалась казнить ее, то давно казнила бы. Пока же, наоборот, попросила своих друзей из СД и гестапо, насколько это возможно, облегчить ее участь.