35
Даже здесь, в камере смертников, последние дни войны Власов вспоминал с душевным содроганием. Вооруженные силы КОНРа, Русская Освободительная Армия, само Русское освободительное движение агонизировали, загнанные в западню между мощными группировками англо-американских и советских войск. Притом, что во все еще контролируемом власовцами жизненном пространстве уже вовсю действовали отряды чешских партизан, которые нападали на разрозненные группы русских добровольцев и тут же истребляли их в стычках или же казнили во время пленения, лишь какую-то часть плененных передавая при этом командованию Красной Армии. Хотя чехи прекрасно знали: на Родине власовцев ожидает та же участь, что и в чешском плену. В то же время все активнее становились действия карательных отрядов СМЕРШа.
Уже 8 мая, как только было получено сообщение о капитуляции Германии, генерал Меандров как старший по чину в штабе РОА тут же, не пытаясь согласовывать свои действия с кем-либо из членов президиума КОНРа, повел переговоры с командованием ближайшей американской дивизии. В создавшейся ситуации он почитал за благо как можно скорее сдать американцам весь штаб, вместе с курсантами офицерской школы и остатками 2-й дивизии, которые прикрывали в то время штаб-квартиру Русской Освободительной.
В свою очередь, к концу следующего дня дивизия Буняченко оказалась перед боевыми порядками танкового соединения 3-й американской армии. Вместе со своим начальником штаба полковником Николаевым комдив повел переговоры, сначала с командованием ближайшей американской части, затем с командованием 3-й армии. Американский командарм потребовал от власовцев разоружиться и великодушно позволил расположиться неподалеку от городка Шлюссельбург.
— Нас заставят разоружиться, а затем погонят к красным — как стадо баранов на убой, — завершил доклад о создавшейся ситуации генерал Буняченко, когда в расположение дивизии прибыл на машине сам Власов.
— Что ты предлагаешь, комдив?
— Я не стану разоружать дивизию, а отдам тот единственный приказ, который обязан отдать в подобной ситуации любой командир: разбиваться на подразделения, на небольшие группы, и уходить, пробиваться: в Альпы, в Карпаты, в леса, в глубь контролируемой американцами территории, в сторону швейцарской границы. А кто прямо здесь захочет сдаваться красным или американцам — вольному воля.
— И с этим не поспоришь, в стремени, да на рыс-сях, — мрачно согласился Власов.
— Пока что, как видишь, у них нет четкого разграничения оккупированных территорий, а потому толком не поймешь, где сфера влияния англичан и американцев, где Советов. Нет и сплошных линий фронта. Немцы вроде бы массово сдаются, но, в то же время какие-то эсэсовские отряды и группы гитлерюгенда продолжают сопротивление. Этим-то и нужно воспользоваться. Уверен, что тогда многие спасутся. А как только все уляжется, мы вновь призовем их под свои знамена. Посмотри, командарм, скольким белякам удалось в свое время точно таким же образом уйти из Красной России, чтобы продолжить действовать в составе заграничных войсковых объединений.
— Но мы не можем идти сейчас на открытый военный конфликт — ни с красными, ни с англо-американцами, — решительно покачал головой Власов. — Тогда командование союзников отдаст приказ вообще не брать наших добровольцев в плен, истребляя всякого, кого обнаружат с оружием, или кто не подчиняется их приказам. Завтра мы проведем переговоры с представителями Генштаба, расположившимися в самом замке Шлюссельбург. Пока у нас под рукой такая масса подчиненных, американцы вынуждены будут считаться с нами. Поэтому я приказываю разоружить части дивизии и другие подразделения КОНРа. Выполнив условия американцев о разоружении, мы предстанем перед ними и перед международным сообществом безоружными военнопленными, по отношению к которым они обязаны…
— Да победители они теперь, командарм, победители! — с холодным гневом в голосе процедил Буняченко. — Три великие державы, плюс вооруженные силы французов… Кто им сейчас может что-либо приказывать, все молятся, чтобы поскорее прекратились какие бы то ни были боевые действия. Хорошо, с солдатами понятно: тут уж кому какая карта выпадет. А что будет с нами, когда нас выдадут красным? Говорят, где-то в горах вы с Мальцевым припрятали, под охраной и с пилотом, небольшой самолет, на котором можно улететь?
— Никакого самолета нет, хотя, не скрою, такой вариант исхода Мальцев действительно предлагал.
— А еще я слышал, что вроде бы кто-то из наших КОНРовских беляков вышел на испанских дипломатов, которые предлагали тебе улететь.
— И такое было: испанский поверенный в делах через своего представителя предлагал улететь в Испанию. Но я сказал, что останусь со своими солдатами.
В сочувственном взгляде, которым Буняченко одарил командарма, было столько же снисходительности, сколько и презрения. Обычно так смотрят на всем опостылевшего городского сумасшедшего.
— Бездарно мы завершаем свою борьбу, командарм, — проворчал комдив, упираясь подбородком в грудь и держа перед собой солдатскую кружку со шнапсом, словно божественную лампадку. — Настолько бездарно, что ни солдаты наши, ни потомки бездарности этой нам не простят.
Когда Власов ушел в отведенный ему квартирмейстерами дом, Буняченко собрал командиров полков, батальонов и отдельных подразделений и, вкратце передав разговор с командармом, поставил их перед выбором: кто пожелает, пусть остается, складывает оружие и ждет решения своей судьбы в американских штабах. Кто не желает этого, пусть уходит — с оружием или без оружия, в форме или в гражданской одежке, у кого она имеется…
— Соберите командиров рот и взводов, — посоветовал командирам. — Никого не невольте. Если кто-то пожелает сдаться красным, пусть сдается. Хотя офицерам делать этого не советовал бы: офицеров коммунисты будут расстреливать без суда, попомните мое слово.
— И что, генерал Власов тоже решил сдаться американцам? — спросил полковник Сахаров. Он к советским гражданам никогда не принадлежал и был уверен, что красным американцы его не выдадут. — Неужели командарм не предусмотрел никакого варианта побега?! Неужели, женившись на очень богатой вдове-эсэсовке, генерал так и не подготовил для себя какого-то пристанища: то ли здесь, то ли в районе вверенного Хейди фон Биленберг армейского санатория?
— В том-то и дело, что он вообще ничего не предусмотрел, — иронично поморщился комдив. — У меня складывается впечатления, что и не способен был что-либо предусмотреть.
— Да пропил он армию! — возмутился кто-то из комбатов. — Вы что, не видели, как он в последние недели вел себя?! То пьянствовал, то в женихи подавался, кавалер драный! Все пропил: и себя, и нас, саму идею освободительного движения пропил и проср… пардон!
— Нет никого страшнее в армии, чем безвольный, потерявший веру в себя и своих солдат командир, — согласился с ним бывший царский, а затем белый офицер Сахаров. — По прошлым войнам знаю.
— Вы правы, — вынужден был признать Буняченко, — вместо того чтобы спасать себя и солдат, он пытается доказать, что он, видите ли, не предатель! Он почему-то решил, что, оказавшись в подвалах СМЕРШа, а затем НКВД, сумеет доказать, что, мол, предателем никогда не был, а наоборот, спасал от лагерей тысячи русских военнопленных. Вчера он показал мне, что у него хранится в потайных карманах. И знаете, что там? Партбилет коммуниста, удостоверение командующего 2-й Ударной армией и расчетная книжка красного командира. Он уверовал в то, что, сдавшись с этими документами энкавэдистам, сумеет разжалобить их, убедить, что он не предатель, и после всего того, что он натворил, вымолить у Сталина помилование и прощение.
— Как же он так мог?! — с изумлением воспринял это известие полковник Сахаров. — Господи, как я позволил себе довериться такому человеку, такой бездари?!
Как только совещание завершилось, в штабную комнату к Буняченко вошли порученец Родан и лейтенант Грабаш.
— Разведывательно-диверсионный батальон майора Костенко решил не складывать оружия и не сдаваться, — доложил порученец.
— Наоборот, он сейчас усиленно вооружается, конфисковывая у тех, что готовы сдаться, ручные пулеметы, фаустпатроны, гранаты и все прочее, — добавил лейтенант. — Наш «Горный легион» делает то же самое. Нас теперь тридцать два человека, все вооружены до зубов и в красноармейской форме.
— И что дальше? — спросил Буняченко, поморщившись от очередного приступа боли в ногах.
— Ночью, вместе с разведчиками Костенко, уходим в Рудные горы и движемся в сторону Судет, оттуда — в сторону Карпат. Какое-то время действуем вместе с батальоном, затем уходим сами. С нами пойдет один судетский немец, который неплохо владеет и польским и чешским языками, в Судетах он поможет нам какое-то время отсидеться на одном из горных хуторов. Ну а дальше жизнь покажет. В той суматохе, которая будет наблюдаться в здешних краях до самого лета, думаю, сумеем пройти до Карпат.
Буняченко развернул на столе карту, мысленно проложил маршрут «Горного легиона» до границ Украины и, подняв голову, со смертельной усталостью во взгляде посмотрел на офицеров.
— Главное, что у вас есть цель. Сейчас нет ничего страшнее, чем бесцельное метание по чужбинам.
— Потому и говорим, батька генерал: уходим вместе. Американцы вас не принимают, а красные — не помилуют. Если уж умирать — то по-казацки, на воле, а не в подвалах НКВД.
— Я знал, что предложите мне это, — мрачно проворчал генерал. — И спасибо, что не забыли. Да только не с моими опухшими венозными ногами в горах сейчас партизанить, не с моими…
— Но ведь… — попробовал было возразить капитан, однако генерал прервал его: — Сказано уже!..
Какое-то время комдив сидел, обессилено опустив голову, потом внутренне встряхнулся, вызвал штабного писаря и приказал от имени командарма Власова издать приказ о присвоении офицерам «Горного легиона» внеочередных чинов — подполковника и капитана, сделав соответствующие записи в офицерских книжках.
— С командармом это повышение я согласую, — объяснил офицерам. — Просто сейчас это все, что я способен сделать для вас. Можете взять две грузовые машины, если только видите возможность использовать их, господин подполковник, — обратился к порученцу. — И обоих благодарю за службу.
Офицеры щелкнули каблуками, отдали честь, и больше Буняченко их не видел.
Уже в Бутырке, в камере смертников, он узнал от следователя, который выяснял судьбу подразделений 1-й дивизии РОА и ее офицеров, что разведбатальон Костенко так и не сложил оружие. Он оказался единственным подразделением Русской Освободительной, бойцы которого оружие никому не сдавались. В течение многих дней они оказывали упорное сопротивление и красноармейцам, и американцам, и чешским партизанам, с боями продвигаясь в сторону Словакии. В конце концов они вроде бы все, до единого, погибли.
— А бойцы «Горного легиона»? — не удержался Буняченко. — Что с ними?
Оказалось, что о таком подразделении следователь НКВД не слышал, но, очевидно, тут же доложил о нем начальству. Через несколько недель он вернулся к этой теме и потребовал подробнее остановиться на истории создания этого «легиона». Как выяснилось, он получил возможность ознакомиться с протоколом допроса одного из бойцов батальона Костенко, который попал в плен, будучи раненым. Из него следовало, что к батальону действительно примкнул какой-то секретный диверсионный отряд под названием «Горный легион», которым командовал некий подполковник РОА. Во время одного из боев бойцы этого отряда умудрились захватить бронетранспортер и уйти на нем в горы.
Единственное, что было известно, что «Горный легион» имел задание дойти до Карпат и развернуть там борьбу против спец-отрядов НКВД. На вопрос: «Являлись ли „легионеры“ бойцами вашей дивизии?», бывший комдив со свойственной ему рассудительностью признал:
— А где ж еще такие хлопцы могли служить, как не у батьки генерала Буняченко? Но какое у них было задание — это уже знают те, кто в РОА занимался подготовкой разведчиков и диверсантов.